атно они просто не дойдут.
Однако, помимо рек с огромными, семиметровыми рыбинами, которые очень сильно любили таранить бревна, на которых путники переплывали, стремясь столкнуть их в реку, непролазных дебрей, через которые приходилось пролазить и болот, в которых в любой момент можно было утонуть, было еще кое что. Огромным, массивным камнем придавливали надежду добраться хоть куда-нибудь, были нависающие над всем Лесом горы, которые словно смеялись над ходоками. Альфонсо смотрел на них всегда, когда путники забирались на какой-нибудь холм или гору и до сих пор не представлял себе, как они через них будут перелазить.
Однако, произошло чудо. Спустя сотни подъемов и восхождений на бесконечные холмы и спусков в долины, Лес, вдруг, стал ровным, а потом и вовсе поредел, открыв просторы степи с редкими деревьями и жуткой пылищей при малейшем ветерке. Пропали болота, пропали комары, пропало желание бросить все и утопиться, к чертям собачьим, в первом попавшемся озере – идти стало легко и споро, после чего вообще путники обнаружили то, чего не ожидали обнаружить.
– Нет, это явно была дорога, – сказал Феликс. Сложно было с первого взгляда определить это – настолько дорога была заброшенной, но кривая линия травы и кустарника, так удачно петляющая между гор, не могла быть случайностью.
Если бы путники не были такими уставшими, если бы беспощадное солнце не сжигало так жестоко их макушки, путая мысли, если бы глухарь, съеденный накануне, был нормальной пищей, а не уродливой, как всякая живность в этом проклятом месте, то вид гор привел бы их в безумный восторг. Огромные тысяча тонные массивы скал, по сравнению с которыми вековые деревья были лишь волосинками на боку у мясника, целовались прямо с синим небом, щекотали его пузико и смеялись над букашками – людьми, которые ползли между двух великанов – двух «морщинок» матушки Земли.
Альфонсо же с тоской думал о том, что бы они делали, если бы не нашли дорогу. Да ничего – перелезть через эти горы – самоубийство самым издевательским, над самим собой, способом. А «дорога», хоть и не отличалась, особо от леса, зато прорезалась сквозь горы, стелясь по дну ущелий, поднимаясь вверх на холмы, стелясь под ногами скал и, в общем, не была особо трудной.
Если бы не одно «но»
– Проклятое место, – сказал Феликс, вдруг, на одном из привалов, – нужно как можно быстрее бежать отсюда.
Альфонсо эти слова удивили: за многие дни Феликс проявлял себя изрядным молчуном, выдавая слова по капле, тем более речи не было о том, чтобы проявить слабость – и так было тошно, без бесполезного нытья. Оба прекрасно понимали, что назад уже дороги нет, и если нет Волшебного города, то нет и будущего. Альфонсо посмотрел на Феликса и увидел, что у того течет кровь из носа прямо на заячью лапу, которую он ел. Путники за долгое время ходьбы привыкли ко всему: к огромным волдырям на ногах, которые болезненно лопались, постоянной ломоте в ногах, бесконечному головокружению, вкусу крови во рту, множеству кусачих насекомых, неизвестным видам растений, которые они обходили, на всякий случай. Но только теперь они на самом деле поняли, что проклятие этого Леса убивает их медленно и мучительно.
– Неужели, – думал Альфонсо, – все, что говорит церковь про Лес – правда? Неужели это и есть ад, жилище самого Сарамона? Неужели мы идём прямиком к нему в логово?
Если это так, то скоро они встретятся с ним. Церковь говорила, что Земля – это тарелка Агафенона, и, что если дойти до края этой тарелки, то можно упасть в Великое Ничто. Правда, как Агафенон оказался в своей собственной тарелке, церковь не говорила. Если это правда, то Агафенон изрядный обжора, раз у него такая гигантская тарелка.
С каждым пройденным километром пути становилось все хуже и хуже. Дни проносились в монотонной ходьбе, постоянном головокружении и боли в спине и ногах, а горы все не кончались, сжимали пространство своими массивными тушами, а еще постоянно роняли сверху огромные камни, чуть ли не на голову. То близко, то вдалеке, с оглушающим грохотом проносился булыжник, сметая все на своем пути, ломая деревья, как прутики, пытаясь докатиться до бурлящей по правую сторону реки. И иногда получалось.
– Смотри, – Феликс, вдруг, остановился. Альфонсо, который плелся позади (его тошнило) не внял, поначалу, его словам, поскольку не понял, чего это вдруг ему приспичило на что-то смотреть, но, подняв голову от земли, обомлел.
День был ничем не примечательный – как десятки других, теряющихся между деревьями на закате солнца, но этот был особенный: он открыл зеленые занавески Леса и показал город. То, что это город, сомнений не было: заросшие руины непонятных строений, были словно изломаны вихрем чудовищной силы, куски их стен раскиданы в разные стороны, странной формы кареты целиком из металла (это путники потом установили) перевернуты, покорежены, скручены винтом.
– У этой кареты лист железа толщиной с палец, – сказал Феликс, подойдя к одной из железных громадин длиной метров пять.
– Какие же лошади ее тащили? Сколько она весит? – спросил Альфонсо и остался без ответа. Впрочем, он его и не требовал.
Словно перепаханный плугом городок вмещал в себя множество железных чудовищ, заржавевших, проросших травой и деревьями; вид их был страшен и удручал, наводил на мысли о смерти и торопил покинуть это место как можно скорее. А огромная яма, глубиной метров десять и в диаметре метров двадцать посередине наводила на мысли, что город был расположен крайне неудачно – наверное, вся вода гор собиралась в этой яме.
