– Тигр, – прошептала Лилия.
Тигр заходил вокруг замершей компании: он любитель нападать сзади, не мог найти у странной добычи зад – везде ему попадались лица, нападать на которые зверь не любил. А может просто…
– Сзади, еще один! – услышал Альфонсо голос Тупого рыла, который, почему то, всегда смотрел в другую сторону от находящегося в непосредственной близости врага, и тут же понял его слова, как слова «нам конец».
Еще два тигра уже бросились в атаку: один кинулся на волка, другой на замерших путников – когти его большой лапы уже рассекли воздух с мерзким свистом, задев пышную шевелюру Тупого рыла; сама жизнь в стенках бьющегося сердца его среагировала молниеносно, отчего тигру прилетело каменным топором прямо по полосатой морде. Трехметровые (плюс–минус полметра) кошки кинулись все сразу, когтистые лапы замелькали в воздухе, рык оглушал и приводил в ступор. Прыгнувший на Альфонсо тигр оскалил пасть; копье Альфонсо воткнулось ему в шею, не давая подойти ближе, при этом Лилия обрушила на зверя удар толстой веткой дерева; тигр дернул головой в ее сторону, ударил ее тыльной стороной лапы, отбросив от себя как мягкую игрушку. За эти сверхкороткие мгновения Альфонсо ударил тигра копьем еще раз, брызнула звериная кровь, копье разлетелось на куски, перекушенное клыкастой мордой, туша поднялась на задние лапы, оказавшись почти в два раза выше Альфонсо, обнажив мягкое, розовое пузико (черт, это оказалась самочка), и со всей своей мощью обрушилась на землю. Если бы Альфонсо попал под эти лапы, его ребра сломались бы как стебельки травы, а раздавленные легкие брызнули бы в стороны, перестав быть органом, но размер животного сыграл против него самого; Альфонсо скукожился, передние ноги тигра взрезали когтями землю, а Альфонсо, оказавшись между передних и задних лап, не преминул всадить кинжал в живот тигру. Но расширить рану не смог, едва успев выпрыгнуть из под зверя, пока тот его не задавил задними лапами.
Это был конец.
Каким то чудом Гнилое Пузо отбился от одного тигра, побежал к дереву, чтобы на него залезть, но не успел, обернулся на шелест звериных лап, со всего размаху ударил каменным топором по морде тигра, после чего просто влетел на дерево. Однако, как оказалось, кошки прекрасно лазают по деревьям.
Две кошки полезли снимать Гнилое Пузо с дерева. Две кошки (или кота) дрались с псом, вырывая из него клочки черной шерсти и щенячий визг. Лилия не подавала признаков жизни после удара лапой, как и Тупое Рыло, лежавший на поляне с располосованной когтями грудью, весь в крови.
Остальные обречены, лишь Альфонсо остался невредим, и только один верный путь подсказывал ему инстинкт обреченного – бежать, пока кошки не обращают внимания на тех, кто не представляет для них угрозы. И Альфонсо побежал. Он бежал со всей силы, получая по лицу ветками, не задумываясь перепрыгивая через норы змей, крыс, или червей – может кого еще. Стоило ли погибать вместе со всеми, когда есть возможность хоть кому то избежать смерти? Стоит ли чувства предательства принимать во внимание, если никто не узнает о случившимся? Альфонсо часто снился Брукс, но по этому и снился, потому что предательство дало ему возможность жить и, в том числе, видеть сны.
Решение не заняло у Альфонсо ни доли мгновения, мозг не родил ни тени сомнения, вот только…
Он оглянулся: возбужденные ускользающей добычей, тигры побежали за ним – всего трое, кроме той, раненной в живот, и предательство стало бессмысленным. Четыре лапы несли полосатые туши со скоростью ветра, вот они уже в метре от жертвы, бросок… И тут земля ушла у Альфонсо, из под ног, а прыгнувший на него тигр перелетел через того, на кого прыгал: оба они полетели вниз, в огромную яму, наполненную черной жижей, кувыркаясь по склону, влетели в затхлую, воняющую кровью, тухлыми яйцами и тленом воду (или что это такое? ). Тигр улетел дальше – он был тяжелее, да и кувыркался эффектнее, и брызг от него было в разы больше. Облепленный маслянистой жидкостью, барахтался он в ней в агонии, весь черный и похожий на грязевого монстра; жижа не держала тигра, и тот пропал, изрыгнув из себя рык скорби напоследок.
Альфонсо влетел в черную воду с разгону, и она моментально залепила ему глаза, попала в рот, нос, запретив дышать, осквернив горло вкусом Сарамонового дерьма. Он кашлял, он рыгал, он с пылом пытался высморкаться, горло его горело огнем. Перед глазами плыли круги, а еще он задыхался смрадом. Тигры спустились к озеру, но подойти боялись: носы их морщились от запаха, глаза горели осенним голодом.
– Идите сюда, суки! – заорал Альфонсо, и кошки, как один, вздрогнули, – ну, твари, идите, сожрите меня!
Твари стояли в нерешительности, Альфонсо, не смотря на запал ярости и злости, все же тоже не выходил, стоя по пояс в том, что ведьма называла «Кровью Богов». И он не нашел ничего лучшего, чем набрать этой жижи в ладонь, швырнуть ее в морду ближайшего тигра; Альфонсо не попал, но звери испуганно отпрыгнули, поджав хвосты, сбежали.
