Едва ли цистерцианцами руководила мысль о несовместимости монашеского сана с собственностью на людей; к тому же колоны были людьми свободными, а цистерцианцы отказались и от них. Институт конверзов объясняется стремлением монахов сохранить единство монашеской семьи. Не менее лицемерно, чем оправдывалось владение монахов людьми и богатствами, защищалась идея братства монахов и конверзов. Цистерцианцы были искренни, считая себя благодетелями; в полном сознании своей правоты превращали они конверзов в бесправных монахов, потому что ни они, ни кто другой не сомневался в ценности монашеской жизни, хотя бы обеты произносились человеком и вопреки его собственному желанию. А, с другой стороны, было бы упрощением предполагать, что в конверзы толкала только социальная необходимость. Наряду с нею действовал не менее сильный, чем она, религиозный подъём — аскетические стремления тех слоёв общества, которым были недоступны монастыри. И грань между монахами и конверзами, в конце концов, проводит тот же аристократизм монашества, который до конца XII века является отличительной его чертой. Благодаря ему и только частью [102] благодаря практическим соображениям, конверзы занимают в монастырской семье положение пасынков. В организации цистерцианского монастыря повторяются смягчёнными и лишёнными своей остроты социальные противоречия мира, скудно прикрытые идеею единой семьи.
Конверзы лучше, чем что-либо другое, давали монахам возможность замкнуться в своём служении, но ни железная воля мягкого мистика Бернарда, ни организация цистерцианского ордена не могли устранить фатальных последствий обогащения аббатств, удержать цистерцианцев на той высоте и чистоте соблюдения бенедиктинского устава, которую они гордо славили в своих озлобленных Спорах с клюнийцами. И не только обогащение монастырей влекло их к обмирщению, а вся совокупность условий их возникновения и жизни предначертывала их будущее. Зерно было испорчено в самый момент своего произрастания, и идеал Бенедикта по-прежнему оказывался детскою, наивной мечтой, рассеивающейся, как дым, с наступлением зрелости. Зачатое в миру, цистерцианство не могло уйти из мира. Его аббаты стали рядом со славными аббатами Клюни; так же, как они, если не более, вмешивались в церковную и политическую жизнь. Бернард руководил соборами, боролся со лжеучением Абеляра и с ересью катаров, проповедывал крестовый поход, указывал миру и церкви, кто из двух избранных пап истинный наместник Христов, и писал наставления папе.
Глава IX. Каноникаты
1. К концу XII и началу XIII века сложилось в главных чертах своих монашество старого типа, заняв определённое место в миру и церкви и определив свою физиономию. Единства и даже единообразия в нём не было. Рядом с клюнизмом стояло затмевавшее его цистерцианство, особое место принадлежало еремитизму; наконец, прежние бенедиктинцы представляли большое разнообразие форм жизни. Разнообразие типов монашества было неоспоримым и не подлежащим, не могущим подлежать изменению фактом. Сам св. Бернард, одушевлённый и часто нетерпимый защитник цистерцианства, не отвергал и других монашеских орденов. «Мир, — писал он, — полон монахами». Монастырь — высшая форма христианской жизни, «град прибежища» одинаково и для слабых, и для избранных душ. Для [103] первых он необходим, чтобы они могли избежать рассеянных в миру искушений, для вторых — чтобы выполнить возложенную на них свыше миссию. В монастыре только и возможно полное развитие заложенных в человека Богом талантов. «Царственная жизнь» ожидает за стенами его «рыцарей Христовых», которые уже самим актом вступления в него — «вторым крещением», почти обеспечивают себе царство небесное. Но какая форма монашества, какой орден лучше? — Все необходимы, но не все качественно одинаковы.
Анахоретство (vita eremitica), конечно, высоко и достойно, но оно, повторяет Бернард мысль Бенедикта, — опасно; опасно особенно для женщин. «В лесу живёт волк. И если ты, овечка, одинокою проникаешь в тень леса, значит ты хочешь стать добычею волка». «Есть изобилие в пустыне, тень в лесу и молчание в уединении. Но беда в том, что никто там тебя не видит, никто не упрекает. Когда же не страшны упреки, уверенно приближается искуситель, и грех совершается свободнее». Но трудна пустынная жизнь и для мужчины. Сколько опасностей! Какая нечеловеческая осмотрительность необходима, чтобы не попасть в разбросанные везде сети хитрого врага!