– Надеюсь, это не твой Волшебный город, – сказал Феликс, глядя на вросший в дерево человеческий череп. Череп посмотрел на него пустыми глазницами, как бы говоря «ничего тут нет волшебного, одна смерть и разрушение».
– Пошли отсюда, – предложил – утвердил Альфонсо, хотя ходьба – это было последним, чем хотелось сейчас заняться. Кожаные сапоги у обоих давно кончились, а собранные из плохо (а точнее, вообще никак) выделанной заячьей шкуры тапочки натерли ноги до кровавых мозолей. Но все равно боль в ногах была слаба против жгучего желания уйти отсюда подальше.
На следующий день горы кончились, оставшись позади незыблемыми великанами, охраняющими… Тот же самый Лес, что и с другой стороны гряды.
–По моему, он бесконечный, сказал Альфонсо, а потом добавил:
– Хорошо хоть, что мы в прошлый раз сюда не поперлись…
– Лилька говорила про каких – то огромных зверей, – ответил Феликс, осматриваясь по сторонам, – Великая тоже все плакала и твердила про смерть, якобы все слуги Смаргалы здесь бродят.
– Не знаю, уроды – это да, но такого же размера, как и…
Мощный рев, который, казалось бы, должен был разбить этот мир и потрясти Землю, не дал досказать мысль Альфонсо, одновременно сделав ее как и не актуальной, в данный момент, так и неинтересной, уже. Интереснее стало узнать, кто это ревел так, что путники аж присели от неожиданности.
– Может, пронесет, – прошептал Феликс одними губами.
Но тут же раздался треск ломаемых деревьев, грозное, громкое пыхтение, попеременно прерываемой глухим рыком – зверь (если это был вообще зверь), их почуял и явно бежал к ним на рандеву. И Кровь богов его не смущала нисколько.
– Бежим! – крикнул Альфонсо, когда уже бежал. Причем Феликс бежал рядом. Топот тяжелого, явно мощного тела следовал за ними, бежал успешнее их, продираясь, напрямик (судя по треску) через кустарник, ломая пеньки и ветки. На что надеялись путники? На удачу – на вырытую нору, в которой можно было спрятаться, на огромного червя (Альфонсо теперь передумал, он лучше снова через него пролезет, чем окажется в пасти того, что за ними бежало), на мощное дерево, в конце концов. На озеро и то, что зверюга не умела плавать.
Ничего этого не попалось, более того: Лес, внезапно, кончился, открыв последними деревьями бесконечную равнину с тощей, сухой и куцей травкой. Здесь не было ничего, даже нор змей, даже холмика, хоть копай себе убежище прямо в сухой, потрескавшейся земле ногтями.
– Это конец, – эти слова Альфонсо услышал от себя самого. Пробежав метров десять, оба, не сговариваясь, обернулись: падали небольшие деревья, зверь приближался – вот он вырвался на равнину…
Поначалу Альфонсо показалось, что бежит огромная пятиметровая шуба с ногами, отчего даже захотелось нервно рассмеяться. Но шуба остановилась метрах в десяти, повела носом, втянула воздух .
– Может, убежит, – подумал Альфонсо. – Испугается запаха Крови богов. Или просто…
Было немало случаев, когда большие в несколько раз животные капитулировали перед меньшими, но более отчаянными или агрессивными –никто не смеялся над трусостью в Лесу – жизнь дороже глупых людских условностей.
Альфонсо зарычал. Сначала тихо, потом громче, а потом заорал на все поле, освобождаясь от всего: бесконечного страха перед зверями, разбухших от болот и окоченевших от тупой боли ног, отчаянного страха не найти Волшебный город, умереть, посреди Леса, который на самом деле окажется бесконечным… Крик был внутренним ураганом, вихрем, вычищающим душу от грязи и мусора, от него становилось легче, его боялся даже сам страх.
Но, у зверя с огромной, чем то похожей на собачью, но более широкой мордой, видимо тоже накопилось: он сначала отшатнулся, но потом поднялся на задние лапы, раскрыв свою могучую грудь, и, задрав морду кверху, зарычал, оглушая и лишая воли.
– Шансов убежать нет, – спокойно, только побелев, как полотно, сказал Феликс, – придется драться.
Шанс есть. Зверь рухнул на передние ноги, так, что подпрыгнула земля, побежал вперед с такой скоростью, которую в таком тучном и массивном теле вообще нельзя было предугадать.
Шанс есть только один.
Альфонсо вынул кинжал – свой любимый кинжал, воткнул Феликсу в бок:
– Прости…
– Сука, – охнул Феликс, уже с лицом Брукса, – будь ты проклят…
– Уже, – печально, потратив столь ценное время, ответил Альфонсо и побежал.
Расчет был прост и ненадежен: предполагалось, что увлекшись Феликсом, зверь задержится, а может даже не станет его преследовать– просто, а зачем, если еда уже есть? И на какое то время это сработало: Альфонсо даже успел обернуться, опять, вопреки здравому смыслу, теряя драгоценное время; Феликс упал на колени, а потом, легко и непринужденно, ударом лапы, в которую явно были вложены даже не все силы, зверь разорвал его пополам, и верхняя половина графа взлетела вверх, чертя кровавыми струями в воздухе спираль.