Чиновник это заметил и переглянулся с седым господином.
– А почему вы выбрали Белград местом для скандала? Вы знаете, что кричит о вас печать? – спросил у нее седой господин.
– Простите, но это дело так оставить нельзя, – заговорил чиновник-серб.
– И мы все это на днях выясним. Если вы действительно Татьяна Романова, мы извинимся. Если нет попросим немедленно покинуть нашу страну. В столице государства такие скандалы прямо-таки невозможны.
Потом он обратился к доктору Красовскому:
– Вы уверены, что сопровождаете Татьяну Николаевну Романову и давно ли вы знаете эту девушку?
– Меньшову Наталью Ивановну я лично знаю примерно год и глубоко верю в то, что она и есть Татьяна Николаевна Романова, – ответил доктор с таким убеждением, что краска стыда опять залила ее лицо.
Седой господин пошептался с сербом и обратился к Наталье с такими словами:
– А я – Юрьев, который был при дворе его величества царя Николая II и лично знал всех его дочерей и утверждаю в присутствии власти (Юрьев наклонил с уважением голову в сторону чиновника-серба), что вы не Татьяна Николаевна Романова, вы самая обыкновенная самозванка. Но чего ради, если вы столько лет были в монастыре?
Наталья ничего не ответила Юрьеву, а лишь вытирала обильные слезы.
– Не понимаю, на что вам этот скандал? Ведь вы совсем порядочный человек, судя по тому, что вы несколько лет провели в монастыре, – спрашивал Юрьев. – Может быть, вас кто-нибудь толкнул на эту аферу? – задал он вопрос.
Перестав плакать, Наталья упрямо ответила:
– Нет, вы ошибаетесь, я – Татьяна Романова.
В ответ на это сербский чиновник взял со стола книгу Татьяны Мельник-Боткиной «Воспоминания о царской семье и ее жизни, до и после революции», открыл страницы с фотографией Татьяны Романовой, сказал:
– Вы нисколечко не похожи на покойную княжну, ну нет у вас ничего общего с ней.
Наталья молчала. А серб произнес:
– Ну, вот и прекрасно! На днях постараемся выяснить этот спорный вопрос. А теперь прошу вернуться к себе на квартиру и, конечно, никуда больше не отлучаться. Паспорта ваши прошу оставить здесь, – сказал чиновник.
Он и Юрьев любезно простились с ними, и они ушли к себе на квартиру.
На следующий день утром Юрьев прислал к Наталье своего племянника пригласить ее на завтрак, и когда она пришла, то его семья приняла ее очень радушно. У Юрьева она пробыла почти двое суток. Здесь он сообщил ей о задержании сербской полицией доктора Красовского. Старый царский сановник обещал оказать всяческую помощь и поддержку доктору, перед которым она чувствовала себя страшно виноватой. После завтрака Юрьев пригласил фотографа и, усадив Наталью среди своих домочадцев, сфотографировал ее отдельно и вместе со всеми.
На следующий день Наталья вместе с Юрьевым пошла в полицию, где известный уже сербский чиновник арестовал ее и отправил в отдельную камеру. При этом он сказал:
– Тут нам не о чем говорить. Пусть в Польше латинисты разбираются с вашим происхождением. Ведь вы католичка? – И засмеявшись, добавил: – Удивительно, как-то глупо выходит – дочь русского царя, который всегда был православным, стала католичкой. Чепуха это, вот и все.
Вскоре Наталью коридорами провели в крошечную комнату, на полу которой лежал соломенный тюфяк, мокрый, кишащий всевозможными насекомыми. Дверь в коридор осталась открытой. Охранник – симпатичный серб, принес ей стул и по-русски сказал:
– Здесь никто дольше одного дня не сидит. Не бойтесь. Завтра вас выпустят. Доктор Красовский находится в соседней комнате.
Спустя некоторое время он принес ей виноград на тарелке и черный кофе.
– Это вам доктор прислал, – сказал охранник.
Вечером в камеру пришел Бондаренко и велел принести для Натальи складную кровать, подушку и хороший новый плед. Заснула она спокойно и спала крепко.
Утром за ней зашел Бондаренко, повел ее куда-то по горящим от солнца улицам Белграда. Шли они довольно долго и, наконец, остановились перед огромным зданием, где Наталью сфотографировали и старательно взяли оттиски пальцев. Потом они вернулись в здание полиции в известный уже кабинет чиновника-серба, где она встретилась с доктором. Тут же находился и Юрьев, встретивший ее приветливой улыбкой, а также ряд других господ.
Доктора сразу увели на допрос. Наталья ждала в коридоре, сидя на стуле. Прошло больше трех часов, пока наконец вернулся доктор. Он взглянул на Наталью, она испугалась той перемене, которая произошла с ним за эти несколько часов. Он как будто сразу постарел на много лет, побледнел и осунулся. Лицо его было мокрым от слез. Проходя мимо нее, он шепотом в отчаянии произнес:
– Что вы наделали? Я арестован.
Наталья попыталась встать со стула, но Бондаренко грубо ее оттолкнул, и доктор в сопровождении вооруженной охраны вошел в лифт. Лифт тронулся, и она осталась одна. Все это ей казалось каким-то страшным сном, безумным бредом. Она сидела в удивительном оцепенении, мучительно переживая слова доктора, звучавшие жалобой и упреком.
