з Могилева в Царское Село.
«Битье лежащего» бывшего императора, как писал в своих воспоминаниях управляющий делами Временного правительства Владимир Набоков, началось, что «имело… глубокое влияние в смысле разжигания бунтарских страстей».
В тот же день апартаменты государыни Александры Федоровны в Царском Селе посетил новый командующий войсками Петроградского военного округа генерал Л.Г. Корнилов и новый начальник царскосельского гарнизона полковник Е.С. Кобылинский.
Корнилов объявил Александре Федоровне постановление Совета министров, согласно которому царская семья с этого момента считается арестованной. При этом он представил ей нового коменданта Кобылинского.
9 марта 1917 года в Царское Село прибыл поезд с Николаем II. Его встречал Кобылинский. Депутат Государственной Думы Вершинин объявил коменданту, что их миссия закончена, царя они передают на его попечение.
Николай II вышел из вагона и сел в автомобиль вместе с гофмаршалом В.А. Долгоруковым. А в это время из вагонов стали осторожненько выглядывать, а затем выходить бывшие царские вельможи и, озираясь по сторонам, стали улепетывать с вокзала, подальше от царского поезда. Кобылинский, глядя на это, горько усмехнулся и подумал: а ведь совсем недавно они смотрели на царя, как на божество, и каждый из них считал за огромное счастье быть рядом с ним, а теперь бегут. Картина до омерзения была неприятной.
Когда машина с Николаем II подъехала к дворцу, ворота его были закрыты. Стоявший солдат, улыбаясь, смотрел на машину и не пытался даже их открыть. Тут из дежурного помещения вышел офицер и издали прокричал:
– Открыть ворота бывшему царю!
Из дежурной части вышли еще несколько офицеров, все с красными бантами и папиросами в зубах. Никто из них не отдал чести вышедшему из машины Николаю II, хотя сам он козырнул им рукой. В этот день в дневнике царь записал: «Боже, какая разница, на улице и кругом дворца внутри парка часовые, а внутри подъезда какие-то прапорщики».
С Александрой Федоровной Николай II встретился в детской. В дневнике он писал: «Пошел наверх и там увидел душку Аликс и дорогих детей. Она выглядела бодрой и здоровой, а они все лежали в темной комнате. Но самочувствие у всех хорошее, кроме Марии, у которой корь недавно началась». Свидетелем их встречи являлся камердинер царицы Волков. Впоследствии он рассказывал, что они «с улыбочкой обнялись, поцеловались и пошли к детям».
А вот позднее, оставшись наедине, Александра Федоровна и Николай II не выдержали выпавших на них за последние дни тяжелых испытаний и расплакались. Плакали они, обнявшись, долго и горько, свидетелем чего являлась девушка царицы – Демидова.
Здесь целесообразно вспомнить оценку французским социалистом Альбертом Тома происшедших событий 1917 года. Он прибыл в Россию, чтобы лично убедиться «в красоте и величии», а, главное, «в пользе для русского народа случившегося переворота». Уезжая из России, наговорившись с депутатами Государственной Думы и лидерами разных политических партий, он заявил журналистам:
– Великим человеком был ваш бывший царь!
Многие журналисты, не понимая его фразы, удивленно смотрели на француза. Раздались возгласы:
– Не понятно… Почему?.. Объясните…
Альберт Тома усмехнулся и ответил:
– Удивительно, как он такой сволочью мог управлять двадцать два года!
Французский социалист быстро разобрался во всех лидерах политических партий, которые, захватив власть, пытались управлять самым крупным государством в мире. Что вышло из этого управления, мы все знаем. Миллионы погибших, голод, разруха, развал великой страны. Кто оказался лучше для России, самодержавная власть или власть псевдопатриотов, так много говоривших о судьбе Отечества и сделавших все для его развала, ответила сама история.
Какие же обвинения были предъявлены Временным правительством царю и царице при их аресте? В просмотренных многочисленных архивных материалах Временного правительства сведений о том, какие обвинения предъявляла новая власть самодержцу всея Руси, не имеется. Нет таких данных и в ряде воспоминаний его современников. Так, например, управляющий делами Временного правительства Владимир Набоков пишет, что правительство приняло решение арестовать Николая II и Александру Федоровну, не указав предъявленных им обвинений.
Случайно в одном из неимоверно толстых дел архива ВЧК сотрудниками Управления государственных архивов НКВД СССР была обнаружена копия протокола допроса первого председателя Совета министров Временного правительства князя Георгия Евгеньевича Львова. Как попал в архив этот протокол, выяснить не удалось, но интерес он представляет огромный.
Г.Е. Львова в качестве свидетеля допрашивал 6—26 июля 1920 года в Париже судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н.А. Соколов.
