– Но не английский закон, – простодушно возразил Ифор.
– Закон есть закон, а убийство остается убийством по любому закону. Отравление, дед, – это не шутка!
Брат Кадфаэль бросил взгляд на Эдвина. Парнишка побледнел и стоял как вкопанный. Он протянул было руку, желая коснуться руки Ифора, – жест умоляющий и успокаивающий одновременно. Однако благоговение и любовь Эдвина к старику были так сильны, что он не решился даже на это прикосновение. Кадфаэль сделал это за него, мягко положив руку на исхудалое старческое запястье. Увы, что бы теперь ни было сказано или сделано, стражники все равно заберут мальчика. В комнате их трое, да еще двое караулят на заднем дворе – так что помешать им никак не удастся. Конечно, этот самоуверенный, грубый сержант не прочь отыграться на пареньке, который так долго водил его за нос. Но он едва ли решится особо распускать руки, понимая, что ему придется иметь дело с Хью Берингаром, а тот может оказаться не в меру щепетилен и строг в том, что касается обращения с узником. Сейчас лучше всего не озлоблять Уордена без нужды. Благоразумие и уступчивость – вот лучшая защита для Эдвина.
– Сержант, – промолвил Кадфаэль, – ты меня знаешь, как знаешь и то, что я не верю в виновность этого мальчика. Но я тебя тоже знаю, и знаю, что ты обязан исполнить свой долг. Ты выполняешь приказ, и мы не вправе тебе препятствовать. Одно мне скажи: неужто это Хью Берингар направил тебя по моему следу? Я-то, когда выезжал из Шрусбери, был уверен, что за мной не следят. Как тебя занесло в этот дом?
Сержант не упустил возможности похвастаться своей прозорливостью.
– Нет, брат, когда ты уехал из замка, никто и не думал за тобой следить, все полагали, что ты вернешься к себе в аббатство. Но потом вернулся Хью Берингар – с этих дурацких поисков на реке – и, ясное дело, с пустыми руками. Ему доложили, что ты приходил, вот он и отправился в монастырь, а там узнал, что ты поехал на север, в Ридикросо. Мне сразу пришло в голову, что манор Бонела совсем неподалеку, – дай, думаю, съезжу туда да погляжу, что ты еще задумал. Управляющий в имении ничуть не удивился: приехали из Шрусбери, спрашивают о брате Кадфаэле, мало ли какие дела могут быть. Он ничего не скрывал, и слуги тоже – да и с какой стати? Они сразу выложили, что ты расспрашивал дорогу к двум домам по эту сторону холмов. Во втором-то мы тебя и застали. А я и раньше говорил: где один – там и другого ищи.
Стало быть, никто умышленно не выдавал беглеца. Хоть это должно послужить утешением для Ифора, сына Моргана, который посчитал бы себя опозоренным и обесчещенным навеки, если бы кто-то из родичей предал гостя, нашедшего убежище в его доме. Но и для самого Кадфаэля это известие имело не меньшее значение.
– Выходит, Хью Берингар не посылал тебя на мои поиски?
– Я отправился на свой страх и риск.
– А что же он делает, пока ты выполняешь его работу?
– Ерундой занимается. Опять собрался что-то искать на реке. Мадог – тот, что утопленников вылавливает – просил его сегодня с утра пораньше спуститься к Этчаму. Ну он и поехал, надеясь что-то там отыскать, хотя всякому понятно, что проку от этого не будет. А я воспользовался случаем и решил поискать там, где, по-моему, было что искать. То-то он удивится сегодня вечером, когда опять вернется ни с чем и увидит, что я не тратил времени впустую.
Кадфаэля это несколько обнадежило. Он понял, что сержант доволен своим успехом, предвкушает возможность похвалиться добычей, а стало быть, вряд ли будет обращаться с мальчуганом слишком сурово.
– Эдвин, – спросил монах, – ты по-прежнему будешь меня слушаться?
– Буду, – уверенно произнес парнишка.
– Тогда езжай спокойно с этими людьми и смотри, по дороге не делай никаких глупостей. Ты ведь знаешь, что не совершил ничего плохого, и значит, тебя нельзя признать виновным – на том и стой. Когда тебя доставят к Хью Берингару, отвечай не таясь, о чем бы он тебя ни спросил. Расскажи ему всю правду. Обещаю, что ты не долго пробудешь в темнице, – промолвил монах, а про себя добавил: "И да снизойдет Господь к моим молитвам!"
– Если парнишка поедет с тобой по доброй воле и даст слово, что не будет пытаться убежать, – обратился Кадфаэль к сержанту, – тебе, конечно, не потребуется его связывать. До Шрусбери путь неблизкий, и вам бы надо выехать до темноты.
– Так и быть, руки связывать я ему не стану, – равнодушно согласился Уорден, – знай мою доброту. Да в этом и надобности нет, со мной двое лучников – отменные, знаешь ли, мастера своего дела. Если он вздумает удрать, ей-Богу, недалеко убежит.
– Я не буду пытаться, – твердо сказал Эдвин, – даю тебе слово. Я готов!
Он подошел к Ифору, сыну Моргана, и почтительно преклонил перед ним колени.
– Дедушка, – промолвил паренек, – спасибо за твою доброту. Знаю, что я не твоей крови, но как бы мне хотелось на самом деле быть твоим внуком! Не поцелуешь ли ты меня на прощанье?
Старик обнял мальчугана за плечи, наклонился и поцеловал его в щеку.
– Ступай с Богом, и возвращайся снова свободным, – прошептал он.
