– А ну пошли! – заорал Альфонсо, выдернул из головы рыбы топорик, начал рубить им воду. Одна рыбка вздумала было сопротивляться, обнажив зубки, и тут же всплыла рядом со своей коллегой, получив топориком прямо за жабрами.
– Щуки! – воскликнула ведьма, отчего Альфонсо сначала послышалось, что она сматерилась.
Выловленные туши хотели сначала разорвать голыми руками и съесть сырыми, но встряла Лилия, пообещав, что рыба от них не уплывет, а вот паразиты в желудке и понос сейчас будут совершенно ни к чему. Ничего, кроме как облизываться и трястись от голода ни Альфонсо, ни Тупое Рыло больше не могли делать, и наблюдали, захлебываясь слюной, как ведьма медленно (о-о-очень медленно), снимает с улова шкуры, рубит мясистые, жирные тушки на кусочки, жарит на прутиках в костре.
– Господи, из тебя кровища хлещет! – воскликнула Лилия и бросила рыбу.
– Да все равно, жарь дальше! – вскрикнул Альфонсо.
– Да, конечно, сейчас рухнешь здесь, будет два бревнообразных болезных лежать, – Лилия безжалостно оторвала от своего ненаглядного, зеленого платья, переставшего быть зеленым, целым и ненаглядным, полоску ткани, волк ее пожевал, как следует («У собак самая чистая слюна» – заявила ведьма, вытаскивая из пасти пса комочек пузырившейся слюнявой пеной ткани), и примотала к ноге Альфонсо.
Рыба таяла во рту. Костлявое, плохо очищенное от шкуры и чешуи, пахнущее тиной мясо щуки без соли и специй было самым вкусным блюдом, которое ел Альфонсо в жизни. Воистину, вкусность еды очень во многом зависит от голодности едока. Даже пес, который терпеть не мог рыбу, мужественно грыз ее хвост, сначала вяло, поморщившись обнюхав и уныло облизнув его.
– Больше я в воду больше не полезу, – заявил Альфонсо, нечеловеческим усилием воли заставивший себя не набивать желудок полным. Как приятно быть сытым (полусытым, хотя бы) лежать в тепле, под шкурой, у костра, смотреть на небо.
– Отдохнем сегодня до утра, – сказал он, – а завтра новый плот построим.
– Ага, и Гнилое Пузо, глядишь, на ноги встанет, – Лилия нырнула к Альфонсо под шкуру, прижалась всем телом и тут же уснула.
Тупое Рыло скрипнул зубами и тихо выругался. Или послышалось? Тот отвернулся к воде, подставив костру спину, но спина дергалась, словно он дрожал от…злости?
– Неужели ревнует? – подумал Альфонсо, удивляясь тому, как он, хороший, в общем то, человек, умудряется сделать так, что его все ненавидят, хотя совершенно в этом не виноват. На мысли «не виноват» он уже спал.
Далеко-далеко на горизонте, Агафенон (по версии Лилии – Перкун) снова воевал с Сарамоном (по версии Лилии ссорился с Геаей, богиней Земли): злобно и устрашающе громко грохотали молнии, распарывая черные тучи сверкающими полосками. Точнее, можно было представить, что устрашающе громко, на самом деле звук до «рекоходов» не долетал, а долетал лишь ветер, поднимающий волны и беспокойство за состояние погоды. По этому плот начали строить с энтузиазмом; всем донельзя, особенно волку, вынужденному почти постоянно лежать на брюхе, осточертела эта островная жизнь посередине реки. Работали молча, громко стукая затупившимся уже топориком по толстым веткам выбранных для нового плота стволов деревьев.
Гнилое Пузо тоже попытался было влезть и поработать, болезненно ощущая свою беспомощность, но Лилия запретила ему вставать, на что он запретил ей так с ним разговаривать, «еще баба мне будет указывать, что мне делать!», за что и был облаян ведьмой, которая в весьма эмоциональной форме привела аргумент, что «будешь напрягаться, рожа разойдется, я снова ее зашивать не стану!». После бурного обсуждения сошлись на том, что Гнилое Пузо будет рыбачить, и рыбачить будет молча.
