— Тем не менее, — сказала Гертруда Анне, — мы должны… я должна… дать ему возможность объясниться. То есть видеть я его не желаю… он ничего толком не мог сказать и…
— Видимо, он молчит, потому что ему нечего сказать в свое оправдание.
— Да. Просто я хочу, чтобы все выяснилось, разрешилось. Хочу положить этому конец, понимаешь? Хочу знать, что у него была возможность защищаться и он ею не воспользовался. Мне нужно знать это. Тогда я буду чувствовать себя… лучше…
— Как ты великодушна.
— Анна… не говори со мной так… у меня ощущение, будто ты играешь роль… прости, знаю, ты любишь меня, сочувствуешь…
Как проницательно, подумала про себя Анна, да, она играет роль, и какую неблагодарную, безрадостную. И сказала:
— Прости, дорогая…
— Я не великодушна. Я зловредна и злопамятна. И хочу выбраться из всей этой грязи, в которой оказалась по собственной воле. Хочу увидеть, что Тим ужасен, убедиться, что он имел возможность и не воспользовался ею. Не могу тебе объяснить. Иногда нам нужен козел отпущения. Я ищу спасения. Это не великодушие, и ты так не считаешь. Ты-то видишь, в каком я жутком состоянии.
— Прости, — сказала Анна. — Не могу подобрать слов. Я пытаюсь.
Она смотрела на смуглые теплые щеки Гертруды и ее красивый профиль в зеркале на туалетном столике. На Гертруде было тщательно подобранное платье, браслет, ожерелье.
Гертруда встала и села с ней рядом на кровать. Взяла Анну за руки и посмотрела ей в глаза.
— У тебя холодные руки. И пятно от ожога еще не прошло. Тебе надо показаться Виктору.
— Наверное.
— Как тебе идет этот голубой халат, ты в нем, как в вечернем платье. Голубой тебе к лицу. Хорошо, что я выбрала тебе такой?
— Да, очень…
— Анна, счастье покинуло меня со смертью Гая. Ты первая, кто заставил меня почувствовать, что оно возможно снова. Но я ухватилась за фальшивое, кажущееся счастье…
— Ты еще найдешь настоящее.
— Гай говорил, что хочет мне счастья…
— Да, да…
— Теперь я чувствую себя преступницей… Анна, я знаю, у тебя свои трудности, ты не можешь устроиться на работу, но не беспокойся об этом. Я хочу, чтобы ты уделила мне все свое внимание. Я, конечно, безжалостная эгоистка. Но позже мы найдем тебе работу, вот увидишь.
— Я не беспокоюсь по поводу работы.
— Все в порядке, да, Анна, дорогая?
— Да, что бы ты ни имела в виду.
— Я имею в виду: ты и я, навсегда, наш старинный союз?
— Ну конечно!
— Ты всегда будешь со мной, правда? Я не могу жить без тебя.
— Да.
— Да — то есть останешься?
— Останусь… Гертруда, извини, хотелось бы мне быть лучше… — Из глаз Анны брызнули слезы.
— Лучше! Ты идеальная подруга. Это я такая дурная. Моя страшная ошибка все и всех перевернула. Чувствую, я никогда не разделаюсь с последствиями. Не плачь, сердце мое.
— Ты оправишься, все будет хорошо, — сказала Анна, смахивая слезы. — Мы все тебя любим.
— Да, в этом отношении я счастливица. Все поддержали меня, никто не остался в стороне, и они, конечно, были правы с самого начала, но они так нежны, так добры ко мне. Я доставила столько неприятностей тебе, и Манфреду, и Графу.
— Чепуха. Как прошел вечер у Стэнли и Джанет, хорошо?
— Хорошо. Граф тоже там был. Удивительный человек. Знаешь, в нем столько скрытых достоинств.
— Ты права. — Анна высвободила руки. Погладила подругу по блестящим каштановым волосам. — Ты вообще говорила с ним о том, что сейчас сказала мне: о желании положить конец и увериться и что у Тима есть возможность?..
