– Эх, Антон, революционность ты свою растерял по заграницам!
Яковлев удивленно смотрел на военного комиссара, чувствовалось, что уральцы сильно обиделись на него. Ему хотелось резко ответить Голощекину, но он сдержался и, выходя уже из машины, спокойным голосом ответил:
– Ну, что же мне делать, Филипп? Пусть я перед Уральским советом потерял свою революционность, но зато оправдал доверие Ленина и Свердлова.
На станции Голощекин зашел к железнодорожным властям, дал им команду не задерживать поезд чрезвычайного комиссара, а затем сухо с ним простился и уехал.
А в это время в поезде Гузаков по распоряжению Уральского совета разоружал членов отряда особого назначения, прибывших вместе с Яковлевым из Тобольска. Увидев чрезвычайного комиссара, председатель отрядного комитета Матвеев обрадовался и стал горячо протестовать против действий его заместителя. Какое-то время Яковлев с состраданием смотрел на этих распаленных людей, а затем сказал:
– Решение разоружить и арестовать вас принял Уральский совет. Мы к нему никакого отношения не имеем. Подчинитесь ему… это какое-то недоразумение. Вас всех обязательно освободят, ибо никаких причин для вашего ареста нет.
Все восемь членов отряда особого назначения успокоились и, бурча себе что-то под нос, стали сдавать оружие Гузакову. Через неделю все они действительно были освобождены и расстались с Белобородовым почти друзьями, дав ему обещание оказывать Уральскому совету всяческую помощь в перевозке из Тобольска оставшихся членов царской семьи.
А к Яковлеву все-таки явился главный комиссар Пермско-Екатеринбургской железной дороги и заявил, что ему придется задержаться и отложить свой отъезд. Чем руководствовался железнодорожный комиссар, делая такое заявление, он не сообщил Яковлеву, а тот и не спрашивал его об этом. Яковлев решил сразу покончить разговор с комиссаром и твердым, чеканным голосом произнес:
– Дорогой товарищ, я не знаю и знать не хочу, по каким причинам вы хотите меня задержать. Хотите вы того или нет, но через час мы уезжаем и не советую вам пытаться задерживать наш поезд.
Комиссар проворчал какую-то угрозу в адрес Яковлева и, хлопнув яростно дверью, удалился. Никаких последствий этот разговор не имел. Через час поезду дали зеленый свет, и он направился в сторону Челябинска. Через день Яковлев с товарищами был уже в Уфе, откуда он по вызову Свердлова вместе с Гузаковым отбыл в Москву.
Встреча их с председателем ВЦИК была необыкновенно радостной, дружеской. Яковлев сделал ему подробный доклад о перевозке семьи Романовых, вручил расписку Уральского совета и вернул свой мандат чрезвычайного комиссара. Совнарком и ВЦИК признал действия Яковлева правильными и через два дня назначил его главнокомандующим Самаро-Оренбургского фронта.
Яковлев, как мало понимающий в военном деле человек, отказывался от этой высокой должности, но руководители страны уговорили его, пообещав отправить вместе с ним на этот фронт В.А. Антонова-Овсеенко. Однако по неизвестным причинам Антонов-Овсеенко на фронт не прибыл, и это сказалось на боеспособности фронта и всей дальнейшей судьбе Яковлева.
В Москве Яковлев стал формировать штаб фронта. К нему шли разные люди – героические, отважные, но почти все без военного образования. И вот с таким штабом, где не было ни одного знатока военного искусства, не исключая и самого командующего, он должен был ликвидировать дутовский мятеж.
С почти укомплектованным, но совсем не боеспособным штабом Яковлев прибыл в Самару. Город раздирали распри анархиствующих матросов, разборки всегда заканчивались яростной пулеметной и винтовочной пальбой.
А совсем скоро на Волге против советской власти поднялась грозная сила – Чехословацкий корпус. Нужно отдать Яковлеву должное, в докладах руководству Республики Советов он доказывал о целесообразности пропуска чехов на Дальний Восток, так как считал, что воевать с ними плохо организованная и слабо вооруженная Красная армия была не в состоянии.
Все оказалось почти так, как и предсказывал Яковлев. Чехи и казаки одерживали победу за победой, а части Красной армии бежали при первых выстрелах.
В Самаре власть захватила группа правых эсеров, опирающихся на чехословацкие штыки и на созданную ими народную армию. Они объявили об образовании здесь Комитета Учредительного собрания.
После падения Самары Яковлев оказался в Уфе, а штаб его – в Саратове. Стало ясно, что и Уфу народной армии Комуча и чехам большевики сдадут без боя. Яковлева срочно вызвали в Рязань, где с ним встретился военный комиссар фронта Г.И. Благонравов. После небольшого доклада о положении дел на фронте Благонравов объявил Яковлеву о создании Восточного фронта и назначении вместо него командующим М.А. Муравьева.
В Уфе из полуразгромленных красноармейских частей Яковлев занимается формированием армии. Но это был уже не тот целеустремленный и решительный человек. Сплошные неудачи, поражение за поражением, дезорганизация, разложение партийного и советского аппарата так сильно подействовали на него, что он растерялся. Он считал дело большевиков проигранным. А тут еще к противнику перебежал командующий формируемой армией Махин, а затем назначенный после него командующий армией Харченко, а позже и сам командующий фронтом Муравьев.