– Что вы наделали? Я арестован.
Наталья попыталась встать со стула, но появившийся Бондаренко грубо прошипел над ухом:
– Смирно сидеть, не вставать.
И она опять застыла в оцепенении. К ней подходили какие-то расфранченные господа, по-видимому, репортеры газет, о чем-то ее расспрашивали, улыбаясь, ее фотографировали. А она сидела и молчала. Сидела долго. Наконец ее позвали в знакомый ей кабинет сербского чиновника, где находился этот чиновник, Юрьев и еще какие-то господа.
Наталье предложили сесть, и сразу все замолчали, что-то ожидая. Через несколько минут молчания в кабинет вошла симпатичная барышня и по знаку, сделанному знакомым сербским чиновником, подошла к Наталье и спросила на английском языке:
– Действительно ли она является дочерью Татьяной русского царя Николая II?
Наталья учила английский язык, могла довольно сносно читать, переводить, но разговаривать, конечно, свободно не могла, поэтому на вопрос барышни ничего не ответила. К тому же она сильно растерялась, поняв, что ее проверяют эти люди, так как из прочитанных книг ей было известно, что Татьяна Романова прекрасно владела английским. Наталья почувствовала огромный стыд и заплакала.
Барышня по приказу чиновника-серба ушла, а он с каким-то неподдельным сочувствием спросил:
– Почему вы плачете, Татьяна Николаевна?
Вытирая слезы белоснежным платком, она упрямо отвечала:
– Нет, вы все ошибаетесь, я – Татьяна Романова.
Сербский чиновник отправил ее в ту же камеру, где она провела еще одну ночь. Утром Бондаренко привел ее в знакомый ей кабинет, где находился серб и Юрьев, встретивший ее приветливой улыбкой. Он поздоровался с ней, подав руку.
Чиновник-серб сразу начал диктовать машинистке протокол, в котором описывались подробно «скандалы», устроенные доктором и Натальей в Белграде. Закончив красноречивое описание, спросил:
– Будьте любезны сказать, кто же вы?
Вспомнив все указания кардинала Каковского, Наталья ответила, что она – Наталья Меньшова-Радищева, но поведение ее матери и ее слишком частые поездки в Петербург дали ей причину думать, что она могла бы быть незаконной дочерью царя, поэтому она сочла вправе считать себя Романовой. Потом она рассказала о ссорах своего отца с матерью. При этом она слышала однажды такую фразу, брошенную отцом:
– Ты так вела перед тем, как Наташа появилась на свет, что не знаю, чья эта дочь.
На вопрос матери и чья же дочь Наташа, отец всегда отвечал:
– Разве я знаю. Может быть, и царская. Ведь ты вечно в Петербурге пропадаешь.
Допрос происходил в присутствии доктора Красовского, который почти равнодушно относился ко всей этой необыкновенной сцене. Наталья подписала протокол своей фамилией, и тут сербский чиновник обратился к доктору с вопросом:
– Ну, как… вы и теперь будете верить в то, что перед вами чудесно спасенная Татьяна?
Доктор нахмурился и сразу ответил:
– В этой особе я вижу, прежде всего, женщину, которую безгранично уважаю. Происхождение и подпись роли не играют.
Доктор отказался подписывать протокол, заявив, что никаких «скандалов» не имел намерения делать, ехал отдыхать, имея служебный отпуск.
Чиновник перестал принуждать доктора подписать протокол и велел заплатить по два золотых штрафа «за нарушение публичного порядка».
При освобождении в полиции остались изъятые при обыске у нее рукописи, все фотографии, икона Николая Чудотворца, большая бриллиантовая брошь с бирюзой (дорогой для нее подарок ее отца Ивана Меньшова) и гипсовые слепки. Наталья попросила вернуть памятный для нее подарок отца, на что сербский чиновник ответил:
– Ведь вы говорили, что господин Меньшов от вас как от дочери часто отказывался. К чему вам этот подарок.
На этом их разговор закончился, их отпустили домой, так как они должны были немедленно покинуть Югославию. На вокзал их сопровождал Бондаренко, который помог им уйти от газетных репортеров, которые словно коршуны следили за ними. С его помощью они сели в международный поезд, отходивший в Вену. Через день они были на месте, там они остановились в гостинице «Виндсар», имея в паспортах трехдневное разрешение полиции на пребывание в столице Австрии.
Но тут вдруг тяжело заболел доктор. Ему грозила ампутация руки, на которой из маленького прыщика выросла уродливая багровая опухоль, причинявшая ему страшную боль.
По рекомендации врачей полиция Австрии разрешила им в связи с лечением остаться в Вене на неопределенный срок. Здоровье доктора не улучшалось. Дни и ночи Наталья проводила около кровати больного. К тому же их средства подходили к концу. Дороговизна, царившая в Вене, расходы на лечение и очень дорогую гостиницу истощили средства доктора.
Он дал телеграмму в Варшавскую скорую помощь с просьбой выслать жалованье. Деньги пришли быстро и очень значительные. По совету лечившего доктора Кеблера – врача польского посольства в Вене они вскоре переехали в меблированные комнаты общества католических женщин, где сняли две довольно удобные комнаты с обедами и ужинами. Лечение доктора Красовского по прогнозам лечащих его врачей, по всей видимости, могло продлиться до июня 1935 года.