Однако этому воспротивилась «другая партия во главе с Свердловым», при этом он назвал ее «еврейской партией». Бартельс утверждал в разговоре с Н.А. Соколовым, что предложение В.И. Ленина эта партия не поддержала, а вскоре направила своих эмиссаров в Екатеринбург, где и расстреляла Романовых.
17 мая 1918 года оставшиеся в Тобольске члены царской семьи были переданы представителю Уральского совета матросу Хохрякову и новому командиру отряда левому эсеру Родионову. Общее руководство по их перевозке возглавил член Уральского комитета РКП(б) С.В. Мрачковский.
На пароход «Русь» под усиленным конвоем доставили великих княжон Ольгу, Татьяну, Анастасию и наследника Алексея. Вместе с ними согласились ехать генерал-майор Илья Леонидович Татищев, Анастасия Васильевна Гендрикова, баронесса Софья Карловна Буксгевден, гофлектриса Екатерина Адольфовна Шнейдер, Александра Александровна Теглева, Елизавета Николаевна Эрсберг, Мария Густавовна Тутельберг, наставник Алексея – Петр Андреевич Жильяр, Сидней Иванович Гиббс, камердинер Алексей Андреевич Волков, слуга Трупп Алексей Егорович, камердинер Чемодуров Терентий Иванович, слуга Алексея – Клементий Григорьевич Нагорный, повар Иван Михайлович Харитонов, повар Кокичев и поварской ученик Леонид Седнев.
Часть приближенных к царю осталась в Тобольске и в Екатеринбург не поехала. Остались в Тобольске дочь и сын доктора Боткина Татьяна и Глеб. Это спасло их. Тобольск вскоре заняли чешские войска, и судьба забросила их во Францию.
Путешествие на пароходе «Русь», если можно так его назвать, прошло без особых происшествий. Правда, к двум каютам, где расположились великие княжны, у открытых дверей были приставлены часовые. Бедные девушки не могли даже раздеться. К тому же красноармейцы реквизировали большую часть провизии, которую прислали отъезжающим жители Тобольска и монахини Ивановского монастыря.
21 мая пароход «Русь» пришвартовался у пристани города Тюмени. Под усиленной охраной всех перевезли на вокзал и разместили по вагонам. На следующий день около 9 часов утра поезд уже был в Екатеринбурге.
Город встретил их непролазной грязью и огромными лужами. Шел мелкий, нудный дождь. У поезда приехавших уже поджидало несколько ответственных лиц Уральского совета и 5 извозчиков. В вагон к великим княжнам зашли Заславский с Мрачковским и объявили им об окончании путешествия.
Заславский улыбнулся и сказал:
– Еще каких-нибудь тридцать минут, и вы увидите своих дорогих маман и папан. Готовьтесь к выходу, барышни.
Первой из вагона вышла великая княжна Татьяна. В одной руке она держала маленькую, с большими круглыми глазами собачку японской породы черно-рыжего цвета, которую звали Джой, а в другой – большой коричневый чемодан. Татьяне бросился помогать матрос Нагорный, но его грубо оттолкнули красноармейцы. Матрос тут же ушел в вагон и вскоре вынес на руках бледного Алексея, который обнимал его двумя руками за шею. Спустившись осторожно с мальчиком по ступенькам вагона, он усадил его в один из фаэтонов, заботливо укрыл шерстяным пледом и сел рядом с ним. С княжной Ольгой устроился Заславский, с Анастасией ехал Мрачковский, а с Татьяной какой-то мрачный комиссар.
Доставив в дом Ипатьева великих княжон и царевича Алексея, Мрачковский вернулся на вокзал. Здесь по поручению Уральского совета он занялся фильтрацией прибывших.
23 мая Сергей Витальевич объявил И.Л. Татищеву постановление президиума Уральского совета о его аресте. В постановлении говорилось, что «в целях охраны общественной безопасности областной совет рабоче-крестьянских и солдатских депутатов Урала постановляет арестовать прибывшего с семьей бывшего царя из Тобольска гражданина И.Л. Татищева». В тот же день генерал-майор был отправлен в Екатеринбургскую тюрьму.
Такое же постановление Мрачковский объявил и графине Анастасии Васильевне Гендриковой, а затем и Екатерине Адольфовне Шнейдер. В связи с их болезненным состоянием женщин определили в тюремную больницу.
24 мая арестовали слуг царя Ивана Дмитриевича Седнева и Т.И. Чемодурова и также его камердинера А.А. Волкова.
В этот же день другой слуга царя Трупп Алексей Егорович дал Мрачковскому расписку о том, что «желая продолжать служить бывшему царю Николая Романову обязуюсь подчиняться и выполнять все распоряжения и требования областного совета Урала, исходящие от коменданта дома и считаю себя на равном состоянии, как и семья Романовых».
Аналогичную расписку дал и дядька Алексея матрос Клементий Григорьевич Нагорный. Однако Нагорный в доме Ипатьева служил Романовым всего несколько дней. Охранники дома Ипатьева не могли понять, почему он, представитель революционных матросов Балтфлота, верой и правдой служит «всероссийскому кровопийце». Они не раз издевались над ним, а затем потребовали у властей его ареста. 28 мая Нагорного арестовали, переправили в городскую тюрьму, где вскоре расстреляли.
