– Ну ты… ну успокойся… – это бормотал, несвязно, Гнилое Пузо.
– Он нас всех спас! Если бы не он, мы бы все погибли! А сейчас, посмотрите на него! О великий Перкун, это еще что за две новые язвы?!!
– Это он глаза открыл, – донесся голос Тупого Рыла.
Вскрик, мутное пятно, сопровождаемое шумом бегущего тела, упало рядом с Альфонсо.
– Альфонсичек, милый, ты очнулся! Слава Богам! Теперь все будет хорошо!– запричитала Лилия.
Впервые в жизни Альфонсо, считавший свое имя, которое на языке древних, наверное, значило что-то очень сильное и мужественное, самым лучшим на свете, покривился, внутренне, услышав это «Альфонсичек». Впервые в жизни Альфонсо задумался о том, что это имя красиво слышится в строю, при раздаче титулов, в геройских летописях, но чрезвычайно нелепо звучит в уменьшительно- ласкательной форме. Альфонсичек? Фонся? Альфа, черт возьми? Альфуся? Казалось бы, куда хуже, но и здесь Лилия умудрилась все испортить:
– Афончик, как ты себя чувствуешь? – нежно спросила она.
– Не дождетесь, – твердо, громко и злобно сказал Альфонсо, но с удивлением услышал только хрип, с нотками жалкого свистящего всхлипа. А потом от боли в горле потемнело в глазах, и больше он лишний раз шевелиться не рисковал.
Самое приятное в неимоверных страданиях – это неимоверное облегчение, которое так или иначе, но приходит со временем, и Альфонсо испытывал на себе все это свойство страданий в полной мере. Вот он не спал ночами, все тело чесалось, болело, резало и жгло огнем, а вот, он, вдруг, уснул, и сон придал ему новых сил. А вот, с утра, он смог – невыносимо тяжким усилием воли, повернуться, немного, но уже лежал не на кровавых пролежнях от впившихся в тело травинок, а на свежей (относительно) коже. А однажды он просто пришел в восторг от того, что больше не болел желудок, точнее, болел, конечно, но глухо, словно ворчливый дед после ругани, все еще брухтит, но уже почти успокоился. Это был прекрасный день: хмурый, холодный, ветреный и ненастный, но свободный от боли, и можно было просто лежать под шкурой, пялиться на огонь, иногда переворачиваться.
– Афоня, что ты за человек? – говорила Лилия, когда в свободные минуты (а все свободные минуты она проводила с Альфонсо), гладя его по длинным, сбившимся в колтун волосам, в которых прятались сухие листья, ветки, и комья грязи, – чертополох тебя может убить- давай в него наступим несколько раз, Черные птицы могут тебя убить – давай три ночи дежурства на Стене, самый могущественный орден Великого континента – отлично, надо поубивать несколько десятков их членов, Кровь богов смертельно опасна – сразу нужно в ней искупаться… Может хватит играть со смертью, Альфонсик?
– Я вообще с ней не играю, просто так получается, почему то, – Альфонсо не нравилось, что Лилия гладит его по волосам, но и шевелиться лишний раз, чтобы убрать ее руку, он не собирался.
– И вот опять, идешь в Волшебный Город… Ты знаешь, что там за Лес, дальше, за моей деревней? Эти полудохлые кошечки не чета тамошним зверям… Останься со мной в деревне, Альфонсик? Будешь моим мужчиной, а?
– Ты ополоумела, ведьма? – ответил Альфонсо. – Я не люблю тебя, ты это знаешь, и быть с тобой не хочу.
– Знаю, – тяжко вздохнула Лилия и убрала руку с головы Альфонсо. – Тебе не обязательно любить меня. Я могу любить нас обоих за двоих…
– Отстань от меня, ведьма! – взъярился Альфонсо ровно в той степени, в которой он мог взъяриться, – ты просто бредишь.
Назойливое чувство бедной женщины раздражало его, а раздражало потому, что болезненно отражалось в его собственных чувствах к Иссилаиде. Он скучал, скучал безмерно и болезненно, и тоска ныла у него в сердце, не переставая. Проще было, когда кругом то и дело что-то случалось- боль по утрате и предательство Иссилаиды молчали, пока тело боролось за жизнь – мозг любого животного, в том числе и человека, очень правильно, обычно, расставляет приоритеты, но стоило появиться свободному времени, как спасу от этих чувств совсем не стало. Альфонсо вздохнул; Лилия ушла – пошла жаловаться псу, которому, кстати, тоже серьезно досталось от двух тигров.
В одно замечательное утро Альфонсо прозрел. Нет, зрение не было четким и ярким, как обычно, но его вполне хватило, чтобы увидеть Тупое Рыло, задумчиво нависшего над Альфонсо с ножом.
– Ты если прикончить меня хочешь, – сказал Альфонсо, – то задуши лучше, а то узнают, что это ты меня убил, увидев ножевое.
Тупое Рыло вздрогнул.
– Ты видишь…
– Вижу.
– …Что со мной сделал этот проклятый Лес… Я хочу убить тебя, поскольку ревную, к кому, к ведьме! Я, едва обрел веру и теперь чернота сомнений раздирают мою душу…
– Что мне делать, граф Альфонсо? Что мне делать? Я не могу больше терзаться, видя как она сидит возле тебя, как она гладит твои волосы, как она вытаскивала тебя с того света, рыдала от отчаяния, когда думала, что ты умрешь! – возопил, ни с того, ни с сего Тупое рыло, подняв голову к небу.
