Желаю Вам здоровья и остаюсь преданная Христу.
С. Таисия Романова.
P.S. Это письмо Вам передаст русский офицер, через которого Вы можете мне ответить.
Т.Р.».
Таисия поставила точку, затем взяла конверт голубого цвета и вложила в него только что исписанный листок. Потом она заклеила, подписала на нем адрес и, протягивая его Садовнику, сидевшему рядом с ней за газетой, сказала:
– Александр Петроконьский знает меня еще по Петербургу. С детства. Он работал почти 30 лет инженером-строителем при дворе. Участвовал в разработке проектов строительства Сибирской железной дороги и Московской окружной железной дороги. При сдаче этих важных объектов сопровождал моего батюшку и маму, выезжавших на их освящение. После Октябрьского переворота Петроконьский выехал в Варшаву, где я часто с ним встречалась. Очень добрый, порядочный человек. До последнего времени я переписывалась с ним.
Потом Таисия написала письмо доктору Францишке Чижиковскому, проживавшему в Варшаве, на улице Пиуса IX, в доме 2, квартире 5, у которого, как заявила она Садовнику, лечилась. Она писала:
«Многоуважаемый господин доктор!
Шлю Вам привет из дорогой моему сердцу Москвы, которую я осматриваю с разрешения своей игуменьи. Я здесь с одной монашкой из нашего монастыря. Жизнь прекрасная и я, наконец, могу ничего не бояться! Большое спасибо Вам за все, что было хорошего. Передайте от меня привет княгине Собанской.
Я чувствую себя хорошо».
Она надолго задумалась, а затем тяжело вздохнула, подписалась и поставила дату:
«С. Таисия – Татьяна Романова
30 марта 1945 г.».
Передав и это письмо Садовнику, она принялась за третье, адресованное настоятелю монастыря Святых Отцов Паулинов в городе Ченстохове его преподобию отцу Альфонсу Енджиевскому, бывшему много лет назад редактором газеты «Колокол» в Петербурге, знавшему ее как дочь Николая II. В нем она писала:
«Преподобный Отче!
Пишу это письмо из Москвы, здесь нахожусь уже десять дней. Чувствую себя здесь хорошо и все опасения оказались напрасными… Здесь… в Новой России мне не нужно ничего бояться. Москва очень-очень красива… Много нового… Получаете ли Вы известия от нашего доброго петербургского знакомого – господина инженера Петроконьского. Передайте мой привет и мое письмо уважаемой госпоже Евгении Ивановне.
Желаю Вам всего лучшего.
Таисия Романова.
30.III.45 г.».
Затем она принялась за письмо Евгении Ивановне Радищевой. Таисия временами вздыхала, охала, а, протягивая очередной конверт Садовнику, сказала:
– Письмо это уже пожилой, благородной женщине, спасшей меня в Екатеринбурге. Это она, Евгения Ивановна, смогла вывезти меня из города, где нашла свой конец вся наша семья. Она привезла меня в Киев, откуда помогла перебраться в Польшу. Хорошая, милая женщина.
Своей спасительнице Таисия писала:
«Дорогая Евгения Ивановна!
Того, что всегда боялась после ночи с 16/17 июля 1918 года, теперь бояться уже мне не нужно… Вас еще раз благодарю за свое спасение – это никогда не забуду. Нахожусь в Москве, где со стороны русских меня встретил хороший прием – нет таких, которые уже не простили бы ошибки прошлого. Москва теперь очень красива. Здесь по-прежнему много молятся. Все также прекрасен старый Кремль… Когда увидимся, расскажу больше, а пока крепко целую.
Таисия Р.
Будьте добры, ответьте мне на мое письмо через русского офицера, который к Вам придет.
Т.Р.
30.III.45 г.».
На конверте каллиграфическим почерком было указано:
«Ченстохов, Волхоньская, 8.
Евгении Ивановне Радищевой».
Таисия взяла очередной листок бумаги, задумчиво улыбнулась и произнесла:
– Это письмо, Николай Арсентьевич, моей подруге, дочери Евгении Ивановны. Врачу-психиатру Люблинского госпиталя Святого Иоанна. Она мне много помогала как в Киеве, так и в Польше.
Письмо, адресованное в госпиталь Святого Иоанна города Люблина преподобной Валентине Радищевой, было совсем кратким. В нем говорилось:
«Дорогая сестра!
Приветствую Вас из Москвы, куда я приехала вот уже 10 дней тому назад в сопровождении одной из монахинь. Здесь мне очень хорошо и старая Москва прекрасна…
Как Вы поживаете? Целую Вас крепко.
Таисия Р.».
31 марта 1945 года в рапорте на имя народного комиссара внутренних дел СССР Л.П. Берии полковник госбезопасности Н.А. Садовник сообщил о получении от «Монашки» пяти указанных писем. В нем он, в частности, писал, что «Монашка» просила его, чтобы выезжающий в Польшу офицер вручил эти письма по возможности лично, а если такой возможности ему не представится, переслать почтой.
В тот же день письма Таисии и рапорт Садовника по указанию Кобулова были переданы Савицкому, которому заместитель наркома госбезопасности поручил срочно составить для доклада Берии план мероприятий по делу «Монашка».