«Чтобы жить, исполняя своё призвание, каждый должен идти туда, куда ему укажет Господь», но в общем предпочтительнее жизнь монастырская, устраняющая опасности анахоретства, обеспечивающая спасение. Однако среди орденов есть известная иерархия, соответствующая строгости их жизни, и для аббата Клерво цистерцианцы выше клюнийцев, так как строже и буквальнее последних соблюдают общий бенедиктинский устав. Но и клюнийцы, и картузианцы, и другие ордена имеют право на существование. Более лёгкие требования соответствуют более слабым людям, и лучше хорошо соблюдать клюнийский устав, чем плохо цистерцианский. Бернард не щадил своими нападками клюнийцев, но указывал при этом не на несовершенства их устава, а на несоблюдение его ими, на отступления их от собственного же идеала. Установив и приняв иерархию орденов, следовало признать, что переход в более строгий орден должен быть допущен. В этом случае покинуть свой монастырь — то же самое, что ещё раз покинуть мир, и, препятствуя этому, отымают у монаха возможность дальнейшего усовершенствования.
Так идея монашества приводит к идее иерархии орденов. И это не личный взгляд Бернарда, а распространённое воззрение, выражающееся в отношении масс и самой церкви к разным орденам. Порядок членов иерархического ряда видоизменяется в соответствии с временными условиями и личными симпатиями, но сама идея иерархии остается неизменной. Соборными постановлениями и мерами папства внешне объединялось монашество, [104] и в тех и в других находил себе выражение общемонашеский идеал. Соборные постановления часто не различали между отдельными орденами, регулируя жизнь монахов вообще. Сильным нивелирующим и объединяющим моментом было проведение обязательности общих соборов аббатов всякого ордена по образцу организации цистерцианцев, в XII веке по своему общецерковному значению заменивших клюнийцев. Такие общие соборы предписал уже Иннокентий III[67] своим обращённым к Субъяко, но потом распространённым на всю церковь декретом. Окончательно же они были проведены постановлением IV Латеранского собора (1215 г.). «Впредь в каждой церковной провинции каждое трёхлетие должны созываться общие соборы всякого ранее их не созывавшего ордена. На эти соборы должны являться все аббаты, а от тех монастырей, где аббатов нет, приоры. Никто из них не может брать с собою более шести лошадей и восьми человек. В начале действия этого нового установления на каждый такой общий собор должно приглашать двух цистерцианских аббатов, потому что такие собрания уже давно существуют у цистерцианцев. Эти два цистерцианца избирают двух из присутствующих и вместе с ними председательствуют. Примером для всего должны служить цистерцианские соборы, и их постановлениями надо руководствоваться при вопросе о реформе ордена, соблюдении устава и т.д. Все, постановлённое всеми и подтверждённое четырьмя председателями, должно соблюдаться. На каждом общем соборе назначается также место для следующего. Все присутствующие должны жить сообща (in vita conmmni), хотя бы и во многих помещениях, и разлагать расходы между собой. Также они должны избрать пригодных лиц, которые бы именем папы визитировали и реформировали все мужские и женские монастыри провинции и указывали епископу на негодных, подлежащих низложению, настоятелей. Сверх того, каждый епископ должен стремиться к улучшению жизни в подчинённых ему монастырях».
2. Мы уже знаем, какую крупную роль монашество играло в церкви, опиравшейся в своей реформаторской деятельности на клюнизм, искавшей защиты от схизмы в лоне цистерцианцев, избиравшей монахов в папы и слушавшейся увещаний св. Бернарда. Может быть, менее ярка, но не менее, если не более значительна, роль монашества в местных церквах. Видное место занимает оно в социальной и политической жизни. Но, может быть, важнее влияние не самого монашества, а выражаемого им аскетического идеала, утвердившего своё господство и в церкви, и в религиозном мировоззрении общества.
В самой церкви это заметнее всего выразилось в распространении института «уставных каноников» (canonici regulares). Рано проявилось стремление навязать наследникам апостолов — [105] клирикам — апостольскую или подобную апостольской жизнь. Поэтому первые же шаги монашества на Западе сопровождались появлением общежитий клириков (каноникатов). Распространению их содействовал Евсевий Верчельский; бл. Августин жил вместе со своими клириками, создав, таким образом, общежитие, подобное монашескому, но отличное от него помимо деталей соединением монашескоподобной жизни с известною миссиею — миссией клира. Тогда дальнейшее развитие каноникатов приостановилось, и только в VIII веке епископ метцкий Хродеганг вместе со своими современниками страсбургским епископом Геддоном, Мальдавеем Вердёнским и другими вновь противопоставил жизни клира по канонам (vita canonica) общую жизнь клириков по уставу (vita regularis) или то, что в дальнейшем я обозначаю термином каноникат.
По уставу, составленному Хродегангом и представляющему переработку бенедиктинского, каноники живут в особом помещении (claustrum), куда закрыт всякий доступ мирянам и особенно женщинам. Клирики спят в общей спальне, вперемежку старые с молодыми, едят в общем рефектории, подчиняются общей дисциплине, по очереди заведуя хозяйственными нуждами общежития и совершая церковные службы в том соборе, при котором состоит каноникат. Вступая в каноникат, клирик приносит в дар церкви свое недвижимое имущество, но, при желании, сохраняет право пожизненного пользования им; имущество же движимое остается в его руках. В его пользу идут и доходы от совершаемых им треб и служб.