– Ну во первых, ножик положи, – сказал Альфонсо.
Кинжал полетел в траву. Тупое рыло схватился за голову, прижал ее к земле, стоя на коленях, словно молился кому то внизу, не знаю, кротам, что ли?
– Я не могу предать веру. Я не могу отойти от Бога… Но и без проклятой ведьмы тоже не могу. Я думал, твоя кровь облегчит мои страдания, но убийство – тяжкий грех… Все же, не такой тяжкий, как мой крест…
Солнце светило ярко, небо было синим –синим, облачка бесшумно плыли по этой синеве – не тревожимые ничем, не беспокоясь ни о чем, и, уж тем более, не выслушивая эти пафосные стенания, достойные подмостков театра – новомодного явления, смысла которого Альфонсо понять не мог. Люди показывают то, что заведомо придумано, и все об этом знают, что это обман, а актеры просто играют, и все равно…
– Что мне делать, честной брат?
– Что делать? Иди к своей ведьмочке, нарожаете… этих… ведьмочат.
– Но я же верующий?
– Ну, значит, плохой ты верующий, раз в ведьму влюбился.
– Боже… Я покончу с собой.
– Слушай, ты, верующий, – взорвался вдруг Альфонсо и почувствовал всю боль своего истерзанного горла, – глаза открой, наконец! Тебе твои попы говорили, что здесь ад, а здесь просто Лес, тебе говорили, что здесь демоны и черти – ты видел, хоть одного? Огромные, да, опасные, да, но демонические – нет, просто кучка животных, которые хотят жрать. Тебя трахали в уши, играя на твоих страхах, перед будущим и смертью люди, которые дальше кельи из монастыря не вылазили, а ты и уши развесил. Я божественный, я божественный! Да если бы Бог захотел, чтобы у людей не было влечения друг к другу, он бы просто тебе яйца оторвал бы, легко бы это, между прочим, сделал, раз такой всемогущий! И эта девка, такая же ведьма, как и ты. К тому же…
Здесь Альфонсо дико закашлялся, выплевывая из горла хлопья засохшей крови.
– Но она… Он же любит тебя, – проговорил Тупое Рыло, ошеломленный этой отповедью. Думать тяжело и страшно, а верить легко и успокоительно.
– Она баба, – прохрипел Альфонсо, – откуда она знает, кого она любит и чего она хочет?
– Гореть мне в Геенне огненной, – прошептал Тупое Рыло.
Прошла неделя, по истечении которой Альфонсо мог начать ходить, нормально видеть и без содроганий смотреть на свою кожу, покрытую зарубцевавшимися язвами. У Лилии были такие же, но только на руках, и она их старалась прятать, если не забывала этого сделать. Вынужденный простой был тем обиднее, что до деревни ведьмы осталось всего два дня ходу.
– Что там дальше по дороге? – спросил Лилию Альфонсо, – Поле смертельных зарослей, Кладбище оживших мертвецов, сами Боги твои объявятся?
– Да нет, просто Лес. Все нормально будет, если на нас не нападет кто нибудь снова.
Но никто не напал. Звери, как оказалось, вообще старались обходить их стороной, едва почуяв: – «это запах Крови Богов» – сказала Лилия, – они ее боятся. Даже волк все время поскуливал, глядя на Альфонсо испуганными глазами и стараясь лечь от него подальше.
На следующие сутки Лилия, неожиданно, начала прихорашиваться: попыталась зашить и постирать свое платье, принялась намываться в ручье, не смотря на жуткий холод, долго полоскала свои волосы. Бородатые, обросшие спутники ее, двое из которых были в самосклеенной смолой одежде из сморщившихся от тяжкой жизни, плохо выделанных шкурах (одежду Альфонсо пришлось сжечь и клеить ему новую из зайцев) и вправду выглядели как лесовики, после недельного запоя. Попытка обрезать бороду и патлы свои привела мужиков к виду использованных щеток для чистки печных труб. Лилия вздохнула – горько, тяжко и подчинилась судьбе.
– Только не вздумайте говорить, – предупредила она их всех, что мы были у озера с Кровью Богов, а то сразу отправят к Зверю.
– К кому? – спросил Гнилое Пузо, – к главной вашей что-ли? – и он хрипло рассмеялся.
– Не смей смеяться над королевой! – вскрикнула Лилия. – И вообще, будьте повежливей, иначе… У нас законы суровые.
Деревня была близко, но ничем абсолютно себя не выдавала: Лес вообще не изменился, ни словом не говоря о присутствии где то поблизости людей (Или хотя бы женщин, – посмеялся Гнилое Пузо), только Лилия шла все быстрее и быстрее, соорудив на лице блаженную улыбку.
– Привет, осинка, – сказала она.
–Привет, березка, – сказала Лилия метров через пятьдесят.
– Может перестанешь с деревьями здороваться? – рыкнул Альфонсо. Тревога съедала его, она была тихой и вялой пока шансов дойти было мало, но последние дни она выросла, окрепла, подружилась с волнением и они обе начали грызть Альфонсо душу. Все решится в несколько дней, а эта ведьма ходит тут, скалится, раздражает своей веселой рожей.
– Ой, а в этом овраге я впервые кость вправила. Мне тогда семь лет было.
– А чего, повзрослее никто вправить не мог? – спросил Тупое Рыло.
– Мог. Но это же ее сломала.
– И ты сама себе кость вправила? – с сомнением в голосе спросил Гнилое Пузо.
– Ага. Не себе, а подружке… Ой, а у этого пня я впервые в жизни сотрясение головы лечила.