Император замешкался, а военный комиссар повторил:
– Входите… Входите…
Через парадный вход царь шагнул в дом Ипатьева. За ним медленно пошли Александра Федоровна и Мария. Конечно, никто из них и не подозревал, что этот ипатьевский особняк станет для них последним убежищем, последней пристанью для всей их романовской династии. По иронии судьбы их восхождение на престол началось в монастыре, тоже носившем название Ипатьевского, это было чуть более трехсот лет тому назад при избрании представителями Земского собора их далекого предка Михаила Федоровича Романова на царство.
Затем в дом проследовали доктор Боткин и слуги. Когда очередь дошла до князя Долгорукова, Голощекин попросил назвать себя. Василий Александрович выполнил просьбу военного комиссара Урала. Тот строго оглядел гофмаршала с головы до ног и громко сказал:
– А вас, князь, мы решили арестовать и отправить в тюрьму.
Долгоруков удивленно смотрел на строгого комиссара и чуть ли не заикаясь произнес:
– На каких основаниях? Какие обвинения вы мне предъявляете?
Входя с Белобородовым в дом Ипатьева, Голощекин бросил:
– Мы решили арестовать вас в целях охраны общественной безопасности… с соответствующим постановлением вы будете ознакомлены в тюрьме.
Упавший духом Долгоруков пытался рассказать что-то о своих многочисленных болезнях, старушке-матери, но никто его уже не слушал. Тут к нему подошли два вооруженных красноармейца и увели к автомобилю шофера Полузадова. Вскоре он был уже в тюрьме.
А по тюремным камерам пронесся слух, что в тюрьму доставлен какой-то великий князь, некоторые из арестантов называли самого Михаила Александровича. В действительности, как рассказывал сидевший в этой тюрьме князь Георгий Евгеньевич Львов, это был Долгоруков. Впервые он увидел его в день прибытия, то есть 30 апреля, около 12 часов дня. Затем не раз встречался с приближенным Николая II на прогулках и во время работ в тюремном огороде.
Князь был страшно потрясен своим арестом. Особенно переживал Долгоруков за судьбу отобранных у него при аресте 87 тысячах рублей царских денег. Больше всего его волновал вопрос: «Как?.. Как он отчитается перед Николаем II за эти деньги?..» Правда, ему выдали коротенькую расписку, но составлена она была так безграмотно, что ничего из нее нельзя было понять. Из тюрьмы Долгоруков неоднократно писал письма руководителям Урала, в которых просил освободить его и перевести к царю, в дом Ипатьева.
Так, 4 мая 1918 года, обращаясь к председателю Уральского совета Белобородову, он писал:
«Господин Председатель!
30 апреля я был препровожден в тюрьму № 2 без всяких объяснений. 3 мая за вашей подписью получил уведомление, что арестован на основании общественной безопасности. Из этого я не могу понять свою вину. Но допустим, что меня опасаются, хотя я никогда и даже в прежнее время был далек от политики. Я человек больной, у меня наступила почечная колика, страдаю ужасно, весь организм расстроен. Не найдете ли вы возможность перевести меня в дом на верх Вознесенской улицы, чтобы я мог бы пользоваться советами доктора Боткина и вместе с тем был бы под наблюдением охраны. Был бы чрезвычайно вам признателен. Во имя человеколюбия не откажите это исполнить. Когда поправлюсь, буду проситься поехать к больной матери.
С совершенным почтением,
гражданин В. Долгоруков».
Из всех писаний князя Долгорукова ничего не выходило, но он не сдавался и брался опять за бумагу. Ему так хотелось оказаться там, в доме Ипатьева. Князь всегда был верным подданным своего государя и остался верен ему в это самое тяжелое время. Он готов был разделить с ним его судьбу. Да, им всем вместе было бы легче переносить обрушившиеся на них невзгоды. В тюрьме он ни на минуту не забывал царскую семью. В беседах с Львовым и рядом других арестантов тюрьмы № 2 князь пытался найти пути воздействия на власти большевиков, чтобы как-то улучшить их положение.
В то время в Екатеринбурге находился консул Великобритании господин Престон. Долгоруков решил действовать через него, благо связь с волей у них была налажена.
Тюрьму № 2, по-старому ее называли земской, регулярно посещала мужественная и смелая женщина, жена Голицына, которая снабжала ее арестантов как продовольствием, так и газетами. Газеты использовались для связи с волей. Делалось это так. Под нужными буквами карандашом ставились еле-еле заметные точки. Получив от охраны тюрьмы газеты назад, Голицына дома обрабатывала буквы с точками и получала информацию о положении в тюрьме.
Однажды охранники ей вернули кипу старых газет, в одной из которых ей предлагалось от имени князя Долгорукова обратиться к находившемуся в Екатеринбурге консулу Великобритании господину Престону и сообщить тому о необыкновенно тяжелом положении царской семьи в большевистской неволе и попросить его сделать через дипломатические и иные возможности что-нибудь для улучшения положения Романовых.
