Но мне не приходится долго переживать по поводу своего унижения. Вскоре я узнаю, что Майкл переезжает в Японию. Я не знаю почему.
Несмотря на свой стыд, я отчаянно пытаюсь найти способ остаться с ним наедине, чтобы попрощаться. Мы встречаемся во дворе Фермы, и он сладко целует меня, держа за лицо, а я пытаюсь сдержать слезы.
На следующий день его уже нет, и все занимаются своими обычными делами, как будто ничего не изменилось. Но весь мой мир превратился в пепел. Я и не представляла, что сердце может так сильно болеть. Днем я живу как на автопилоте: убираю туалеты, присматриваю за детьми, посещаю Молитвенные Собрания, а ночами рыдаю в подушку, пока не проваливаюсь в сон. Постепенно боль стихает, но я повторяю каждый день: я буду любить тебя вечно.
Через четыре месяца возвращается мама. Все это время от нее не было никаких вестей. Она приезжает в самый разгар эпидемии коклюша, которая захватила Ферму. Джонди ужасно болен. Он дышит с большим трудом, и я не знаю, что делать. Мама в ярости, что никто не сообщил ей, что ее дети больны, а малыш вообще на грани жизни и смерти. Она долго обнимает меня, и я вдыхаю такой родной и неповторимый мамин запах.
Мама выглядит разбитой, грустной и потерянной, но одновременно и счастливой. Она рада, что вернулась, и хочет убедиться, что и ей здесь рады. Я стремлюсь дать ей то, что ей так необходимо, но больше не испытываю к ней чувства привязанности. Я ухаживала за своим младшим братом и потеряла свою первую любовь, а ее не было рядом, чтобы я могла с ней поделиться своими переживаниями. Но я не показываю маме своих эмоций, ведь я — взрослая и, значит, вести себя нужно тоже как взрослый человек. Я поинтересовалась, почему она вернулась.
Оказывается, она совсем не так представляла свою работу во Всемирном совете. Ее отправили жить в небольшой благоустроенный Дом в Сан-Франциско, которым управляла француженка по имени Абей. И маму поставили присматривать за детьми вместо того, чтобы редактировать Письма Мо.
«Я предполагала, что ну в крайнем случае займусь подготовкой публикаций, но даже этого не произошло. Я была так несчастна и постоянно думала: почему я должна заботиться о ребенке Абей, когда у меня дома есть собственный ребенок, которому я необходима? Я все время плакала, и, наконец, однажды ночью что‑то случилось с моим сердцем, я буквально почувствовала, что оно разорвалось, и я едва могла дышать. Это было похоже на сердечный приступ», — говорит она мне.
Мама думала, что достаточно сильна, чтобы поставить Бога на первое место, но не смогла вынести разлуки со своими детьми. У нее случился нервный срыв, и она умоляла отправить ее домой.
Через несколько недель они, наконец, уступили. Мама ушла с позором, ее мечта о более высоком пути служения разбилась из-за этой неудачи.
«Перед моим отъездом Абей сказала мне: “Ваш малыш Джонди, возможно, умрет, если вы не оставите его и не откажетесь от него во имя Бога”. Я ужасно боялась, что эти слова могут сбыться».
Мне очень жаль маму. Она кажется сломленной версией самой себя, и трудно наблюдать, как она страдает из-за всего, что оставила позади, и переживает, думая о том, что ее ждет впереди. Я помогаю, чем могу, и она мне за это благодарна. Мама говорит, что я очень изменилась и больше не веду себя как маленькая девочка.
Не знаю, что ей ответить. Но она права: после ужина я уже не разыскиваю ее, как прежде, чтобы поговорить и чтобы она меня приласкала. Я больше не нуждаюсь в маме.
И думаю я о ней гораздо реже, чем о Майкле, и поэтому чувствую себя предательницей. Но ведь, так или иначе, Майкл — единственный человек, который заставил меня почувствовать себя особенной. Всякий раз, когда на Ферму приезжают люди из Японии, я с нетерпением спрашиваю, не видели ли они Майкла. Обычно меня ждет разочарование, но иногда я получаю обрывки информации. Моя любовь к нему и боль утраты так же остры, как и в день его отъезда.
Однажды на Ферму приезжает девочка-подросток из Японии. Я сразу же подхожу к ней и, едва сдерживая эмоции, спрашиваю: «Ты знаешь Майкла?»
«Конечно, — говорит новенькая, закатывая глаза. — Этот парень — известный ходок. Всегда ухлестывает за девочками помоложе».
У меня перехватывает дыхание, и я, как дурочка, стою с открытым ртом, пораженная: я не была особенной. Я такая же, как и любая другая маленькая девочка, которая влюбляется в очаровательную улыбку Майкла. А он мечтает покорить девчонок постарше, но тут у худого очкарика шансов немного.
Какой же я была дурной, мечтая о нем и посвящая ему стихотворение. При воспоминании об этом я почти задыхаюсь от унижения. Больше никогда. Никогда больше — решаю я с молчаливой яростью. Я никогда не влюблюсь первой.
Я — Снежная Королева.
Глава 14Страдание ожесточает или очищает?
Новость шокирует: я покидаю Ферму.
Я никогда не выезжала за пределы Макао, Гонконга и Китая (по крайней мере, насколько я помню), а теперь я переезжаю в Таиланд. Я не знаю, кто принял это решение; все, что мне известно, это то, что руководство Всемирного совета сообщило, что мать, Джонди, Нина и я должны уехать с Фермы. Конечно же, мы повинуемся, как настоящие солдаты, и шагаем в неизвестность, чтобы исполнить волю Бога.