Альфонсо выполз на берег полуживой – сильно тошнило, лес вокруг него крутился, а потом его очень сильно и болезненно рвало. Казалось, его живот разорвется, казалось, вывалится желудок, казалось, он исторгнет из себя душу.
– Господи, да как ты умудрился то? – это воскликнула где то рядом Лилия – самая живая, – срочно, к воде его неси…
Альфонсо умирал. Он умирал не в пасти зверя, как ему казалось, он умрет, не в лапах святой инквизиции, не от холода в реке, не от голода. Он умирал нахлебавшись черной жижи, к которой, судя по рассказам Лилии, жителям ее деревни запрещено даже подходить под страхом смерти. Не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ней.
Альфонсо пил воду из ручья, и блевал, раздирая и так разорванное горло, дышал мерзким смрадом, содрогался от жуткой боли в животе. Периодически он терял сознание, тогда Лилия стукала его по щекам, умывала холодной водой, потом он снова пил, снова блевал…
Гнилое Пузо сдирал с него одежду, скоблил голую кожу дощечкой, сдирая черную гадость с тела. Лилия совала в руки какую то сушеную траву.
Голый, облеванный, молящий о смерти, лежал на берегу ручья монах Ордена света, жуя сухую траву, как корова, с невыносимой болью проталкивая ее в горящее огнем горло, пока не потерял сознание.
14
Солнце светило неимоверно сильно, отчего было жарко, как в печке и ветерок эту жару нисколько не побеждал, по той простой причине, что ветерка не было. Вообще никакого. Кругом был песок и синее, совершенно безоблачное небо.
– Дурацкий песок, – отплевывался Альфонсо, – дурацкая жара…
– Дурацкая жизнь, – добавил Брукс.
– Сам дурацкий. Если тебе жизнь не нравится, чего ж ты тогда в нору ко мне полез?
У Брукса не было глаз, точнее, не было в том месте, где они должны быть у человека – в глазницах, а висели на груди, ссохшись в маленькие, сухие комочки. А еще у него был сломан нос, и под ним словно кто то мазнул его красной краской, был поток засохшей, черной крови.
– Больно было, когда из меня волк ноги выдергивал. Мы бы в норе спокойно поместились вдвоем, почему ты меня выгнал?
– Потому что зверь бы не отстал. Он раскопал бы нас, и сожрал обоих, а так, тобой он, в принципе, накормился…
– Ты мерзкая сволочь, Альфонсо дэ Эстэда…
Альфонсо разозлился, и от этого стало еще жарче.
– Я нашел нору, и я в нее залез. Хотел бы жить – нашел бы свою, и сидел бы там, а ты, вместо того, чтобы искать спасения, только орал и бегал. Каждый заслуживает того, что…э-э-э заслуживает.
– Чего ты с ним разговариваешь? – спросила Милаха. Она недовольно надула сине- зеленые, вздувшиеся щеки, сняла впившегося в ее раздутое тело рака, который пытался оторвать себе от нее кусочек. – Он всегда думает только о себе.
– А ты вообще не лезь, – огрызнулся Альфонсо, – ты сама виновата. И тебя выловили раньше, чем ты так раздулась, не ври мне. Вы если появляетесь в моем бреду взывать к моей совести, то будьте хотя бы правдоподобными, а то, как трупы с кладбища… Раздражаете меня.
– Это бесполезно, – сказала Милаха отрыгнув немного воды изо рта, – ты бросил своих друзей умирать…
– …И тем спас им жизнь… – вставил Альфонсо.
– …Хотя и предал их, – сказал Брукс.
– Вы зациклились на способе спасения, а не на результате. Я не хотел погибать вместе со всеми, я не герой былин – жизнь, не чертова книга, где мы бродим по Лесу, побеждая зубы и когти непрекращающейся храбростью и сверхпафосным благородством. Но в результате я всех спас, хоть и случайно.
– Ты не задумывался о том, что Боги умеют управлять временем? – спросила вдруг Милаха.
– Это ты о чем? – спросил в ответ Альфонсо, а потом до него, вдруг, что-то начало доходить. Если всемогущие Боги могут управлять временем, есть возможность повернуть его на тот момент, с которого начались все его несчастья, и изменить то событие, которое ко всему этому привело.
– Если всемогущие Боги могут управлять временем, есть возможность повернуть его на тот момент, с которого начались все его несчастья, и изменить то событие, которое ко всему этому привело, – сказал Брукс.
– Да понял я уже, – раздраженно бросил Альфонсо. – Подите прочь из моего горячечного бреда, оставь меня одного…
…А значит, и встречи с Иссилаидой никогда не будет, – подумал Альфонсо, и стало грустно. Надсадно грустно: заныло где то в области сердца тупой болью, которая пропала, точнее, растворилась в той кошмарной боли, в которой пылало все Альфонсово тело. Казалось, его положили в костер, накрыв, для полноты ощущений, еще и железным, раскаленным и с множеством острых игл одновременно одеялом. Костер горел еще и внутри, создавая впечатление, что в горло ему заливали кипящий свинец. Мутные пятна перед глазами были не различимы, но все равно били по голове своей яркостью, обжигая. И сквозь этот ад слышалось завывание Кариизия, заманивающего души праведных в Сарамоново царство.
– Господи, он умирает, а я ничего, ничего не могу сделать! – рыдал Кариизий знакомым голосом. А, это ведьма.