Эдвин достал из уголка, где они были сложены, седло и уздечку, и вышел из дома с гордо поднятой головой. С обеих сторон его сопровождали стражники. Через несколько минут стоявшие у порога Кадфаэль и Ифор увидели, как маленькая кавалькада тронулась в путь. Впереди ехал сержант, за ним Эдвин, по обеим сторонам которого скакали вооруженные стражники, а замыкали процессию двое лучников. Уже становилось прохладно, хотя еще не смеркалось. В Шрусбери они доберутся только затемно: невеселое путешествие, особенно если закончится оно в темнице Шрусберийского замка. Но, дай Бог, это ненадолго. Денька на два, на три, если все закончится хорошо. Только вот – для кого хорошо?
– Как я посмотрю в глаза своему внуку Меуригу, – сокрушался старик, – когда он вернется и узнает, что с моего попущения схватили его гостя?
Кадфаэль проводил взглядом удалявшегося Эдвина: парнишка, высокий для своих лет, в окружении здоровенных стражников выглядел маленьким и хрупким. Монах прикрыл дверь, помолчал в тяжелом раздумье, а потом промолвил:
– Скажи ему – пусть не тревожится за Эдвина, ибо в конце концов правда выйдет наружу, и каждому воздается по делам его.
Кадфаэлю предстояло провести один день в ожидании, и он решил, что коли все равно не может в это время ничего сделать для Эдвина, то не худо будет посвятить это время трудам праведным, дабы снискать милость Всевышнего. Хоть брат Барнабас и быстро шел на поправку, Кадфаэль убедил его повременить и не браться пока за тяжелую работу, хватит с него и хлопот по дому. Да и брату Симону денек отдохнуть не помешает, тем паче что завтра Кадфаэль опять будет в отлучке. Кроме того, братья порешили отслужить вместе все основные молебны, приходящиеся на этот день, как если бы они находились в своем аббатстве. Тут, понятное дело, не церковь, но главное – ни в чем не отступать от канона, а молитва – она везде молитва.
У Кадфаэля было время поразмыслить в течение дня, пока он разбрасывал зерно для несушек, доил корову, чистил старую гнедую лошадь и отгонял овец на свежее горное пастбище. Эдвин, надо полагать, к этому времени уже сидел в темнице, правда, монах надеялся, что парнишка попал туда только после обстоятельного и спокойного разговора с Хью Берингаром. Знает ли уже Мартин Белкот, что Эдвин схвачен? Узнал ли Эдви, что он зря чуть не загнал коня и все его уловки были напрасны? А Ричильдис... Счел ли Хью Берингар своим долгом навестить ее и рассказать, что мальчик в руках закона? Кто-кто, а Хью сумел бы преподнести это известие как можно мягче и деликатнее, но никакая учтивость не в силах уменьшить боль и тревогу матери за любимое чадо.
Но еще больше монах переживал за Ифора, сына Моргана, который вновь остался в одиночестве, едва успев привыкнуть к парнишке, такому доверчивому и почтительному, пробудившему в сердце старика воспоминания о давно минувшей юности. Своенравный, непокорный Эдвин, ни за что не желавший склонить голову перед Гервасом Бонелом, почитал за честь повиноваться и служить Ифору, сыну Моргана, словно зачарованный благородным старцем. Воистину, добро порождает добро.
– Завтра, – промолвил Кадфаэль за ужином, когда смолистые поленья потрескивали в очаге и пахучий синеватый дымок напоминал о его сарайчике в Шрусбери, – мне придется отправиться в путь ни свет ни заря.
Монах полагал, что общинный суд соберется с рассветом, чтобы успеть рассмотреть все дела до наступления сумерек и дать возможность присутствовавшим воротиться домой засветло.
– Но к вечеру я постараюсь вернуться, может, еще поспею овечек загнать. А вы даже не спрашиваете, куда я собрался на сей раз?
– Нет, брат, – добродушно отозвался Симон, – мы с братом Барнабасом и так видим, что у тебя забот полон рот, и у нас нет охоты донимать тебя лишними расспросами. Когда пожелаешь, сам расскажешь нам то, что сочтешь нужным.
Стоит ли, подумал Кадфаэль, живут себе люди тихо, мирно, без тревог и волнений, ни о каком убийстве слыхом не слыхивали – пусть лучше так оно и останется.
Он поднялся на рассвете, оседлал лошадь и двинулся по той же тропе, по которой ехал два дня назад. Однако в тот раз он свернул у брода и переправился через маленький мостик, чтобы попасть в дом Ифора, а сегодня продолжил путь прямо, в долину Кинллайта. Он пересек деревянный мост, от которого до Лансилина оставалось чуть более мили.
Солнце поднялось уже высоко и светило ярко, хотя небо и было подернуто облачной дымкой. Селение уже проснулось, и люди во множестве стекались к деревянной церквушке. Должно быть, каждый дом в Лансилине предоставил кров друзьям или родственникам со всей округи, ибо народу в этот день скопилось чуть ли не в десять раз больше, чем проживало в деревне. Кадфаэль оставил свою лошадь в загоне у церкви, где находилась каменная кормушка и корыто с водой, и присоединился к неторопливой процессии, направлявшейся в храм. По дороге его легко было приметить по черной рясе, поскольку бенедиктинцы нечасто наведывались в здешние края, но, войдя в церковь, монах без труда затерялся в толпе, устроившись в укромном уголке. До поры до времени он не хотел привлекать к себе внимания.