Вот какую характеристику дал в то время Николаю II крупный российский государственный деятель. Он показывал: «Мне, как общественному деятелю, приходилось иметь общение с Императором, беседовать с ним, делать ему доклады. Учитывая мои личные впечатления в результате этого общения на протяжении многих лет и события жизни государства, я так представляю себе его личность. Он был человек неглупый, многие считают его одаренным…, безусловно хитрый, весьма скрытный, в высшей степени сдержанный, молчаливый, не без лукавства в «византийском» духе. По духу это был безусловно самодержец, питавший, как мне кажется, в глубине этой мысли идею мистицизма.
У него были прекрасные глаза, приятный голос, мягкие манеры. Чрезвычайно многих людей он очаровывал. Самый крупный его недостаток заключался в его бесхарактерности. Он не имел своей воли. Для него такой волей была воля Императрицы. Конечно, это было безусловно верно. Я лично в этом совершенно убежден. Ее преобладание над ним, видимо, обусловливалось всем соотношением их личных, индивидуальных свойств. Оно несомненно существовало очень давно, и влияние Распутина на императрицу тут ни при чем, то есть я хочу сказать, что не влиянием Распутина на императрицу создавалось влияние императрицы на императора…»
На поставленные следователем Соколовым вопросы об аресте царя и царицы он показал: «Временное правительство не могло, конечно, не принять некоторых мер в отношении главы государства, только что потерявшего власть. Эта мера, принятая в отношении императора и его супруги по постановлению Временного правительства, состояла в лишении их свободы. Я бы сказал, что принятие ее в тот момент было психологически неизбежным, вызываясь всем ходом событий. Нужно было оградить бывшего носителя верховной власти от возможных эксцессов первого революционного потока…
Вообще вся сторона этого дела, то есть установление самого режима царской семьи, наблюдение за ним и многие другие вопросы, связанные с основным фактом – лишением свободы, была возложена на Керенского как министра юстиции в составе правительства. Время от времени Керенский представлял по этим поводам доклады Временному правительству…»
Оказывается, по словам князя Г.Е. Львова, Временное правительство, арестовав самодержца и его супругу, спасало их. Спасало от разъяренных революционных масс. А кто же являлся инициатором того, чтобы царь отрекся от престола? Уж не Государственная ли Дума и созданное ею Временное правительство! Вот они парадоксы русской действительности – вначале дать под зад самодержцу, лишить престола, а затем выдавать себя за радетелей самодержавия, чуть ли не его спасателей.
Конечно, понять господина Львова можно. Ведь он находился в Париже, среди озлобленных на Временное правительство эмигрантов. И ему, хотя и познавшему большевистскую тюрьму в Екатеринбурге, как и другим деятелям Временного правительства, ничего не оставалось, как искать лазейки, прорабатывать разные версии об их лояльном отношении к царю. А то, не дай бог, какой-нибудь псих из верноподданных монарха влепит пулю в его лоб. А угрозы такие князю Львову были и не раз.
Таким образом, министры Временного правительства, в том числе и первый их председатель Совета министров, придумали и горячо ухватились за версию, что они, арестовав царя и его супругу, совершили благороднейшую акцию. Спасли их от самосуда революционной толпы. А кто же, господа, возглавлял в феврале – марте 1917 года эту толпу? Все те же – Гучков, Керенский, князь Львов, Вершинин, Милюков и Ко.
В эмиграции у многих из них как-то сразу пропала память на совсем недавние события. Они забыли, как активно выступали на заседаниях Государственной Думы и Временного правительства, на различных массовых митингах и собраниях, призывая к забастовкам петроградских рабочих, требовали отречения царя от престола, а затем и его ареста.
За кордоном эти деятели сразу нашли «стрелочника», который, по их мнению, не только влиял, но и чуть ли не физически заставлял их, членов Государственной Думы и Временного правительства, действовать против самодержавия. Во всех бедах в России эти деятели стали обвинять Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов.
Представляя его этаким необыкновенным сильным монстром, имевшим свои щупальца чуть ли не во всей России, они, словно сговорившись, стали в своих воспоминаниях рассказывать, что этот, только этот совет виноват в дестабилизации в стране. И это он, совет, заставил князя Львова, Керенского и Ко арестовать самодержца. Передергивая события, переставляя по своему усмотрению их хронологию, эти деятели из кадетов, октябристов, прогрессистов, правых эсеров и других политических партий за границей забыли, что Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов в феврале – марте 1917 года силы, способной диктовать свою волю Государственной Думе и Временному правительству, не имел. Не причастен был совет к аресту царя и его семьи, а также и высылке их в Тобольск. Все это сделано было по инициативе Временного правительства.
В июле 1920 года на допросе в Париже князь Г.Е. Львов рассказал следствию и о другой причине ареста царя и царицы. Он показал: «Кроме… установления известного режима в отношении царской семьи, перед правительством была еще другая цель. Временное правительство было обязано, в виду определенного общественного мнения, тщательно и беспристрастно обследовать поступки бывшего царя и царицы, в которых общественное мнение видело вред национальным интересам страны, как с точки зрения интересов внутренних, так и внешних, имея в виду войны с Германией.