Узнав от лейтенанта Смирнова, что для нее как-то был куплен люминал в большом количестве, полковник потребовал, чтобы она вернула ему лекарство, но продолжить с ней этот разговор он не смог, так как его позвали к телефону. Пользуясь этим случаем, она переложила 50 порошков люминала в мешочек от аспирина. Когда полковник вернулся в ее комнату и повторил требование, она отдала ему аспирин в обертке люминала. Люминал же спрятала.
Теперь она стала ждать момент, чтобы его принять. Однако обстоятельства ее дачной жизни складывались так, что она редко бывала одна. А еще ее тревожила мысль, как бы полковник Садовник не имел из-за ее смерти неприятностей. Боялась какой-нибудь клеветы на этого человека со стороны Ирины Данилович.
Полковник был наблюдательным человеком, он видел, что с ней происходит что-то мучительное. Предчувствуя, что-то нехорошее, он не позволял ей оставаться в одиночестве.
Как-то он уехал в Москву и по телефону дал знать, что задержится в столице по непредвиденным обстоятельствам. В это время она решилась совершить задуманное. Она долго вспоминала свою жизнь, думала о том, что произойдет после ее смерти, как будет жалеть о ней Садовник.
В 8 часов утра она приняла люминал. Пошла на кухню и попросила домработницу Нюшу дать ей чаю. Когда чай был принесен, она заперла дверь на ключ, вынула из шкафа люминал и начала его принимать. В мешочке осталось не больше 5—6 порошков, когда она почувствовала боль и холод во всем теле. Она встала и положила оставшиеся порошки на шкаф. Затем открыла дверь, поднялась на верхний этаж и предупредила сестру Ирину, чтобы ее никто не беспокоил, так как она хочет спать. Ирина совсем не удивилась этому, так как знала, что в последнее время она по ночам совсем не спала. Таисия легла в кровать и вскоре заснула мертвым сном или потеряла сознание.
Никто не понял, что произошло с ней.
11 мая, вернувшийся из Москвы, полковник Садовник застал ее в кровати в состоянии глубокого сна. Проснувшись, она стала проявлять нервозность и тут же в 1 час дня заснула и проспала до 7 часов вечера. Она попыталась встать, однако впала в полуобморочное состояние, сопровождавшееся полубредом.
К «Монашке» были направлены врачи санитарного отдела НКВД СССР невропатолог Е.П. Терлецкий и терапевт Е.Л. Гершман, которые в результате ее осмотра пришли к заключению, что она «страдает компенсированным пороком сердца и истерическими реакциями с сумеречными состояниями». У ее постели на ночь была оставлена медицинская сестра.
12 мая в 1 час дня «Монашка» проснулась, но опять впала в нервное состояние, плакала, не раз повторяла, что через два дня умрет. В эти дни она часто вспоминала пророческие слова игуменьи Моники, которая не раз говорила ей, что погибель свою она найдет в любви к большевикам. В этот день она попросила стакан воды и тайком быстро проглотила из пакетика какой-то порошок и вскоре впала в сонное состояние.
Воспользовавшись сном «Монашки», оперативный работник подполковник Елена Владимировна Хорошкевич по указанию Кобулова произвела проверку постели, одежды и вещей «Монашки». В результате досмотра в постели были обнаружены четыре пакетика с белым порошком.
14 мая эти пакетики с порошком по распоряжению Б.З. Кобулова были направлены для проведения экспертизы в токсикологическую лабораторию доктора медицинских наук, профессора, полковника медицинской службы Г.М. Майрановского, в которой проводились смертельные опыты с ядами на заключенных. Произведенная экспертиза определила, что данные порошки являлись люминалом, применяемым в лечебной практике при эпилепсии, а также в качестве снотворного и успокаивающего средства при нервном возбуждении. Подписывая заключение о результатах экспертизы, Майрановский указал, что каких-либо ядовитых примесей в них не выявлено.
14 мая 1945 г. состоялся консилиум медицинских специалистов для определения болезни и лечения «Монашки». В консилиуме участвовали академик Е.К. Сепп, профессора Я.Г. Этингер и А.О. Хачатуров, а также ведущие врачи санотдела НКВД СССР К.П. Петрин и Е.П. Теренецкий.
Больная находилась в коматозном состоянии, не реагировала на отклики и на пассивное движение конечностей, а также на уколы булавкой. Ее заболеванию предшествовал повторный глубокий сон, вызванный приемом люминала, однако, по мнению специалистов, участвовавших в консилиуме, тяжелое состояние больной было обусловлено правосторонним крупозным воспалением легких. Состояние больной было тяжелым, положение ее угрожающим. Медиками был составлен план лечения «Монашки».
17 мая она пришла в сознание, ночь провела в состоянии некоторого возбуждения, узнавала окружающих, отвечала на вопросы, выпила четверть стакана чая из чайной ложечки. С этого времени «Монашка» еще тяжело, но уже с интересом возвращалась к жизни, сознание ее становилось ясным, с каждым днем отмечалось дальнейшее ее улучшение.
Нужно отметить, что здоровьем «Монашки» регулярно интересовался Б.З. Кобулов, который обо всем докладывал лично или путем докладных записок Л.П. Берии.
