– Не ложись на землю, уснешь, – крикнула ему Лилия, подбежала к Альфонсо, бегло (слишком даже, на взгляд Альфонсо бегло) осмотрела его рану, – выживешь, приложи руку к ране и держи пока.
Потом она бросилась к Гнилому Пузу – зубами лиса вырвала у него кусок мяса из груди, когтями порезала лицо, едва не вытянув глаза.
– А черт, это плохо, – проговорила она, разорвав одежду, обнажив кровоточащую рану, – ты теперь не только без штанов остался, но и курточке твоей конец.
– Сука, – выхрипел Гнилое Пузо, но даже через такую адскую боль улыбнулся.
Лилия нарвала какой то засохшей травы, помыла в первой же попавшейся луже, дала пожевать волку. Гнилое Пузо может и попытался бы сопротивляться слюнявой траве, но так ослаб от потери крови, что даже не смог поднять руку. Однако у него хватило сил заорать на весь Лес, когда жеванную слюнявую траву Лилия сунула ему в рану а затем, безжалостно разорвав плащ, на котором всю дорогу спала, завязала рану полоской ткани.
– А-а-а-а (матершина, матершина, матершина) Как больно!! А-а-а-а.
– Больно, да, но если не умрешь от боли, то выживешь.
И тут вопль резко оборвался: Гнилое Пузо упал, стукнувшись головой о землю.
– Умер? – спросил Альфонсо, трясясь от боли, прижимая мокрую от крови руку к плечу.
– Дышит, – выстрелила словом Лилия, – где Тупой?
Тупое рыло лежал на дне одной из многочисленных ям на спине; обычно, провалившиеся в яму тонкошкурые животные (такие, как человек), были пронзены множеством тонких, острых веток без шансов выжить, но Тупое Рыло упал на лисий труп, и был пронзен одной, здоровой веткой сбоку.
– Жив, – сказала Лилия, посмотрев на него с края ямы, – но бочина хорошо продырявлена. Нужно его вытащить оттуда.
– И черт с ним, пусть дохнет, – проскрипел зубами Альфонсо, но все равно, шатаясь, поднялся на ноги. Порезанный, изорванный когтями и зубами волк тоже был не в лучшей форме: тяжело дышал, качался, рискуя упасть, тихонько скулил. И все же, без него операция вытаскивания бы не удалась: осторожно Лилия, единственный невредимый член отряда, спустилась в яму, зацепила крюками Тупое рыло за куртку и штаны, аккуратно отрезала ветку, на которую он был насажен, и Альфонсо с волком, почти падая от напряжения и усталости, зеленея от боли и усилий вытащили тело стонущего в беспамятстве Тупое рыло.
Лилия осмотрела его рану, замотала слюнявой (волчьей слюной) тряпкой вместе с веткой, потом сказала фразу, которая могла убить почище ран:
– Нужно срочно уходить отсюда. Лисы вернутся, увидят нас, покалеченных, и тогда мы уже не отобьемся.
Странное создание, организм: вроде бы казалось уже все, нет больше сил и лучше умереть, чем бороться дальше, но всегда оказывается, что силы есть, и кончаются они тогда, когда обстоятельства позволяют им кончаться. Нечеловеческими усилиями волка, Лилии и Альфонсо, вытащили они бессознательные тела своих товарищей из леса амалины на поляну, где Альфонсо и рухнул без памяти.
12
Через три дня, отсрочившие и так затянувшийся поход, Гнилое Пузо очнулся, по крайней мере, подал голос, сказав что-то типа:
– Мама…мамочка…
На большее его сил не хватило.
Лилия подскочила к нему, наклонилась над ним. Альфонсо думал, что она посмеется над ним, прищучит острым словцом, но ведьма аккуратно, не задевая вспухшие красные раны, погладила его по голове:
– Мамочка здесь, все хорошо.
Сначала Альфонсо подумал, что Лилия просто издевается на Гнилым Пузом, но та, зачем то, пояснила свое поведение, хоть ее никто ни о чем и не спрашивал:
– Пускай думает, что я его мама, какая разница, главное, чтобы спокойнее себя чувствовал. Хорошо хоть из беспамятства вылез.
– Вылез, только не весь, – подумал Альфонсо, слушая горячечный бред больного, но вслух, по этическим соображениям, этого не сказал. Рана его болела так, что темнело в глазах при каждом движении, и уже начинало серьезно подташнивать от нескончаемой нудной рези в плече, дошедшей до самой головы. Как будет болеть Гнилое Пузо страшно было даже себе представить.
– На, ешь, – Лилия сунула под нос Альфонсо ложку какого то дурно пахнущего отвара, – только не выплевывай.
Если сунуть в рот старую, ношенную по очереди в непрерывном годичном походе дружиной солдат портянку, и сказать «не выплевывай», то толку от этих слов не будет вообще, едва вкус дойдет до языка. Скрутило живот тугим узлом, он чуть сам не вылез через горло, чтобы помочь языку вытолкать эту дрянь изо рта.
– Глотай сразу! – кричала Лилия, – ну куда ж ты…– крикнула она, когда все потекло по груди наружу. Судорожно сглотнув, Альфонсо, со второй попытки, мужественно проглотил эту дрянь, мужественно сдержал рвоту, а потом у него онемела челюсть. Это было странно, пугающе, ему на секунду показалось, что ведьма решила его отравить, но немота пошла по телу, сковала не проходящую боль в плече, и мир без боли расцвел яркими красками, не смотря на хмурую погоду.