1 апреля 1945 года такой план был им составлен. Кобулов и заместитель наркома внутренних дел СССР Круглов согласились с предложениями Савицкого и подписались под ними. Вот этот документ:
«Товарищу Берия Л.П.
Представляя при этом рапорт полковника госбезопасности т. Садовника и копии писем «Монашки» к ее связям в Польше считаем целесообразным, в исполнение Ваших указаний по делу «Монашка», провести следующие мероприятия:
1. Перевести «Монашку» на одну из подмосковных дач НКВД.
2. Оборудовать эту дачу оперативной техникой и обеспечить ее негласной охраной.
3. Под видом хозяйки дачи ввести в разработку «Монашки» начальника отделения 4‑го управления НКГБ СССР подполковника госбезопасности т. Хорошкевич Е.В.
4. Поручить т. Рясному направить в Москву из Подмихайловского монастыря доктора Красовского, которого поместить на конспиративную квартиру, обеспеченной оперативной техникой.
5. Т. Рясному подробно допросить по существу дела игуменью Подмихайловского монастыря и организовать получение всех документов, связанных с делом «Монашки» от игуменьи и из канцелярии митрополита Шептицкого.
6. Произвести экспертизу почерков Татьяны Романовой и «Монашки» по получении из Архивного управления НКВД СССР пяти дневников Татьяны Романовой за период 1913—1918 гг. и дневников-воспоминаний «Монашки».
7. Сфотографировать «Монашку» и сличить ее снимки с портретами Татьяны Романовой, произведя соответствующую экспертизу.
8. Для вручения прилагаемых «Монашкой» писем адресатам, их допроса, а также проверки обстоятельств по делу – командировать в Польшу на самолете заместителя начальника ГУГБ НКВД СССР полковника Баранникова и заместителя начальника отделения 2‑го управления НКГБ СССР майора госбезопасности т. Воробьева.
9. Через резидента НКГБ СССР в Югославии установить местонахождение Татьяны Боткиной-Мельник и собрать вокруг нее характеризующие ее данные.
Просим Ваших указаний.
Кобулов, Круглов
1 апреля 1945 г.».
2 апреля Кобулов доложил этот план Берии. Лаврентию Павловичу он понравился, о чем свидетельствует его размашистая резолюция на тексте этого документа от 2 апреля 1945 года, которую нарком оставил потомкам, подписав его своим любимым карандашом синего цвета. В этой резолюции, адресованной Кобулову и Круглову, план предполагалось: «Утвердить».
Кроме того, Берия вновь потребовал также подробно изучить историю жизни царской семьи в Тобольске и Свердловске. Причины выезда за границу «Монашки» и описание ее жизни там, вплоть до настоящего времени. Особенно подробно просил выявить ее связи с Шептицким и Ватиканом.
Дополнительно Лаврентий Павлович приказал связаться с Тимофеем Михайловичем Борщевым, начальником УНКГБ Свердловской области. По мнению наркома, его старый приятель еще по Закавказью наверняка окажет всемерную помощь и поддержку в изучаемом, столь щепетильном вопросе.
Л.П. Берия оказался прав. Уже 5 апреля 1945 года Т.М. Борщев сообщил по «ВЧ», что в Свердловске проживает непосредственный участник расстрела царской семьи П.З. Ермаков, который вскоре был командирован в Москву.
Из длительных бесед с К.С. Савицким установлено, что П.З. Ермаков, будучи комиссаром Верх-Исетского завода и командиром красногвардейского отряда, решением Уральского совета был привлечен вместе с Юровским и латышом Яном в число членов расстрельной команды по приведению приговора в исполнение царя Николая II, его семьи и их приближенных.
Б.З. Кобулов в записке на имя Л.П. Берии писал, что Ермаков при его опросе указывал, что среди личного состава, несшего службу по охране дома Ипатьева в Екатеринбурге, в котором содержались Николай II и его семья, имели место нарушения правил несения караульной службы, отсутствовала должная дисциплина, наблюдалось пьянство и обворовывание охраняемых, о чем он докладывал председателю Уральского совета Белобородову.
При этом он подчеркнул, что во время приведения приговора в исполнение в ночь с 16 на 17 июля 1918 года, при переводе Николая Романова, членов его семьи и приближенных в комнату, где приводился приговор, в коридорах и при выходе во двор отсутствовал свет, что создавало обстановку, при которой не исключалась возможность побега. В полуподвальное помещение приговоренные спускались по лестнице в темноте, что также давало возможность побега, тем более что многие из часовых находились в нетрезвом состоянии.
В докладной записке наркому Б.З. Кобулов сделал вывод, что показания Ермакова в основном подтверждают ту обстановку, о которой рассказывала «Монашка» Садовнику и описывала в своих воспоминаниях при изложении обстоятельств своего побега из дома Ипатьева.
Однако на вопрос Б.З. Кобулова: «Вы уверены в том, что в ночь с 16 на 17 июля в полуподвальном помещении дома Ипатьева все отвечало поставленной задаче, не произошло ошибки, то есть были ли расстреляны действительно все члены царской семьи?»