– Этот Мунетоки, – зло сказала она, – пользуется моими советами во всём, но требует при этом, чтобы я пряталась, как прокажённая. У меня нет сил. Мы пленники закона на этих островах. И не только женщины, но каждый из нас, – с того момента, как пал император. Вот почему я боюсь за нас. Монголы нас победят, пока мы тут будем охвачены нашим гонором и церемониями.
– Да, – сказал Дзебу, – это именно то, чему я пытаюсь научить своих воинов.
– Я намерена предстать перед войсками как Ама-сёгун, когда придут монголы. Я не стану скрываться! Дзебу, сколько у нас еще времени до прихода флота Кублая?
– Он прибудет в следующем году, – сказал он с уверенностью. В прошлом году, в Год Зайца, монголы завершили своё завоевание Китая, разбив китайский флот в великой битве у южного берега. Последний император Сун, ещё мальчик, исчез в волнах, как и император-дитя Антоку в Симоносеки.
Дзебу охватило предчувствие, что монголы уже захватили власть на море. Вестники с суши доносили, что монголы с жестокостью правят как в Корее, так и в Китае, готовясь к нападению. Монголам удалось направить китайских солдат и китайские корабли, только недавно воевавшие против них, сражаться за себя. Аргун Багадур, начальник Управления Взысканий у Гу-паня, переметнулся из Хан-Балига в Корею, где он пробыл месяц, а затем отправился на паруснике в павшую столицу Сун Линьнань, самый большой порт в Китае. Аргун не хочет терять времени. Они придут следующей весной или ранним летом и постараются пробиться через береговые укрепления до наступления осенних штормов.
Её ноготки впились в его грудь, иссечённую шрамами.
– Что с тобой, Танико-сан?
– Я боюсь монголов! Так много раз ты был на волосок от гибели из-за них. Так много раз я теряла тебя. Я не хочу потерять тебя снова!
– Ты не должна думать о будущем. Будущего нет.
А сам, гладя её длинные волосы, не тронутые сединой, несмотря на возраст, думал: «Это так просто – потерять меня, моя любовь. Но я ещё очень многое должен сделать. Как и ты».
Глава 14
Письмо Кублай-хана Шиме Танико:
«Поскольку вы имеете склонность сносить головы моих посланников, я посылаю вам это письмо несколько необычным путём. В то время, когда вы получите его, лама, который передаст его в руки одной из ваших фрейлин, уже скроется. Если печать на письме будет сломана, то, я полагаю, вы снесёте голову и вашей фрейлине, успевшей столь многому научиться у вас. А чтобы вы не сомневались в подлинности этого письма, позвольте мне напомнить вам, что кличка „Слон“ была известна только нам с вами.
Не допустите провала моей последней экспедиции на ваши острова, чтобы польстить своим ложным надеждам. Она может быть отменена только в случае шторма. Кроме того, в тот раз мы послали лишь небольшую армию, большая часть наших войск была занята тем, что преодолевала сопротивление в южной части Сун. В этот раз мы выступили всей нашей мощью, объединившись силами с Китаем и Кореей, которые нам подчиняются.
Я хорошо помню вашу мудрость и силу характера. Поэтому я освободил вас много лет тому назад. Я знал, что вы будете, несмотря на то что вы – женщина, оказывать влияние на свою страну. Но вы пошли даже дальше того, чего я ожидал. Вы можете по своему опыту рассказать жителям вашей страны, каков я и какова моя мощь. Скажите им, что сопротивление мне приведет их к гибели, однако ваш маленький народ пожнет бесчисленные плоды своего благоразумия, стань он частью великого целого. Я даже приготовился посмотреть сквозь пальцы на казнь моих посланцев, поскольку тот, кто отдал приказ о ней, – уже мёртв. Я не понимаю людей, которые отвернулись от своего самого лучшего полководца, Муратомо-но Юкио, моего бывшего воина, и подчинились указаниям человека, который покончил с собой, бросившись с коня…
Я знаю, что ваш народ – гордый. Все нации верят в то, что они произошли от богов, но, кажется, вы верите в это с особой страстью. Так не допустите же, чтобы гордость привела ваш народ к гибели.
Вы очень хорошо меня знаете, госпожа Танико. Быть может, вы захотите возобновить ваше знакомство с аристократами Хан-Балига и окружением Великого Хана. Ничто так не обрадует меня, как ваше возвращение. Это станет возможным после того, как ваш народ убедится в том, насколько это почётно – подчиниться судьбе и следовать самым мудрым из возможных путей. Я знаю, что у меня достаточно и силы и власти, чтобы осуществить всё мною задуманное. Я могу сдвинуть горы и изменить русла рек. Неужели вы можете хоть на минуту предположить, что я позволю вашему крошечному народу на краю земли воспротивиться силе моей власти? Вы утверждаете, что вы живёте в тех местах, где восходит солнце. Я же скажу вам, что все нации на всех землях от восхода до заката солнца должны подчиняться Великому Хану. Так повелели Небеса!
