Солнце поднималось высоко в небо, обещая новый день и обещая, что быть ему солнечным. Смрадные испарения от навоза, трупов, крупные, зеленые мух, настолько ленивые, что почти не летали, встретили Альфонсо на стене, усилив его и так сильную тошноту. На стене сидел, печально глядя в даль Феликс – несчастный страдал о своей принцессе, и совершенно не обращал внимания на смрад и мух, при этом, пряча от всех свое творение, царапал что-то на березовой бересте угольком, хотя Альфонсо точно знал – писать он не умеет. Раньше бы Альфонсо спросил, что это он делает, но сейчас он ненавидел его также, как ненавидел всех – боль в живот не давала ему спать, есть, пить, жить и дышать. Еще трясло от температуры, а желудок не минуты не хотел ничего в себе держать. Альфонсо не выдержал, свесил заднюю часть тела со стены, посмотрел на Феликса – тот тактично отвернулся.
Когда Альфонсо, дрожа и держась за живот, принес свое тело на башню, хоть и жутко хотелось лечь, все уже собрались и смотрели на герцога с сочувствием: с бесящим, бессмысленным и унизительным сочувствием.
– Что у нас? – спросил Альфонсо.
– Степалексы (так Эгель называл теперь своих объединенных врагов) готовятся к нападению. Всю ночь шли приготовления.
– Вот скоты, – проскрежетал зубами Альфонсо, – мало им было.
– Дрова на исходе, смолы осталось двадцать бочек, число погибших в битве – не известно, да и нет смысла считать их сейчас, накануне новой битвы. Но то, что потери врага как минимум в три раза выше – это точно, – сказал Феликс.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что их стало в три раза меньше, – пожал плечами Феликс и больше никто ничего не стал спрашивать. Да это и не имело значения, когда Инженер объявил о сдаче четырнадцати крепостей на западе, и падении двадцати семи на востоке, о чем его известил принесший письмо от короля голубь.
– Мы остались одной единственной не захваченной крепостью в тылу врага. Алексийцы двигаются к столице, и мы у них как заноза в спине, – сказал Инженер, а потом добавил:
– Король приказывает держаться до последнего как можно дольше.
Альфонсо выругался, даже не пытаясь сдержаться перед своими вассалами. Потому что всем было понятно, что вассалить скоро будет некому.
– Черт, скоро вся армия Алексии и Степи будут здесь, – сказал Эгель таким тоном, что Альфонсо услышал нечто вроде сильно замаскированного «А не сдаться ли нам? Игра все равно кончена»
Из оставшихся тридцати пяти воинов королевской стражи ни один бы и не подумал о сдаче – чувство патриотизма вколачивали им в головы с самого их благородного, дворянского детства. Насчет Эгеля Альфонсо был не уверен, да и насчет себя – тоже. Если бы не было Иссилаиды, точнее, ее ребенка (еще точнее, их ребенка) он бы уже давно бросил крепость и сбежал тайным ходом в Лес, наблюдая, как рушится цивилизация из укрытия вековых деревьев, но для Иссилаиды Лес был геенной огненной, адом на земле и страх оказаться там, если бы Альфонсо вздумал тащить ее насильно, лишил бы ее плода болезненным способом. С другой стороны, всегда можно зачать другого.
– Ваша светлость, -сказал Бультекс, – я принес вам порошок семян подорожника от поноса. А еще у нас, у некоторых крестьян, отмечены признаки чумы. Сейчас они изолированы в одном из подвалов замка, но я боюсь…
Крестьяне сидели на половинном пайке, при этом воду теперь не кипятили, поскольку берегли дрова. В большом скоплении людей болезни неизбежны, а чума… Чума это конец.
– Ну отлично, – буркнул Феликс, – теперь чумовое время будет у нас.
В прошлом году чума нас спасла, а в этом.... погубит, – подумал Альфонсо, и тут его осенило такой гениальной мыслью, что снова скрутило живот.
– Враг наступает, – крикнул Эгель.
– Да, звоните в колокол, – приказал Альфонсо.
Как с неистовой яростью штормовые волны, бьют своими хлыстами – брызгами бедный, одинокий маяк, уместившийся на клочке голой скалы посреди океана, так и Алексийцы остервенелыми волнами, рвались на стены крепости, расцветая кровавыми ранами на теле серой толпы. Раз за разом они взбирались на стену, раз за разом скидывали их обратно вниз, оставляя на стене крепости лужи скользкой крови, руки, ноги, головы. Защитники крепости спотыкались о валяющиеся трупы и доспехи– Альфонсо приказал крестьянам убирать их, и тут началась настоящая сумятица. К счастью, крестьяне, за полгода обучения, тоже кое – как научились махать мечом; не закаленные в боях воины, но все же и не трусливые мишени для копий.
Феликс рвался в самую гущу битвы, словно желая покончить с собой от тоски по принцессе; возможно он надеялся на то, будет воспет в былинах славным воином, возможно, думал, что чем больше прикончит врагов сейчас, тем меньше будет угрожать принцессе опасность потом; в любом случае, логикой и здравым смыслом его деаяния и не пахли. Зато мужество было на высоте, если бы не…
В одном из прорывов его ударили мечом по голове, уронили на стену, и, почитая за мертвого, принялись по нему топтаться. Богатые его доспехи, гордость, которую он наотрез, даже под страхом казни отказался продавать, безжалостно испачкали кровью и навозом, нещадно помяли, порубили мечом. Феликс вылез из стычки отнюдь не в геройском виде, держась за ребра, спотыкаясь на чужих внутренностях и сел в сторонке, совершенно перестав обращать внимание на бой.