Остальных привезенных из Тобольска приближенных к царской семье людей отвезли на запасные пути, где они прожили в вагонах несколько дней. Затем Мрачковский предложил им всем покинуть Екатеринбург и сделать это в целях своей безопасности, как можно быстрее. Среди этих людей оказался воспитатель царевича Алексея Жильяр и его гувернер Гиббс.
Таким образом, с царской семьей остались всего пятеро человек: доктор Боткин, повар Харитонов, лакей Трупп, горничная Демидова и поварской ученик Леня Седнев.
Как обрадовались приезду своих детей Николай II и Александра Федоровна. Наконец, они оказались все вместе. Родители целовали повзрослевших, немного исхудавших девочек, радостно смеялись, шутили, смахивая временами скупые слезы. Царь нежно принял от матроса Нагорного бледного сына Алексея. Мальчик горячо обнял отца за шею и горько заплакал. Александра Федоровна улыбнулась сыну, ласково погладила по голове и покрыла поцелуями его бледное лицо. Мальчик немного успокоился, засмеялся и поцеловал отца.
Разговорам в этот день не было конца. Затянулись они далеко за полночь. Даже Алексея не укладывали спать. А он часто вспоминал своего воспитателя Петра Андреевича Жильяра, к которому так привязался за семь лет. Не раз просил он отца сделать что-нибудь, чтобы воспитателя допустили к нему, разрешили ему общаться с ним. На следующий день с такой просьбой он обратился к доктору Боткину. Плача, мальчик рассказывал Евгению Сергеевичу, как ему тяжело и тоскливо без Пьера. Добрый доктор пообещал Алексею, что он предпримет кое-какие шаги и попросит разрешение у властей жить Жильяру в доме Ипатьева рядом с Алексеем.
Боткин сдержал свое слово. 24 мая 1918 года он с согласия Николая II обратился с письмом в Уральский совет. В нем Евгений Сергеевич писал:
«В областной исполнительный комитет
Господину председателю.
Как врач, уже в течение десяти лет наблюдающий за здоровьем семьи Романовых, находящейся в настоящее время в ведении областного Исполнительного комитета, вообще и в частности Алексея Николаевича, обращаюсь к Вам, господин Председатель, со следующей усерднейшей просьбой. Алексей Николаевич, лечение которого ведет доктор Владимир Николаевич Деревенко, подвержен страданиям суставов под влиянием ушибов, совершенно неизбежных у мальчика его возраста, сопровождающимися выпотеванием в них жидкости и жесточайшими вследствие этого болями. День и ночь в таких случаях мальчик так невыразимо страдает, что никто из ближайших родных его, не говоря уже о хронически больной сердцем матери его, не жалеющей себя для него, не в силах долго выдержать ухода за ним. Моих угасающих сил тоже не хватает. Состоящий при нем Клим Григорьев Нагорный, после нескольких бессонных и полных мучений ночей сбивается с ног и не в состоянии был бы выдерживать вовсе, если на смену и в помощь ему не являлись бы преподаватели Алексея Николаевича г-н Гиббс и, в особенности, воспитатель его г-н Жильяр. Спокойные и уравновешенные, они, сменяя один другого, чтением и переменою впечатлений отвлекают в течение дня больного от его страданий, облегчая ему их и давая тем временем родным его и Нагорному возможность поспать и собраться с силами для смены их в свою очередь. Г-н Жильяр, к которому Алексей Николаевич за семь лет, что он находится при нем неотлучно, особенно привык и привязался, проводит около него во время болезни целые ночи, отпуская измученного Нагорного выспаться. Оба преподавателя, особенно, повторяю, г-н Жильяр, являются для Алексея Николаевича совершенно незаменимыми, и я, как врач, должен признать, что они зачастую приносят больному более облегчения, чем медицинские средства, запас которых для таких случаев, к сожалению, крайне ограничен. В виду всего изложенного я и решаюсь, в дополнение к просьбе родителей больного, беспокоить областной исполнительный комитет усерднейшим ходатайством допустить г.г. Жильяра и Гиббса к продолжению их самоотверженной службы при Алексее Николаевиче Романове, а в виду того, что мальчик как раз сейчас находится в одном из острейших приступов своих страданий, особенно тяжело им переносимых вследствие переутомления путешествием, не отказать допустить их – в крайности же – хотя бы одного г. Жильяра, к нему завтра же.
Доктор Ев. Боткин».
г. Екатеринбург.
24 мая 1918 года».
Просьбу Боткина рассматривал комендант дома особого назначения А.Д. Авдеев. Вечером он с друзьями из охранников царской семьи пропьянствовал, а утром, не успев похмелиться, злой и недовольный просьбой доктора, начертил на документе Боткина резолюцию:
«Просмотрев настоящую просьбу доктора Боткина, считаю, что и из этих слуг один является лишний, так как дети есть царские и могут следить за больным, а поэтому предлагаю председателю облсовета немедля поставить на вид этим зарвавшимся господам ихнее положение.
Комендант Авдеев».
С резолюцией коменданта согласился и председатель Уральского совета Белобородов. Отрицательный ответ Боткину сообщил подвыпивший комендант. Выслушав его бессвязную речь, доктор горько усмехнулся, тяжело вздохнул, махнул рукой и вышел из пропахшей самогоном комнаты. Боткин понял, что у этого беспробудного пропойцы нужного результата на свою просьбу ему не добиться.