Во всей этой истории понять что-нибудь было довольно трудно. В их местности изредка появлялись «летучие» отряды бандитов, одетые то в советскую, то в немецкую форму. Эти отряды приходили к ним чаще всего из дальних сел других районов, где советскими войсками проводились облавы.
Для того чтобы сохранить свои вооруженные отряды от разгрома, руководители «партии Бандеры» заставляли их кочевать с места на место, одновременно они исполняли карательные функции над местным населением. Узнав, что некоторые крестьяне по мобилизации уходили на службу в Красную армию, «летучие» отряды устраивали кровавые расправы над их семьями. Связь с органами госбезопасности и внутренних дел каралась ими всегда какой-нибудь жуткой смертью.
Местные отряды бандеровцев, защищая жителей своих сел, не раз вступали в схватку с «летучими» отрядами. Поэтому ночной случай монахини объяснили как встречу двух таких отрядов, окончившуюся небольшой ссорой.
Сестра Анна бросила фразу, что в прибывших на телегах людях она узнала полковника Садовника, который по каким-то причинам не посещал монастырь, проживая в селе. Никто из монахинь не обратил внимания на эти слова, за исключением Таисии.
Всю ночь она думала об этом и не могла найти никакого объяснения этому сообщению. «Неужели Садовник решил ее попугать? – думала она. – Но зачем? Зачем ему это нужно?»
Переезд в Москву. В конце марта в монастырь совершенно неожиданно в сопровождении большого количества солдат и офицеров вновь приехал Садовник, показавшийся всем чем-то очень озабоченным. Хотя было еще довольно рано, от предложенного завтрака он категорически отказался, сославшись на усталость и страшную головную боль. Попросил лишь дать ему возможность отдохнуть.
В это время в монастырь одна за другой зачастили жены бандеровцев, стараясь под любым предлогом выпытать у солдат цель прибытия такого большого войска. Их всех волновал один и тот же вопрос: будет ли облава? Нужно отметить, что на объявленную советской властью мобилизацию никто из мужчин села Подмихайловце на призывной пункт не явился, все скрылись в лесах. За такое ослушание сельчане ждали соответствующих репрессий.
Пока полковник отдыхал, монахиню Таисию к себе в келью пригласила матушка игуменья, которая сразу заявила, что ей не нравятся эти частые посещения монастыря Садовником, она уже имела из-за них неприятные разговоры с предводителями «партии Бандеры».
Матушка Моника попросила Таисию переговорить наедине с полковником и уговорить его не посещать больше монастырь. Монахиня пообещала исполнить просьбу матушки, но спешить увидеть Садовника не торопилась. Ее почему-то стесняло его присутствие и эти странные отношения, которые независимо от нее установились между ними.
Однако оттянуть разговор не удалось. Полковник после небольшого отдыха сразу пожелал ее видеть. Это настолько смутило монахиню, что в «Студион», где всегда останавливался Садовник, она пошла по парку самой дальней дорогой. Очутившись в его комнате, монахиня Таисия не находила слов для разговора.
А полковник весело пригласил ее садиться и тут же неожиданно заявил:
– Ну, сестра Таисия, я привез вам радостную весть, нас приглашают в Москву…
Она удивленно смотрела на него, в глазах вдруг появились слезы, готовые вот-вот брызнуть обильным потоком, а он уже более настойчивым голосом повторил:
– Нам нужно немедленно ехать в Москву.
Таисия все еще молчала, глубокое удивление, поразившее ее, не проходило, а полковник настойчиво продолжал:
– Вы написали письмо на имя товарища Сталина, в котором выразили желание работать на свою родину. Теперь мне дан приказ привезти вас в Москву. С вами хотят говорить. Вас хотят видеть большие люди…
Ей в эти короткие минуты молчания вдруг стало бесконечно жаль трудовой, монастырской жизни, которую она полюбила, несмотря на все трудности и невзгоды, происходившие с ней в монастыре. Мысль о дальней, неизвестной дороге приводила ее в ужас и от страха она почти не слушала полковника, который говорил:
– Таисия, вас ждет большое счастье. Вы вновь увидите свою родину. В ней очень много нового, интересного, неизвестного вам. Наконец, мы поедем вместе. Ведь мы все-таки немного с вами подружились. Не правда ли?
В знак согласия об их дружбе Таисия кивнула, но сомнения раздирали ее душу, мысли вертелись только об одном: нужно ли ей покидать монастырь? Она долго смотрела на полковника и, наконец, впервые спросила:
– Я только не пойму одного, Николай Арсентьевич, почему на мое письмо нельзя дать мне ответ, а нужно пускаться в такую дальнюю дорогу?
Он чуть замешкался с ответом, но, собравшись с мыслями, сказал:
– Есть и другие причины, Таисия, чтобы вы на какое-то время покинули Западную Галицию. О них я вам скажу в Москве.
На этом разговор с монахиней полковник закончил и попросил ее пригласить к нему матушку игуменью. О беседе с Садовником она не сказала ей ни слова, не хватило смелости, да и чувствовала она себя до такой степени расстроенной, что вряд ли смогла бы все правильно объяснить. Она ясно ощущала, что жизнь ее ломалась самым неожиданным образом и желания ее противоречили одно другому. В ней жили как бы два человека: один любил свою родину, рвался к ней и был готов отдать ей все, служить ей верой и правдой. Другой эгоистично отталкивал все эти прекрасные, благородные мысли и смеялся над всем этим прекрасным и святым.