Тяжело дрожала крепость, принимая на себя удары тарана по мощной двери – подъемному мосту – нечем было уже поливать наступающих и те беспрепятственно толпились под воротами. И ничего не могли сделать.
Сборной армии Алексии – Степи более не существовало. Внезапно и очень быстро серая каша нападающих превратилась в маленькие группки людей, изможденных, израненных и лелеющих одну единственную мысль – бежать. Напрасно бесился у себя в палатке Минитека, выражая это тем, что чуть чаще дышал и чуть шире открыл глаза – он снова потерпел поражение.
– Проваливайте! – орал Альфонсо вслед убегающим. В порыве угара битвы, еще не отпустившего его голову, он выплеснул весь придавивший его страх и напряжение тем, что со всей силы пнул чьи то внутренности, валявшиеся на стене и крикнул:
– И кишки свои заберите!!
Потом он сел также, как Феликс, схватился за живот и злобным рыком посылал далеко всех, кто останавливался помочь ему дойти до своей спальни.
– Отбились, твою мать, отбились! – кричал Эгель, размахивая мечом, разбрасывая в стороны кусочки прилипшей к лезвию кости и кожи.
– Заткнись Эгель!! – рявкнул Альфонсо, – распорядись отправить отряд больных чумой на вылазку добивать Алексийскую армию.
– Чумных, Ваша светлость? – изумился Эгель, – они же больные. И их мало, они все погибнут!
– Выполнять! – крикнул Альфонсо, – совсем потерял страх? Кто здесь герцог, холопина?!
Назвать Воеводу холопом было тяжким оскорблением. Но после кровавой бойни нервы у всех были на пределе, по этому Эгель не обратил на крики никакого внимания, как не обратил Альфонсо внимание на то, что тот не сказал «Да, Ваша светлость» Какая это глупость – титулы, кучка букв для поддержания болезненного эго их владельца. Костлявая с косой заберет тебя –да хоть бы и с помощью этой позорной дизентерии, и плевала она на титулы и положение.
«Чумовой отряд» был просто жалок, с одним единственным стягом, и то дырявым, своей сотней пеших людей, половина из которых были работяги и крестьяне. Даже с высоты стены были видны их растерянные лица, неловкие движение и полное не понятие, что делать. Альфонсо смотрел на них свысока и блевал; жутко хотелось куда то деться от мерзкого смрада, но деваться было некуда – он был везде.
Естественно, когда опешившие алексийцы увидели отряд, они даже мечи из ножен доставать не стали. Естественно, потерянные Эгибетузцы даже и не подумали напасть, они просто сдались.
– Сучьи предатели, – скрипел зубами Эгель, сатанея от невозможности наказать гнид. Он достал дальнобойный лук, одну единственную длинную стрелу – хоть одного, но он накажет; наказал бы, если бы Альфонсо, не остановил его слабым движением руки.
– Это даже хорошо, что они сдались, – просипел он пересохшим горлом.
– Почему? – удивился Эгель.
Боль в животе была нестерпимой, словно Альфонсо проглотил кинжал и он уплыл вниз живота, кувыркаясь там, разрезая, периодически, кишечник. Слабое дуновение ночного ветра из окна приносило тошноту, сверчки раздражали неимоверно, даже мелодичный, сотрясающий стены замка храп любимой Иссилаиды не услаждал слуха. Не помогало даже осознание того, что в крепости эпидемия дизентерии, и множество людей мучаются также, как он, только на голой земле, а не на кровати с шелковой простыней – единственным уцелевшим очевидцем былой роскоши. Угнетал также страх, что его сподвижники бросят его и сбегут через подземный ход, а его болезненное тело достанется Минитеке на потеху.
Ночь Альфонсо не спал. Утром в спальню попросился Феликс, на правах долгой лесной дружбы разговаривавший с Альфонсо запросто, да и на людях особо не трудясь проявить уважение сану, заорал так, что заглушил даже храп Иссилаиды, хотя казалось, что это не возможно:
– Ваша светлость, ты должен это видеть!!
– А-а-а-а-а!! Чего орешь!? Ты видишь, я болею? Я даже встать не могу…
–Ты это увидишь, ты побежишь как миленький…
Во все стороны, куда не посмотри, везде были враги. Сотни флагов, сотни гербов разных вельмож, тысячи солдат окружили крепость плотным кольцом, закрыв весь горизонт серой массой людей.
– Доброе утро, Ваша светлость, – хмуро поприветствовал герцога Эгель, – похоже теперь мы приплыли. Сам генерал Мумгальд Храбрый, собственной персоной объявился. Видать, совсем мы им здесь как кость в горле.
–Ваша пфпыфпыф, – на стену вбежал запыхавшийся Инженер, который проглотил какое то слово, задыхаясь от бега. Пфпыфпыф все расшифровали как «светлость» и переспрашивать, что он хотел сказать, не стали.
– Сигнал с дамбы не отвечает. Более того, река пересыхает – они, видимо, перекрыли ее.
Река текла за крепостью, неподалеку, питая водой ров, который скорее всего обмелеет и колодец, сообщенный с речкой подземным каналом. Всем были известны немалые старания шпионов Алексии найти слабое место в обороне крепости, но не нашли: канал к колодцу был скрыт рекой, а канализации в крепости не было. Можно было сделать подкоп, под вражескими стрелами, прокопав вглубь земли метра три и упершись в дубовые полы, но этого, почему то, никто делать не стал.