Гнилое Пузо насадил на крюк хвост, оставшийся от одной из рыбин: он уже был не очень свежий, и есть его побоялись, закинул в воду и…все. Периодически летал хвост туда сюда, плескаясь в воде, а потом, за бесполезностью занятия, Гнилое Пузо привязал веревку к ветке плота и прилег, потому что устал.
К полудню плот был готов. При его создании были учтены все ошибки прошлой постройки плота, чтобы не повторять их, а наделать новых, и получил название «Второе пришествие», данное Тупым Рылом, ловко воспользовавшимся тем, что остальным было все равно, как его называть. Плот, он и в Степи плот.
– Все, немножко отдохнем, и будем переселяться, – сказал Альфонсо, и что то ему тут же не понравилось. Что то было не то.
– А чего это у нас веревка натянулась? – спросила вдруг Лилия, и Альфонсо моментально прозрел: по веревке на плот передавались вибрации, а это значит…
– Клюнула! – крикнул Гнилое Пузо, и вскочил, на ноги (поморщился от головокружения), схватился за веревку. Сильный удар дернул веревку, едва не обрезав пальцы рыбаку, она звонко запела, резко натянувшись, а потом… То, что сидело на крючке, резко дернуло за «удочку», отчего плот носом ушел под воду почти на треть; от толка все попадали с ног на бревна, зубами и ногтями вцепившись в ветки, полетел мимо висевших костер, разбрасывая угли, подлетело вверх пол тонны псины, рухнув, туша почти полностью притопила плот.
–Вот это улов! – заорал Гнилое Пузо. Улов отпустил веревку, а потом дернул с новой силой.
– Вещи! Соберите вещи!! – орал Тупое Рыло, но было поздно. Плот нырнул еще раз, потом еще, а потом, сдирая со дна ил и выковыривая застрявшие в глине палки ветками, плот поплыл вперед, причем не чувствовалось, что «улов» прилагает сколько-нибудь заметные для него усилия. Веревка потащила плот под воду, понесла по реке на бешенной скорости, отрывая потоком воды судорожно вцепившихся в свой «корабль» «моряков».
Ледяная вода, разошлась над головой, позволяя судорожно сжавшимся от холода легким глотнуть воздуха; Альфонсо крикнул « руби ветку!» и снова плот понесся в воду, демонстрируя перед глазами дикий танец бешенных пузырей.
Когда плот вынырнул снова, на нем не было ничего из вещей: ни шкур, ни котомок с вещами, ни, естественно, костра. Альфонсо, почему то, увидел пса: вода стекала потоками с его повисшей сосульками шерсти, а мощные лапы бугрились мышцами – настолько сильно вцепился он когтями в бревна плота. А потом плот снова нырнул, на этот раз, надолго, после чего всплыл и затих, дрожа мелкой дрожью. Рыбина устала.
– Рубите ветку! – заорал Альфонсо, вскочив на ноги, едва не поскользнувшись на мокрых, и скользких бревнах. Топорика не было –топорик успокоился на дне речном. Гнилое Пузо остервенело пилил ветку своим кинжалом, когда веревку снова натянулась.
– Твою мать! – вскрикнул Тупое Рыло и, выхватив у него кинжал, резанул им по веревке –от сильного удара рыбины та со звонким, почти веселым щелчком лопнула.
Тишина. Лилия вступила первая:
–К-к-к-к-аж-ж-ж-жись, п-п-п-риплыли, – простучала она зубами, не понятно выразив свою мысль: то ли она радовалась, что они оказались у берега, то ли считала потерянные вещи катастрофой. – Снова н-н-надо г-г-греться…
–К черту греться! – рыкнул Альфонсо, – до берега десять метров. Гребем и убираемся с этой чертовой реки!