— У нас был разговор, когда он пришел ко мне в тот день…
— О да, когда мне пришлось уйти.
— Граф так щепетилен. Защищал Тима. Больше того, даже убедил меня, что это мой долг дать ему возможность оправдаться.
«Он способен на такое», — подумала Анна и сказала:
— Тогда ты должна это сделать.
— Да, но как? Анна, дорогая, ты не могла бы… не могла бы еще раз пойти туда, в ту квартиру?
— Я бы предпочла не ходить, — ответила Анна. — А ты не можешь написать ему?
— О господи! — сказала Гертруда. Она села обратно в кресло и принялась крутить браслет на руке. — Думаю, могла бы. Но хотелось бы знать наверняка, что он получит письмо… он, а не кто другой… о, как это все ужасно…
— Хорошо, — согласилась Анна. — Я, если хочешь, отнесу письмо и буду знать наверняка, что он его получил.
— Отдашь ему в руки?
— Да.
— Ох, я такая беспомощная, такая глупая, такая слепая, такая эгоистичная и такая несчастная…
Анна притянула ее к себе на кровать, обняла, сцепив руки на шелковой спине Гертруды, где длинная застежка-молния была немного расстегнута. Прижалась щекой к щеке Гертруды и неожиданно увидела их головы в зеркале: серебристо-золотистая и каштановая, смешавшиеся волосами.
— Дорогая, я очень хочу, чтобы ты была счастлива, очень хочу помочь тебе стать счастливой.
— Хватит ли у тебя на это сил?
— Сделаю все, что возможно и невозможно.
— Тогда я приду в себя, смогу что-то соображать. Какое это все безумие, отвратительное, ужасное, идиотское безумие!
— Мне не нравится идея идти туда, — проговорил Граф. — Эта женщина может наброситься на вас.
— С нее станется! — ответила Анна. — Она способна наброситься и на вас!
Граф выглядел обеспокоенным.
— Я, — сказал он, — очень хорошо понимаю желание Гертруды убедиться, что он получит письмо. В конце концов, эта женщина может уничтожить его, правда?
— Она может.
— Кто-то должен попытаться встретиться с Тимом наедине, чтобы Дейзи не знала.
— Кто-то должен.
— Думаете, она алкоголичка?
— Не знаю. Все возможно.
— Гертруда говорит, она понравилась вам.
— Мне ее жалко. Она живет в каком-то нездоровом сумрачном мире иллюзий, полуправды и алкогольного дурмана. В ее квартире просто пахнет всем этим.
— Я отнесу письмо, — предложил Граф.
— Ну хорошо.
Анна устала говорить об одном и том же. Они в ловушке, подумала Анна. Питер не может бороться с Тимом, а она — бороться за Питера. Так что в каком-то смысле они в одинаковом положении. Разве что она намного умнее и хитрее Питера.
— На мой взгляд, Гертруде следовало бы встретиться с Манфредом и обсудить положение, — сказал Граф.
Анна знала, что Гертруда в этот самый вечер обедает у Манфреда. И судя по всему, не сказала об этом Графу. Удивительно, что он так волнуется за Манфреда.
— Полагаю, теперь, после смерти Гая, он глава семьи. — Граф сказал это с таким безумно серьезным видом, что Анне захотелось его встряхнуть.
— Ах, семья! — раздраженно воскликнула она. — Никакой семьи не существует, все это выдумка.
— Выдумка?
— Притворство, игра, в которую они играют. Гертруда им безразлична. Они получают удовольствие от этой истории, от ее несчастья.
— Анна, вы несправедливы к ним.
— Ладно, Питер, я несправедлива, пусть будет так. Они хорошие, достойные, порядочные люди. Но тем не менее это не настоящая тесная семья. Я знаю, некоторые из них волнуются за Гертруду. Но у нее с ними мало общего. Она вышла замуж за Тима, чтобы освободиться от них.