Сердито выпятив губу, Танико свернула письмо и поднесла его к жаровне, обогревавшей её комнату. Его предположение о её способности предать свою страну так же оскорбительно, как требование вернуться в его гарем. Непрошеные яркие воспоминания об их любви в его огромной постели промелькнули у нее в голове, и она почувствовала себя задетой. Это еще больше разозлило её, и она, в раздражении подтолкнув остатки письма в огонь, едва не обожгла кончики своих пальцев. Они не виделись уже много лет. Теперь бы он не захотел её в своей постели. Неужели он думает, что она не знает этого? Или это оттого, что у нее есть Дзебу? «Да, я знаю его, – думала она, – но он меня ещё не знает. Он не знает моего народа. Кем бы мы ни были – детьми богов или простыми человеческими существами, мы не можем быть предметом посягательства другой нации. Мы сами будем править своей страной, или – не будем существовать вовсе».
В один из последних дней Четвертого месяца к бухте Хаката с северо-запада стала приближаться маленькая джонка под одиноким красным парусом. И лодку, и сигнал, поданный этим цветным парусом, долго ждали. Сразу же в центр западной обороны города Дацайфу, вглубь страны от Хакаты, был послан вестник с одним простым сообщением о том, что монгольский флот отошел от Кореи.
Дзебу приказал пятнадцати кобая доставить его на приближающуюся лодку. Как только он увидел Шинга Спит, песчаные острова в северной части устья бухты Хаката, он вспомнил о дне Юкио и увидел, что корабли Такаши под кроваво-красными знаменами окружили этот же самый остров.
Как только маленькое суденышко Дзебу пересекло среднюю точку гавани, джонка под красным парусом попала в поле зрения. Часом позже Дзебу уже был на берегу, обнимая Моко.
– Вы так схватили меня, будто бы спасаете, шике! – сказал Моко с улыбкой. – Вы же знаете, я делаю все так, чтобы не подвергать себя опасности. Мы просто болтались недалеко от входа в порт Пусан вместе с чайками, ловили рыбу, торговали, стараясь быть дружелюбными китайцами. Как только мы увидели, что монголы грузятся на корейские корабли, мы сразу же пришли сюда.
– Что они посылают против нас? – спросил Дзебу. Моко перестал улыбаться.
– Идут два флота, шике. Из Кореи девятьсот кораблей, на которых плывет пятьдесят тысяч монголов и корейцев, их лошади и приспособления для осады.
– Это почти столько же, сколько они посылали в прошлый раз, – сказал Дзебу.
– Да, – сказал Моко, – но до того, как пристать здесь, этот флот соединится со вторым флотом, известным под названием Южного флота с юга Янцзы, который идет из Линьнаня. В том флоте, шике, четыре тысячи кораблей. Они везут сто тысяч воинов и еще больше машин и устройств, стреляющих огнём. Если бы боги помогли нам, у меня была бы хоть маленькая надежда, но если мы остаёмся простыми смертными, то нас, конечно же, сомнут.
Он изучающе посмотрел в лицо Дзебу, пытаясь найти в нем хоть какое-то успокоение.
– Вспомни, что простые смертные делали в Гуайлине, – сказал Дзебу.
– Да, шике. Простите мне мою трусость. – В глазах Моко появилось беспокойство. «И этот человек, ходивший под парусом в пасть к врагу, чтобы добыть для нас необходимую информацию, называет себя трусом», – подумал Дзебу.
Дзебу попытался представить себе, как здесь, на море, появятся четыре тысячи кораблей. Этого даже не охватить взглядом. Он не представлял, как выстоять против них. Но он сразу же оборвал себя. «Я не должен задавать себе этого вопроса! Мой дух ничем не должен быть замутнен в моем желании победы! Я должен попытаться помочь всем своим соратникам ощутить то же самое!»
– Сенсей, я никогда не убивал человека. – Они сидели лицом друг к другу, как много раз до этого, на тканых травяных матах, скрестив ноги, в келье Ейзена. Как всегда, Саметомо ощущал спокойствие и уверенность, глядя в каменно-спокойное, но доброе лицо монаха. Только этому человеку он мог доверить свои опасения.
– Ты боишься, что не способен убить, мой сын? – спросил Ейзен, улыбаясь.
– Нет, сенсей. Что очень просто могу убить. Будда учит, что мы не должны причинять вреда ни единому живому существу. Как могу я, оставаясь последователем Будды, в это же самое время исполнять свой долг и вести войну?
Завтра он, его мать Танико и Мунетоки пойдут молиться к гробнице Хачимана. Они пойдут под парусом на Изу. Там через несколько дней они совершат богослужение у великой святыни богини солнца, прося у неё помощи в борьбе против монголов. Оттуда они отправятся в бухту Хаката, проделав остаток пути по суше, так как корабли Великого Хана уже атаковали западный берег Киуши. А затем он будет воевать. Это было правдой, а не учение Будды, поставившее перед ним эту дилемму. Изменение его взгляда на убийство было более глубоким, чем любое религиозное учение. Это было как-то связано с его воспоминаниями о том, как стрелы вонзались в тело его матери, когда она пыталась защитить его от самурая Хоригавы. Вот это и было убийством. Вот этого он бы никогда не хотел совершать. Ему казалось, что ужас убийства был такой же естественной частью человеческой жизни, какой была недавно открытая им жажда держать в своих объятиях женщину. Его долгом ещё не было убивать и вести народ на войну.