В этой реке плавало много бревен, веток, пеньков, даже протухшая туша лося была, хоть в этом повезло. Гребли тем, кто что выловил, остервенело, со всей силы, пока плот не уперся в камыши и там не застрял, снова отказавшись плыть дальше. Альфонсо прыгнул в воду, оказавшись в ней по пояс, цепляясь за камыши, пошел он вперед, увязая в глине, плотно сжав зубы, задыхаясь от напряжения. Ни секунды он больше не проторчит на этой поганой деревяшке – либо выберется на сушу, наконец то, либо сдохнет в этом болоте разлившейся реки. Остальные плюхнулись за ним в воду, и путники поползли (если говорить о скорости передвижения) медленно, быстро теряя силы, задыхаясь холодным воздухом. Ноги у Альфонсо окоченели, потом заболели, потом он перестал их чувствовать, мышцы ныли, все до одной, разрываясь болью, но он упорно шел вперед, озлобленный постоянными неудачами, препятствиями на его пути к счастью. Через десять метров он провалился в яму и, казалось, уже не выберется, но все же выскребся, пошел дальше, почти падая. Позади пыхтели его спутники; упорство Альфонсо воодушевило их, тем более, они обходили те ямы, в которые он проваливался, и они шли, не смотря ни на что, хотя предел человеческих возможностей у них был давно исчерпан.
Пройдя двадцать метров Альфонсо понял: это конец. Дальше он уже не сможет ступить ни шагу, не сможет даже двинуть ватными, бесчувственными ногами. Тяжело дыша в воздух облачками пара, его спутники остановились рядом, безнадежно глядя в горизонт, до конца залитый водой.
– Господи, наконец пришли, – прошелестела синими губами Лилия. Она не могла идти, висела на волке, вцепившись побелевшими руками ему в шерсть, ноги ее волочились по воде.
– Куда пришли? Вода кругом, – в отчаянии прохрипел Альфонсо. Было жутко холодно, жутко не хотелось умирать.
– Калина…красная… не растет в болоте, – прошипела Лилия. Она засыпала и уже почти не тряслась.
Альфонсо растерянно оглянулся: он подумал, что ведьма спятила, и, что ей повезло умереть в забытьи, в отличии от всех остальных, но они бросились в глаза красными пятнами, не смотря на мутное, плавающее в судорогах биения сердца изображение в глазах. Ягоды. Они сверкали, как маяк, дарующий кораблям спасение от рифов, только не отталкивал от себя, а наоборот, манил к себе, на островок твердой земли.
Десять метров до заветных кустов – непреодолимое расстояние. Пришлось идти не прямо, а вбок, до чего бы никогда не додумался обессиленный, отупевший мозг – искать сушу не перед собой. Но с каждым шагом уровень воды все опускался, становилось идти все легче и легче, и вот грязь, наконец то, отпустила, вода осталась позади, ноги уверенно попирали твердую поверхность. Альфонсо упал. Жутко хотелось уснуть, избавиться от чудовищной боли в мышцах, но мозг зудел, мозг знал то, чего не знали остальные органы – если сейчас уснуть, то уже не проснешься никогда. Он с жутким скрипом зубов оторвал себя от земли, сел – на большее он просто не был способен. Гнилое Пузо, весь сине – белый, сдирал с себя мокрую, а потому бесполезную одежду, Тупое рыло ломал ветки деревьев, хрустел камышами, дергая сухие листья, обрезая об них руки. Трясущимися руками достал Альфонсо свой кинжал – трут в нем и кресало были единственными источниками огня, притом, не намокаемыми. Камыши, растертые в труху, загорелись сразу, занялись ветки, сначала тонкие, потом потолще, и вот костер горит в полную силу, обливая жаром кожу, которая почти трещала от тепла, но требовала его еще больше.