Яковлев тоже решил перейти к учредиловцам, обратившись к ним с письмом с осуждением советской власти и своей большевистской деятельности. 21 октября 1918 года Совет управляющих ведомствами Комуча положительно рассмотрел его ходатайство. Вскоре Яковлев получил удостоверение личности, он стал вновь Мячиным Константином Алексеевичем.
Затем бывший командующий фронтом женился и устроился конторщиком в один из уфимских комиссионных магазинов.
В это время колчаковцы начали расследование расстрела царской семьи. Их контрразведка хватала каждого, кто имел какое-то отношение к факту гибели Романовых. Таких людей она выявила не мало. Допросы шли днем и ночью. Сам верховный правитель контролировал ход следствия.
Яковлева арестовывают чешские контрразведчики и держат в качестве заложника на всякий случай. Затем его отправляют в Омск, где колчаковская контрразведка не раз требовала его выдачи, однако в их руках Яковлев не оказался. Его решил допросить политический представитель чехословаков генерал Кошек, который принял решение об его освобождении.
В начале 1919 года начался период жизни Яковлева в Маньчжурии и Китае, куда он эмигрировал. Сначала он работал на электростанции маньчжурских мукомольных мельниц, а затем перешел к местному предпринимателю Цацкину. Месяца через три устроился электротехником в электроцех главных механических мастерских Харбина. Оказавшись среди рабочих, он опять включился в революционную работу. Вскоре Яковлев стал заведующим агентством РОСТа. Китайские друзья, руководители Гоминьдана считали его русским коммунистом. Он также работал в Дальгосторге, в нефтяном и текстильном синдикатах, являлся корреспондентом «Тихоокеанской звезды» и «Прожектора». Работа журналиста увлекла Яковлева и стала его основной профессией.
В июле 1927 года Яковлев был арестован английской полицией по обвинению в распространении коммунистической пропаганды. Ему в который уже раз грозил расстрел, но в его дело вмешался генеральный консул СССР в Шанхае Козловский, имевший огромные связи среди китайских чиновников. Он-то и сумел вытянуть его, конечно, за определенную мзду на свободу.
Находясь в китайской тюрьме, Яковлев пришел к выводу, что жить ему дальше в Китае будет очень трудно, его страшно тянуло на родину. В начале февраля 1928 года им было получено разрешение возвратиться в СССР. 2 марта он вместе с женой и детьми, выехал в Советский Союз, недели через полторы он был в Москве. 13 марта 1928 года направил на имя Сталина и председателя ОГПУ Менжинского письмо, в котором изложил всю свою трагическую историю. Ответа ему долго не было, но он прекрасно понимал, что идет его проверка.
27 июня 1928 года к нему на квартиру явилась бригада оперативного отдела ОГПУ с ордером на арест и обыск. Это был ответ на его письма. Яковлева поместили во внутреннюю тюрьму ОГПУ. 28 июня 1929 года коллегия ОГПУ приговорила его к высшей мере наказания с заменой, ввиду давности совершенного преступления, заключением в концлагерь сроком на десять лет. Отбывать наказание его отправили на Соловки, а затем перевели в Беломорско-Балтийский лагерь. В июне 1933 года за самоотверженный труд он был освобожден из лагеря, а 4 августа 1933 года постановлением ЦИК СССР с него была снята судимость.
Затем Яковлев трудился в системе исправительных учреждений НКВД начальником Осиповского лагерного пункта и начальником Анжерских копей Сиблага в Кемеровской области. В Томске возглавлял распределительный трест. В середине 1937 года он уехал в город Ворсму Горьковской области, где работал начальником отдела снабжения завода имени Ленина. Там, 1 февраля 1938 года Яковлев вновь был арестован. 16 сентября 1938 года состоялось заседание Военной коллегии Верховного суда СССР, на котором рассматривалось его дело, он обвинялся в измене родины, террористической деятельности и участии в антисоветской организации. Заседание длилось 15 минут, после чего ему объявили приговор – расстрел. В тот же день приговор был приведен в исполнение.
В 1967 году дело на Яковлева за 1938 год постановлением пленума Верховного суда СССР было прекращено, и он реабилитирован. В 1967 и 1989 годах Главная военная прокуратура и Военная коллегия Верховного суда СССР в реабилитации Яковлева по факту его перехода в 1918 году на сторону учредиловцев отказали.
Таким образом, путем исследования архивных документов, управление НКВД СССР под руководством И.И. Никитинского смогло собрать сведения, которые объективно отражали особенности переезда царских особ из Тобольска в Екатеринбург. Многое стало понятно после изучения уголовных дел в отношении В.В. Яковлева.
Глава VПроверка Таисии продолжается
Согласно утвержденному плану, в Польшу с письмами «Монашки» наркомом внутренних дел СССР была направлена опергруппа во главе с заместителем начальника отдела Главного управления по борьбе с бандитизмом НКВД СССР полковником А.В. Баранниковым, который прекрасно разбирался в польских делах и не раз там уже бывал. По пути 5 апреля 1945 года он остановился на день в городе Станиславе и посетил местное УНКВД, с руководством которого была достигнута договоренность о направлении доктора Подмихайловского монастыря Николая Красовского в Москву, о котором так много говорила «Монашка».