Мама, кажется, взволнована идеей переезда и постоянно болтает о новых возможностях. Ей потребовались месяцы, чтобы восстановить силы после нервного срыва. С каждым днем она чувствует себя все лучше, но после своего неудачного пребывания в ВС она чувствует себя бесполезной. Да и отношения с новым руководством, которое заправляет теперь всем на Ферме, не сложились. Присутствие отца наверняка бы придало ей сил и уверенности, но он до сих пор не вернулся.
И вот наступил день прощания с Фермой и со всеми, к кому я привязалась. У мамы Эстер на глазах слезы, когда она крепко обнимает каждого из нас. Я знаю, что особенно она будет скучать по Нине; она всегда казалась больше дочерью Эстер, чем моей матери.
Мы садимся в самолет, и мне все здесь в диковинку. Я кручу головой по сторонам, пытаясь увидеть все сразу, а потом прижимаюсь лбом к холодному стеклу иллюминатора. Не хочу упустить ни единого момента своего первого в жизни полета. Когда стюардесса закрывает дверь и двигатель начинает урчать, я хватаюсь за подлокотники. В момент взлета мой живот устремляется вниз на шасси, в то время как остальная часть меня взмывает в облака.
Через несколько часов мы приземляемся. Мы вступаем на трап, и на нас обрушивается волна горячего и влажного воздуха. Похоже, мне требуется время на адаптацию. Я думала, что привыкла к тропической влажности в Макао, но Бангкок выводит ее на совершенно новый уровень.
Получив багаж, мы оказываемся в зале прилета, где нас встречают двое белых людей, которые улыбаются и машут нам. Мы обнимаемся и целуемся, как принято в Семье, и забираемся в их фургон. Спустя час мы подъезжаем к огромному комплексу зданий с высокими бетонными стенами и колючей проволокой. Это так непохоже на нашу милую и уютную Ферму.
Несхожесть с Фермой еще и в том, что здесь нам не устраивают приветственную вечеринку, а загоняют в очень большое двухэтажное здание школы, где меня сразу же отделяют от мамы, брата и сестры. Нину и Джонди отправляют в детский сад, а куда поместили маму, я так и не знаю. «Увидимся в семейное время!» — кричит она, когда меня уводят.
Мужчина, который представляется дядей Стивеном, приводит меня в большую комнату, заставленную двухъярусными кроватями. На них я вижу маленькие тела, свернувшиеся, как креветки. Дядя Стивен указывает на тонкий матрас на полу: «Сегодня спишь здесь. Завтра мы найдем тебе койку». Но даже не это временное спальное место пугает меня. Я разочарована оттого, что попала в детскую группу.
На следующее утро я высказываю свое недовольство дяде Стивену. Он шокирован тем, что я посмела не согласиться с его решением. Взяв себя в руки, он объясняет, что этот вопрос обсуждению не подлежит. В Таиланде подростковая группа начинается с тринадцати лет. Никаких исключений. Мне придется смириться с моей новой ситуацией. Мне совершенно не интересно смотреть и обсуждать одобренные для этого возраста фильмы, которые я видела уже десятки раз. Меня тошнит от таблицы проступков и скучных уроков, потому что я уже выучила грамматику четвертого класса и таблицу умножения, которым их сейчас учат.
После завтрака, вместо того чтобы встать в строй, я нахожу подростков, с которыми можно потусоваться в коридоре, и начинаю с ними болтать. Дядя Стивен замечает это и делает мне предупреждение. Здесь, в Комбо Бангкока, правила намного строже, чем на Ферме. Мы везде ходим строем, как будто мы на самом деле в армии, о чем всегда говорит Семья. Я следую новому распорядку, но меня это откровенно не радует. Всякий раз, когда мимо проходят подростки, мой взгляд прикован к ним. Я достойна того, чтобы быть в их группе. Я достойна лучшего. Я это заслужила!
Но пастыри так не считают. Все, чего я достигла, мое положение на Ферме — ничего этого больше нет. Им все равно, что я дочь Хо.
Когда неделей позже дядя Стивен опять ловит меня за разговором с одним из подростков, его глаза становятся холодными и жесткими. Он приказывает мне следовать за ним. Он протягивает мне кусок картона и фломастеры. Я должна написать на нем: «Пожалуйста, не разговаривайте со мной. Я НАКАЗАНА МОЛЧАНИЕМ! Я учусь быть уступчивой и покорной».
Я смотрю на него в шоке, едва понимая смысл его слов. Меня наказывают за то, что я разговаривала с мальчиками-подростками, хотя на Ферме я была подростком! «Ты флиртовала», — обвиняет меня дядя Стивен.
Я ничего не понимаю. Менее года назад мне приходилось по расписанию удовлетворять руками мальчиков-подростков. Теперь же со мной обращаются как с маленьким ребенком.
Я раскладываю маркеры и картон на кровати и усаживаюсь в совершеннейшем отупении. Другие дети тем временем выходят из комнаты, направляясь на ужин. Оставшись одна, я чувствую, как вся моя бравада растворяется в сгущающихся сумерках. Страх публичного унижения намного хуже любой физической боли. Боль, порка мне по силам: я могу стиснуть зубы, наклонить голову и терпеть. Но это унижение разъедает меня до мозга костей и разрушает чувство собственного достоинства. Рыдая, я как робот беру в руки зеленый маркер и начинаю писать.