Пока Таисия мучилась в своих сомнениях, закончился разговор полковника с матушкой игуменьей. Она зашла в келью своей расстроенной монахини и объявила, что ехать ей в Москву надо, надо обязательно, так как полковник в ответ на ее письмо получил приказ обязательно привезти Таисию и изменить теперь что-нибудь практически невозможно. Матушку Монику страшно возмутил факт написания ею письма Сталину. Жестикулируя, как всегда, руками, когда она сильно была взволнована или возмущена, матушка спросила:
– Таисия, ну, какую работу ты – католическая монахиня, можешь получить в безбожной, варварской России? Я не понимаю, почему ты не посоветовалась со мной и написала это письмо? Спрашиваю тебя еще раз, что ты будешь делать на своей безбожной родине?
Монахиня Таисия виновато улыбнулась ей и без особой уверенности ответила:
– Может, заложу в России католический монастырь. Если не удастся осуществить это, то займусь тем, чем позволят власти. Могу учительствовать. А скорее всего, вернусь к вам, матушка игуменья, и буду продолжать свою прежнюю жизнь.
И она горько-горько заплакала от своей безысходности. Матушка перекрестила ее и машинально вытерла свои увлажнившиеся глаза.
О том, что монахиня Таисия покидает монастырь и уезжает в Москву, хотя это была тайна, вскоре узнали не только монахини, но и все жители села Подмихайловце. Известие это произвело на всех угнетающее впечатление. Но самое сильное, самое удручающее впечатление эта весть оказала на монахиню Стефанию Млинарскую, которая так сильно и долго плакала, что глаза ее совершенно опухли. А ведь между ними были обыкновенные, вежливые отношения и ничего дружеского их не связывало. Вечером Стефания собрала почти всех монахинь монастыря, они долго обсуждали вопрос, как помочь бедняжке. Потом она пришла в келью Таисии и решительно сказала:
– Сестра Таисия! Поездка в Москву нам всем представляется чем-то ужасным, завтра мы решили собраться в приемной и просить полковника Садовника не увозить тебя от нас.
Монахиня ничего не ответила сестре Стефании, а только безнадежно махнула рукой, понимая, что выхода из ее положения у нее нет и просьба эта ничего в ее жизни изменить уже не может.
Поздно ночью в монастырскую приемную позвонили крестьяне села Подмихайловце – Озернов и Кучко и попросили Аннезию, открывшую им двери, вызвать Таисию. Крестьян этих монастырь знал очень хорошо, поэтому приход их никого не удивил. Монахиня зажгла лампу и вскоре была в приемной. Сельчане обрадовались ее приходу, она пригласила их сесть, а они, переглянувшись между собой, стали страстно ее убеждать не ездить в Москву. Таисия чувствовала себя такой усталой, что просто смотрела на них и слушала, а они почти в один голос предложили:
– Поедемте с нами, сестра Таисия. Сейчас же. Немедленно. «Партия Бандеры» спрячет вас так, что Советы никогда не найдут. Или организуют выезд в другую страну. Решайте. Идите с нами.
Они выжидательно смотрели на Таисию, а она встала со стула и искренне ответила:
– Нет, друзья. Спасибо вам за это предложение. Я с вами никуда не поеду.
Таисия вышла из приемной и тут же столкнулась с матушкой Моникой. Монахиня улыбнулась, она поняла, что весь этот разговор с крестьянами и их предложения организованы хитрой ее настоятельницей, которая стала ей говорить:
– Видишь, Таисия, как любят тебя наши сельчане. И сестра Стефания все плачет, никак не может успокоиться. Завтра монахини пойдут просить полковника, чтобы он не увозил тебя.
Правила ордена Святого Василия Великого не позволяют монахиням, принявшим вечные обеты, выезжать и выходить из монастырей, в которых они живут. Поэтому матушка игуменья поставила перед Садовником вопрос о том, чтобы Таисию сопровождала какая-нибудь монахиня. В то же время правила этого ордена гласят, что в случае, если настоятельница предлагает монахине надолго покинуть монастырь, то она может не согласиться и не принять это предложение. Ведь там же указывалось, что монахиня, принявшая вечные обеты, должна безотлучно находиться в монастыре. Вот почему желающих ехать с Таисией в Москву среди монахинь не нашлось.
Тогда матушка Моника приказала собираться в дорогу сестре монахине Ирине Данилович. Она попыталась что-то возразить матушке, но та грозно взглянула на нее, и вопрос был решен. Таисию выбор этот опечалил, так как сестра Ирина была известна ей как ярая украинская националистка, ненавистница всего русского, поэтому она не поддерживала с ней никаких отношений.
Наступило 19 марта, день отъезда. Монахиня Таисия страшно волновалась и почти все утро проплакала. Дорога в обществе малоизвестного ей человека, с которым она недавно встретилась, ее пугала. Кроме того, ее страшно мучила мысль, что над ней – человеком всегда самостоятельным, неожиданно совершают насилие, насилие над ее волей, заставляя делать то, чего она совсем не хотела.