ом не терялась. Аббат был отцом и братом не только для монахов, но и для конверзов. Неограниченный господин, он в важных случаях советуется со старшими, а иногда даже со всеми монахами (но не с конверзами). Несмотря на свое положение и сан, он трудится так же, как и остальные монахи, и особый его стол служит не ему самому, а принимаемым им гостям. Аббат назначает замещающего его во время отсутствия и руководящего под его наблюдением жизнью братьев и хозяйством домена приора. Аббат же назначает и стоящего специально во главе хозяйственной жизни монастыря келаря.
Труду придается большое значение в жизни цистерцианского монастыря. Но если в первые тяжелые годы необходимость заставляла иногда предпочитать труд главному занятию монаха — молитве, правилом это быть не могло. Религиозные задачи ставили пределы интенсивности монашеского труда, и главная часть обработки домена падала не на монахов, а на конверзов, и только страдная пора иногда временно стирала все различия. На конверзах же, населявших отделенные от монастыря грангии, лежали ремесленные занятия: мы знаем конверзов каменщиков, ткачей, кузнецов, булочников и так далее.
Конверзы не были изобретением цистерцианцев. Они появились ранее всего у еремитов. Смысл первоначального института ясен — дать возможность братьям исполнять свое религиозное служение. И уже еремиты подвели конверзов под монастырскую дисциплину. Аналогичные тенденции руководили цистерцианцами. Только существование класса конверзов позволяло существовать монастырю и монахам, отказавшимся от труда колонов и сервов, существовать и выполнять свою религиозную задачу, не покидая, по крайней мере надолго, своего монастыря. Но конверзы были не только работниками. Вступая в монастырь, они произносили обет целомудрия, и устав запрещал им говорить с женщинами. Как и монах, конверз был обязан повиновением своему аббату. В определенные дни он должен был присутствовать на мессе, подвергать себя «дисциплине», читать определенные молитвы. Каждое воскресенье у конверзов был свой капитул, на котором они выслушивали увещание — речь аббата. Конверзы носят бороду, почему и называются «бородатыми братьями» (fratres или conversi barbati), но одежда их напоминает одежду монаха, так же как пища и весь строй жизни. И все же между конверзом и монахом лежит непереходимая грань. Бывший серв или вольноотпущенник, человек необразованный, он должен был расстаться с мечтами о семейной жизни, подчиниться монашеской дисциплине, но без надежды когда-либо сделаться монахом. Читать он не умел, и устав запрещал ему раскрывать книгу. Он должен был выучить наизусть четыре молитвы, и этим да еще увещаниями аббата ограничивалось все его религиозное образование. Цистерцианец считал себя благодетелем конверза. «У тебя не было, — говорит ему святой Бернард, — ни чулок, ни башмаков, ты ходил полуголым, холод и голод мучили тебя. Ты прибежал к нам, и мольбы твои открыли тебе двери аббатства. Нищим, Христа ради, приняли мы тебя. И с тех пор у тебя — точно ты равен ученым и самым знатным, находящимся в нашей среде, — есть и пища, и одежда, и все что надо». Понятно, это иногда было лучше, чем прежняя жизнь конверза, — сравнение Бернарда убедительно — и в таком случае потомок бургундских герцогов аббат Клерво, пожалуй, был и прав.
Едва ли цистерцианцами руководила мысль о несовместимости монашеского сана с собственностью на людей; к тому же колоны были людьми свободными, а цистерцианцы отказались и от них. Институт конверзов объясняется стремлением монахов сохранить единство монашеской семьи. Не менее лицемерно, чем оправдывалось владение монахов людьми и богатствами, защищалась идея братства монахов и конверзов. Цистерцианцы были искренни, считая себя благодетелями; в полном сознании своей правоты превращали они конверзов в бесправных монахов, потому что ни они, ни кто другой не сомневался в ценности монашеской жизни, хотя бы обеты произносились человеком и вопреки его собственному желанию. А с другой стороны, было бы упрощением предполагать, что в конверзы толкала только социальная необходимость. Наряду с ней действовал не менее сильный, чем она, религиозный подъем — аскетические стремления тех слоев общества, которым были недоступны монастыри. И грань между монахами и конверзами в конце концов проводит тот же аристократизм монашества, который до конца XII века является отличительной его чертой. Благодаря ему и только частью благодаря практическим соображениям конверзы занимают в монастырской семье положение пасынков. В организации цистерцианского монастыря повторяются смягченными и лишенными своей остроты социальные противоречия мира, скудно прикрытые идеей единой семьи.