– Боже, у меня ничего не болит. Как же здорово, что у меня ничего не болит, – думал он. – Всем, кто рвется к власти, хочет море денег или недоволен жизнью, нужно, чтобы у него что нибудь сильно и долго болело. А потом прошло, и тогда он будет счастлив.
– Я не буду есть травы из Леса, особенно из рук ведьмы, – кричал (хотел кричать, но по факту, хрипел) Тупое Рыло. – Бог исцелит меня и без демонических произведений…
– Здесь, в Лесу, только один Бог: травы, крепкий сон и собственное здоровье… Жри, давай!
– Это три Бога получается, глупая ведьма. Отстань от праведного…
– Ах ты…Да что ж я с тобой нянчусь…
Лилия заботилась о своих больных больше, чем о себе самой, вне зависимости от верований и отношения больного к ней, и эта забота носила насильственный характер. Попытка сопротивления была чревата и каралась по законам болезненного времени.
Она нажала Тупому Рыло на рану, а пока тот орал, извиваясь в судорогах, натолкала ему полный рот травы, сменив дикий вопль на болезненное мычание. Впрочем, вскоре Тупое рыло уснул.
– Вот и поспи, праведник хренов, – тяжело вздохнула Лилия.
И только сейчас Альфонсо заметил, как сильно она похудела и побледнела. Три дня носилась она по поляне, выкапывала какие то травы, одна горше другой, варила вонючие отвары, следила за костром, рубила дрова, носила в котелке воду, выгребала из под больных испражнения, в конце концов, умудрилась снять шкуры с четырех лис, кое как, слабыми ручонками, очистить их от жира. Теперь больные лежали на дурно пахнущих, плохо очищенных, но потрясающе мягких и теплых лисьих шкурах. Надергав из своего плаща, приходившего к концу, ниток, зашила она лицо Гнилого Пуза, превратив его раны из пугающе страшных, в пугающе очень страшные.
Кроме того, бедняжке приходилось каждый день осматривать три раны, и просыпаться ночью по несколько раз, не давая Гнилому Пузу ворочаться во сне, успокаивая его, словно и вправду была его матерью.
То ли ослабленный потерей крови, то ли от собственной беспомощности, а может, от нескончаемой боли, но Альфонсо стал сентиментальным, и теперь он увидел ведьму с другой стороны: он видел заботливую, какой может быть заботливой только женщина, умелую знахарку с несгибаемой волей, всеми правдами и неправдами вытаскивающей из могилы их троих, обреченных без нее на смерть. Дрожащими от усталости руками, с сочащимся по ним желтом гное, разматывала она раны больных, не морщась принюхивалась к нестерпимому запаху тухлятины, снова прикладывала травы, снова рвала на полосы свой плащ, пока он совсем не кончился. Спала она теперь вместе с Альфонсо под одним плащом, прижавшись к нему всем телом, положив голову на здоровое плечо; от этого сильно к утру немела рука, и волосы постоянно попадали то в нос, то в рот, Альфонсо, в зависимости от того, чем тот вздумал было дышать, но Альфонсо терпел – он то днем выспится.
Оправившийся быстрее всех пес – волк принес глухаря, заслужив премию «лучший хороший мальчик года», отчего совершенно не скрывал своих эмоций, раскапывая землю когтями задних лап от восторга. Лилия принялась его потрошить (глухаря, конечно же) , но нож выпал у нее из рук, и она упала прямо в грязь. Волк всполошился, гавкнул в испуге, лизнул ей лицо, сел и заскулил.
– Черт, подери, – подумал Альфонсо, – умотали девку. Так и сама, не дай Бог, кони двинет.
Лилия попыталась встать, но попытка получилась слабой, безрезультатной. Бледное, тонкое до каждой косточки тело Лилии дышало слабо, прерывисто, словно у нее и на это не было сил. Боль будет адской, но выхода не было: Альфонсо попытался встать, нещадно воюя с головокружением, стараясь не двигать правой рукой; ему казалось, что его протыкают раскаленными прутьями в награду за каждое движение, которое он делает. Шаг – мир стал темным, мутным, тошнотворно шатающимся. Где то, в котелке, вонючий отвар; Альфонсо выпил его весь, до капли, стоял неподвижно, дожидаясь блаженного онемения; без отвара он бы просто даже не дошел до Лилии. А так, кое как приподняв верхнюю ее часть, волоча по грязи ее синие ноги в стоптанных и разорванных сапогах, он уложил ее на лисью шкуру, сам упал рядом, тяжело дыша. Отвыкшие от работы мышцы болели, хотя весила Лилия, наверное, килограмм сорок.
– Тебе нельзя вставать, – отчетливо, но, не открывая глаз, сказала ведьма. Даже попыталась приподняться, но не смогла.
– Спи, – выдохнул болью Альфонсо. Он знал, что нужно будет рубить дрова, думал об этом с содроганием, готовясь к аду, но… После того, как пес поделился пищей с Лилией, а получив от нее косточку от добычи, которую сам же и добыл, разлаялся от счастья, Альфонсо думал, что его больше ничем нельзя удивить. Но пес удивил. Он ломал своей лапой ветки, выдергивал из земли мощными челюстями, приносил к костру деревца, складывал в кучу. Пес, конечно, не особо различал сырое дерево и сухостой, выдергивая все подряд, отчего костер стал дымным, но разве можно много требовать от животного, которое просто копирует поведение людей, не зная толком, для чего нужны эти действия?