— Вы действительно так думаете?
Вид у Графа снова стал тревожным. На белом лбу под спадавшими на него тонкими бледно-соломенными волосами вновь собрались морщины. Светло-голубые змеиные глаза глядели куда-то вдаль.
Спрашивает себя, как это повлияет на его шансы, думала про себя Анна. Они находились в ее квартире. Был вечер. Усталое позднеавгустовское солнце уже высветило резкую коричневую осеннюю кайму на листьях платана за окном. Гертруда попросила, если Анна не против, обсудить все с Графом. Анна отважно позвонила ему в офис и предложила встретиться у него дома. Он ответил, что нет, мол, лучше он придет к ней. Анна под разными предлогами продолжала бывать у себя в квартире. Она хотела, чтобы было известно, что у нее по-прежнему есть свой дом. Она не знала когда, но может вдруг понадобиться сбежать с Ибери-стрит. Похоже, Граф еще не приглашал Гертруду к себе, иначе Гертруда не преминула бы упомянуть об этом. Он вел свою игру, так же тщательно продумывая ходы, как и Анна.
— Нет, на самом деле я так не думаю, — ответила Анна. — Сама не знаю, что я думаю.
Питер немного помолчал, а потом неожиданно и с чувством произнес:
— Бедный Тим.
Анна почувствовала такой прилив любви, что даже сделала легкое движение, будто желая сжать его руку.
— Хотите чего-нибудь выпить? — предложила она.
— Спасибо, нет. Все против него.
— Он сам против себя. Но вы правы. Нам нравится, когда есть грешник, которого мы можем отвергнуть и изгнать в пустыню. Мы избываем собственный страх наказания, думая о других как о грешниках.
— Совершенно верно. Люди радуются, видя беды и прегрешения других. Всю вину возложили на него.
Анна подумала, не перейти ли им теперь к Гертруде, к ее доле ответственности. Но оба решили не касаться этого.
— Конечно, он тоже нуждается в помощи, — сказала Анна. — Мне кажется, ему следует порвать с той женщиной. Если он останется с ней, то окажется в мутной атмосфере безделья и пьянства. Может и сам превратиться в алкоголика.
На сей раз Граф не снял пиджак. Он сидел у окна, в кресле с прямой спинкой, сложив длинные худые руки на коленях. Из белоснежных крахмальных манжет рубашки торчали костлявые запястья и кисти рук, бесцветные, как вываренные, на фоне полноцветия жизни. Еще не скрывшееся солнце никак не сказывалось на Питере, разве что отбрасывало едва заметный розоватый отблеск на его гладкие щеки. Он сутулил и кривил плечи, словно пиджак мешал ему; иногда он хмурился, и на лбу над бровями появлялись маленькие впадинки. Ох, Питер, Питер, я люблю тебя, обожаю, желаю, думала про себя Анна. Боже, как люди умеют скрывать свои чувства от других.
— Снимите пиджак, Питер.
— Нет-нет, мне и так хорошо.
Граф после первоначальной неистовой откровенности, устыдившись, может быть, ее, перестал говорить с Анной о своей любви, хотя она понимала: грустная его молчаливость предполагает, что ей все известно о его переживаниях и она сочувствует ему. Если б, если б… если б взять его сейчас за руку. Но Питер отдалялся, менялся, замыкался, сторонился в своей надежде. И разрыв между ними рос по мере того, как крепла его надежда, но ради всех его надежд она не могла отказаться от своих. Возможно, Тим вернется и Гертруда простит его. Возможно, Питер в конце концов просто будет не нужен Гертруде. Возможно, она выйдет за Манфреда. Или за Мозеса, или за Джеральда, или за кого-то совсем другого, кого когда-то тайно любила. Все эти мысли настолько были знакомы Анне по бессонным ночам, что представлялись как реальное место, лабиринт тропинок, город с улицами.