Голицына посетила Престона и от имени князя Долгорукова все рассказала консулу. Что предпринял консул Великобритании по просьбе князя Долгорукова, неизвестно. Однако точно известно, что никакого улучшения для царской семьи в доме Ипатьева не наступило.
Приехавшие Романовы еще не успели расположиться на выделенном им втором этаже, как к ним явился заместитель председателя Уральского совета Дидковский и объявил, что по решению властей они все должны быть подвергнуты обыску. Авдеев тут же выхватил сумку-ридикюль из рук Александры Федоровны и начал с каким-то остервенением рыться среди флаконов и флакончиков, тюбиков и всевозможных баночек. Не одну диковинную вещицу он положил уже в свои бездонные карманы. Николай II с горечью смотрел на копавшегося в личных вещах императрицы Авдеева. Наконец, он не выдержал хамского к ним отношения и с осуждением произнес:
– До сего времени я имел дело только с честными и порядочными людьми.
Дидковский усмехнулся и ответил:
– Не забывайтесь, гражданин Романов, вы находитесь под арестом и следствием.
Царь хотел еще сказать что-то Дидковскому, но супруга попросила его успокоиться. Они улыбнулись друг другу, уселись рядом с Марией на стулья. Так и просидели несколько часов, пока заместитель председателя Уральского совета и его команда перетряхивали их вещи.
С этого времени режим содержания царской семьи по приказу властей Центра резко ужесточился. 3 мая 1918 года в 23 часа 50 минут Свердлов телеграфировал:
«Екатеринбург. Председателю областного совета Белобородову.
Из Москвы, Кремль.
Предлагаю содержать Николая самым строгим порядком. Яковлеву поручается перевозка остальных. Предлагаю прислать смету всех расходов, считая караул. Сообщите подробности условия нового содержания.
Председатель ЦИК Свердлов».
Белобородов не заставил Кремль ждать с ответом. На следующий день он телеграфировал:
«Москва, Кремль.
Председателю ЦИК Свердлову.
В ответ на Вашу записку. Содержатся под строгим арестом, свидания с абсолютно посторонними не разрешаются. Челядь и Боткин в одном положении с арестованными. Князь Василий Долгоруков, епископ Гермоген нами арестованы и никаких заявлений и жалоб ихних ходатаев не удовлетворяйте. Во взятых у Долгорукова бумагах видно, что существовал план бегства. С Яковлевым произошли довольно крупные объяснения, в результате расстались холодно. Мы резолюцией его реабилитировали в обвинении контрреволюционности, признав наличность излишней нервности. Он теперь на Ашабалашевском заводе, сегодня ему телеграфируем о выезде и окончательного выполнения задачи. Телеграфируйте в Тобольск отряду особого назначения, чтобы не беспокоились – их товарищи находятся в Екатеринбурге. Уплату жалованья, распускаемым солдатам отряда особого назначения, мы произведем сами через Яковлева. Смету пришлем.
Белобородов».
Прошло всего несколько дней после прибытия Николая II, Александры Федоровны и великой княжны Марии Николаевны, а по городу уже ползли слухи о нахождении в доме Ипатьева узников новой власти. Сюда поглядеть на окруженный новым забором дом стекалось много городского люда.
Услышал о нахождении в Екатеринбурге царской семьи Александр Густавович Слефогт, слушатель бывшей Николаевской военной академии, переведенной из Петрограда в марте 1918 года в столицу Урала. Слефогт, участник Первой мировой войны, неоднократно раненный, с августа 1915 до августа 1916 года лечился в Царскосельском госпитале № 3, в котором сестрой милосердия являлась императрица Александра Федоровна.
И вот этот прожженный вояка, услышав о нахождении в Екатеринбурге царя с царицей, решил поздравить ее и его с праздником в первый день Пасхи. Он явился в Екатеринбургскую чека и попросил пропуск для получения свидания с бывшей императрицей.
Чекисты его встретили с удивлением и вначале не поняли, что просит слушатель академии. Поняв, они тут же арестовали его и начали требовать признаний, состоит ли он в переписке с Александрой Федоровной. На допросе он показал, что ни в какой переписке с бывшей императрицей не состоял и состоять не намерен.
Что стало с А.Г. Слефогтом, из документов не видно, но совершенно ясно, что свидание ему предоставлено не было.
Уже в первых своих письмах в Тобольск Александра Федоровна и великая княжна Мария писали, что в Екатеринбурге им живется очень плохо: грубо ведет с ними охрана, спят они все вместе с прислугой, пищу получают из какой-то столовой, иногда, правда, Седнев готовит к обеду макароны или кашу.
В одном из своих документов Белобородов указывал, что на каждого «арестанта» дома Ипатьева выдавалось 500 рублей, поэтому для них был резко сокращен «порцион».
Седнев, рассказывая в тюрьме бывшему председателю Временного правительства князю Львову об этом периоде жизни Романовых в Екатеринбурге, удивлялся «императрице, как она была жива, питаясь исключительно одними макаронами».
Особенно страдали узники дома