Во время болезни у «Монашки» при врачебном осмотре были обнаружены два шрама на обоих локтевых сгибах, вызвавших подозрение, что она в какие-то годы пыталась покончить жизнь самоубийством.
И вот 27 мая, когда «Монашка» почувствовала себя получше, была веселой и говорливой, полковник Садовник решил задать вопрос о происхождении этих шрамов. На какое-то время «Монашка» задумалась, затем тяжело вздохнула и рассказала, что в 1939 году, когда немецкие войска подошли к Варшаве, она жила в имении доктора Красовского. Приход немцев привел ее в такое глубокое отчаяние, что она решила покончить с собой. В этих целях лезвием от безопасной бритвы она вскрыла на обоих локтевых сгибах кровеносные сосуды и от потери крови впала в бессознательное состояние. Вскоре в имении появились немцы, которые опросили окружавших ее лиц о том, кем она является, и, получив ответ, что она дочь бывшего русского царя Николая II, приняли меры к ее спасению.
Когда «Монашка» пришла в сознание, немцы спросили ее, действительно ли она является Татьяной Романовой – дочерью царя Николая II? Она утвердительно кивнула головой, после чего немецкие врачи на протяжении месяца занимались ее лечением. После ее выздоровления немцы, по словам «Монашки», больше интереса к ней не проявляли.
Болезнь «Монашки» не помешала оперативникам Б.З. Кобулова собирать материалы о ее жизни. По указанию Л.П. Берии из Ченстохова (Польша) из дома престарелых решено было доставить в Москву Е.И. Меньшову (Радищеву), о которой «Монашка» рассказывала как о своей спасительнице.
В аппарат советника при Министерстве общественной безопасности Польши генерал-лейтенанта Н.Н. Селивановского был вновь командирован заместитель начальника отдела Главного управления по борьбе с бандитизмом НКВД СССР полковник А.В. Баранников, опрашивавший уже мать и дочь в апреле 1945 года. Он им вновь представился по своей старой легенде как сотрудник Института истории и литературы Академии наук СССР, собирающий материалы и воспоминания о царской семье.
В доме престарелых города Ченстохова Баранников, как и прошлый раз, появился с коробками конфет. Евгения Ивановна угостила ими всех своих приятелей, не забыв и о руководстве дома престарелых. Оставшись наедине, Баранников объяснил Меньшовой, что он приехал за ней, чтобы отвезти в Москву, так как ей надо подписать подготовленные им документы по ее воспоминаниям о том, как она спасла княжну Татьяну Романову, а также его руководство захотело воочию увидеть столь благородную женщину. Поездка, по его словам, займет всего несколько дней, после чего она вернется обратно в свою обитель. Евгения Ивановна совсем не сопротивлялась и дала согласие на эту поездку. Баранников попросил взять с собой все имевшиеся у нее документы и фотографии.
Из Ченстохова они под охраной группы автоматчиков на машинах добрались до Варшавы, а затем на поезде 21 мая прибыли в Москву.
Меньшову Евгению Ивановну определили в камеру № 83 внутренней тюрьмы НКГБ СССР. Ее и ее дочь Валентину, которую так же предстояло привезти в Москву, предполагалось использовать для проведения очных ставок с «Монашкой». В связи с этим Кобулов указал между собой их не связывать и содержать отдельно друг от друга.
Баранников, не отдыхая, вновь уехал в Польшу. Теперь путь его лежал в Люблин за медсестрой Валентиной Ивановной Меньшовой. Он вернулся с ней в Москву вечером 25 мая. Ее поместили на конспиративную квартиру 12‑го отдела 2‑го управления НКГБ СССР, наблюдение за ней вели три сотрудницы указанного отдела, которые Валентине были представлены как хозяйки квартиры. Этих сотрудниц Кобулов предупредил, чтобы в форме НКВД в квартире они не появлялись.
Утром 23 мая 1945 года находившуюся во внутренней тюрьме НКГБ СССР в камере № 83 Е.И. Меньшову посетил сам начальник этой угрюмо-мрачной темницы А.Н. Миронов и предупредил, что сегодня в полдень с ней будет разговаривать один из руководителей советских органов госбезопасности генерал-полковник Богдан Захарович Кобулов. Главный тюремщик потребовал, чтобы она была причесанной и чисто одетой.
Евгения Ивановна собиралась не долго: уложила в пучок свои уже совсем седые волосы и схватила их резинкой. Надела на ноги дамские черные чулки, натянула на них носки из грубой овечьей шерсти, так как ноги у нее постоянно мерзли в этом каземате, и надела любимый вязаный костюм, приобретенный ею когда-то в Варшаве. В карман костюма положила два носовых платка, так как чувствовала, что сегодня придется много плакать. Надела дамские ботинки, старенькие, правда, но выглядели они еще довольно прилично. Затем почистила зубным порошком зубы, припудрилась и стала ждать.
Александр Николаевич Миронов в камере появился полдвенадцатого дня. Оглядев заключенную № 83, он что-то хмыкнул себе под нос, по-видимому, остался доволен внешним ее видом. Затем полковник строго взглянул на пожилую женщину и предупредил ее, чтобы на вопросы генерала она отвечала правдиво. «Ибо только в правде твое спасение», – сказал он.