Конверзы лучше, чем что-либо другое, давали монахам возможность замкнуться в своем служении, но ни железная воля мягкого мистика Бернарда, ни организация Цистерцианского ордена не могли устранить фатальных последствий обогащения аббатств, удержать цистерцианцев на той высоте и чистоте соблюдения бенедиктинского устава, которую они гордо славили в своих озлобленных спорах с клюнийцами. И не только обогащение монастырей влекло их к обмирщению, а вся совокупность условий их возникновения и жизни предначертывала их будущее. Зерно было испорчено в самый момент своего произрастания, и идеал Бенедикта по-прежнему оказывался детской, наивной мечтой, рассеивающейся как дым с наступлением зрелости. Зачатое в миру, цистерцианство не могло уйти из мира. Его аббаты стали рядом со славными аббатами Клюни; так же как они, если не более, вмешивались в церковную и политическую жизнь. Бернард руководил соборами, боролся с лжеучением Абеляра[54] и с ересью катаров, проповедовал крестовый поход, указывал миру и Церкви, кто из двух избранных пап истинный наместник Христов, и писал наставления папе.
Глава IXКаноникаты
К концу ХII и началу XIII века сложилось в главных мерах своих монашество старого типа, заняв определенное место в миру и Церкви и определив свою физиономию. Единства и даже единообразия в нем не было. Рядом с клюнизмом стояло затмевавшее его цистерцианство, особое место принадлежало еремитизму; наконец, прежние бенедиктинцы представляли большое разнообразие форм жизни. Разнообразие типов монашества было неоспоримым и не подлежащим, не могущим подлежать изменению фактом. Сам святой Бернард, воодушевленный и часто нетерпимый защитник цистерцианства, не отвергал и других монашеских орденов. «Мир, — писал он, — полон монахами». Монастырь — высшая форма христианской жизни, «град прибежища» одинаков и для слабых, и для избранных душ. Для первых он необходим, чтобы они могли избежать рассеянных в миру искушений, для вторых — чтобы выполнить возложенную на них свыше миссию. В монастыре только и возможно полное развитие заложенных в человека Богом талантов. «Царственная жизнь» ожидает за стенами его «рыцарей Христовых», которые уже самим актом вступления в него — «вторым крещением», почти обеспечивают себе Царство Небесное. Но какая форма монашества, какой орден лучше? Все необходимы, но не все качественно одинаковы.
Анахоретство (vita eremitica), конечно, высоко и достойно, но оно, повторяет Бернард мысль Бенедикта, опасно; опасно особенно для женщин. «В лесу живет волк. И если ты, овечка, одинокой проникаешь в тень леса, значит, ты хочешь стать добычей волка». «Есть изобилие в пустыне, тень в лесу и молчание в уединении. Но беда в том, что никто там тебя не видит, никто не упрекает. Когда же не страшны упреки, уверенно приближается искуситель и грех совершается свободнее». Но трудна пустынная жизнь и для мужчины. Сколько опасностей! Какая нечеловеческая осмотрительность необходима, чтобы не попасть в разбросанные везде сети хитрого врага!
«Чтобы жить, исполняя свое призвание, каждый должен идти туда, куда ему укажет Господь», но в общем предпочтительнее жизнь монастырская, устраняющая опасности анахоретства, обеспечивающая спасение. Однако среди орденов есть известная иерархия, соответствующая строгости их жизни, и для аббата Клерво цистерцианцы выше клюнийцев, так как строже и буквальнее последних соблюдают общий бенедиктинский устав. Но и клюнийцы, и картузианцы, и другие ордена имеют право на существование. Более легкие требования соответствуют более слабым людям, и лучше хорошо соблюдать клюнийский устав, чем плохо — цистерцианский. Бернард не щадил своими нападками клюнийцев, но указывал при этом не на несовершенства их устава, а на несоблюдение его ими, на отступления их от собственного же идеала. Установив и приняв иерархию орденов, следовало признать, что переход в более строгий орден должен быть допущен. В этом случае покинуть свой монастырь — то же самое, что еще раз покинуть мир, и, препятствуя этому, отнимают у монаха возможность дальнейшего усовершенствования.
Так идея монашества приводит к идее иерархии орденов. И это не личный взгляд Бернарда, а распространенное воззрение, выражающееся в отношении масс и самой Церкви к разным орденам. Порядок членов иерархического ряда видоизменяется в соответствии с временными условиями и личными симпатиями, но сама идея иерархии остается неизменной.
Соборными постановлениями и мерами папства внешне объединялось монашество, и в тех и в других находил себе выражение общемонашеский идеал. Соборные постановления часто не различали отдельные ордена, регулируя жизнь монахов вообще. Сильным нивелирующим и объединяющим моментом была обязательность общих соборов аббатов всякого ордена по образцу организации цистерцианцев, в XII веке по своему обще церковному значению заменивших клюнийцев. Такие общие соборы предписал уже Иннокентий III своим обращенным к Субьяко, но потом распространенным на всю Церковь декретом. Окончательно же они были проведены постановлением IV Латеранско-го собора (1215 г.): «Впредь в каждой церковной провинции каждое трехлетие должны созываться общие соборы всякого ранее их не созывавшего ордена. На эти соборы должны являться все аббаты, а от тех монастырей, где аббатов нет, приоры. Никто из них не может брать с собой более шести лошадей и восьми человек. В начале действия этого нового установления на каждый такой общий собор должно приглашать двух цистерцианских аббатов, потому что такие собрания уже давно существуют у цистерциан