. Сами монастыри регулярно раздавали деньги на «прокорм» нищим, пользуясь плодами государственной и частной благотворительности православным обителям.
Боярские, служилые и купеческие роды следовали примеру царской семьи. Так же как и в доме Романовых, в состоятельных семьях заботой о нищих, больных и увечных занимались в основном женщины (характерный пример – боярыня Феодосия Прокопьевна Морозова). Но и среди высокопоставленных мужчин были люди образцового благочестия. Таковым, например, был Федор Михайлович Ртищев, принадлежавший к высшему слою придворной бюрократии царя Алексея Михайловича. Василий Осипович Ключевский считал, что кроме религиозного долга Ф. М. Ртищев, пускавший почти все свои доходы на милостыню, руководствовался и чувством личного сострадания749.
Но в милостыни в XVII веке по-прежнему нуждались и пленники, и тюремные узники, которых в это столетие почти постоянных войн, продолжавшихся набегов крымцев, многочисленных политических, религиозных и социальных конфликтов становилось все больше, и власти были не в состоянии заботиться обо всех. Поэтому определенные усилия были направлены на дальнейшее закрепление в обществе представления о том, что попечение об этих социальных группах является неотъемлемым нравственным долгом православного христианина. В предисловия синодиков включаются новые литературные произведения с соответствующими сюжетами. В самых популярных сюжетах нравственно-учительной литературы присутствуют сцены приношения благотворителями пищи в места заключения (в иллюстрирующих их миниатюрах в качестве подаяния тюремным узникам фигурируют, как правило, круглые хлебы и калачи). Повесть о посаднике Щиле, Притча о некоем юноше, плененном в Персиду, Притча о богатой вдовице и другие поучительные рассказы формировали сочувственное отношение к заключенным, независимо от причин, которые привели их к лишению свободы – будь это пленение врагами или арест за уголовные, нравственные, государственные либо религиозные преступления и проступки.
В повестях синодичных предисловий благотворительность в пользу нищих и тюремных узников представлена как единый компендиум благотворительных деяний, способствующих спасению души. Их мог совершать как сам человек, жаждущий спасения, так и кто-то из близких после его смерти – сила этих действий была почти одинаковой в обоих случаях.
Сама ситуация, в которой находились в то время маргинальные группы населения, создавала особое поле для благотворительности. Считалось, что к действиям милостников благоволят высшие силы. Например, это недвусмысленно подчеркивалось в текстах перечисленных выше произведений. Так, в Притче о некоем христианском юноше, попавшем в плен к персам, рассказывается о том, что его родители, не имея о нем вестей, усердно молились, кормили нищих и раздавали подаяние другим нуждающимся. Увидев их благочестивые старания, Господь послал в персидскую тюрьму, где томился их сын, ангела, который усыпил стражников и не только вывел юношу на волю, но и проводил его домой.
В Повести о посаднике Щиле благочестивый сын спасает своего отца, павшего жертвой собственного тщеславия и гордыни, от вечных мук, раздав большую часть наследства в виде кормов нищим и тюремным узникам. Этим он угодил Господу и вымолил для Щила посмертное прощение его грехов. В лицевых рукописях как самой повести (она существовала и в виде отдельной книги750), так и ее кратких изложений в синодиках всегда присутствует миниатюра, иллюстрирующая этот эпизод. В таких миниатюрах мы можем видеть и разнообразные изображения нищих, а в некоторых и устройство тюрем. В большинстве своем – это тюремный «острог», обнесенный частоколом из заостренных бревен. В бревенчатой стене прорезаны небольшие окошечки, сквозь которые заключенные могут протянуть руку за принесенным для них подаянием.
Напротив, в также часто использующейся в синодичных литературных предисловиях Повести о немилостивом богаче, отказ его родных раздать, согласно завещанию, большую часть принадлежавшего ему имущества нуждающимся представлен как серьезное прегрешение. За него им приходится жестоко расплачиваться. Дети богача на себе испытывают тяготы тяжелого подневольного труда, нищенства и несвободы.
Иллюстрации синодиков, соединяющих эпизоды подаяния нищим и тюремным узникам, возможно, апеллировали не только к христианским нравственным заповедям, государственным и церковным установлениям, но и к фольклорной народной мудрости, призывавшей каждого человека не зарекаться «от сумы и от тюрьмы». Особенно актуальный в век турбулентности русской истории, этот завет находил живой отклик у людей, искавших индивидуального спасения и покоя, если не на земле, то хотя бы на небесах.
О том, что милостничество в пользу заключенных как норма благочестия прижилось в русском православном социуме и было широко распространено в разных его слоях и группах, свидетельствуют известные примеры, содержащиеся в старообрядческих текстах второй половины XVII века. Так, в Житии протопопа Аввакума рассказывается, что в годы его заключения и ссылки в Братске, ему и бывшей с ним вместе семье тайно помогали жена и сноха местного воеводы, посылая милостыню пропитанием и деньгами751. А его сподвижницу боярыню Ф. П. Морозову, которую по царскому распоряжению морили голодом, тюремный страж побоялся накормить. Но, верный христианскому долгу, он тайно выстирал в реке некую тряпицу, чтобы Морозова смогла обернуть свое тело в чистую ткань перед смертью752. Встречались на пути страдальцев за старую веру и другие милостники, для которых долг христианской благотворительности был важнее страха за собственное благополучие.
Однако подчас взаимоотношения благотворителя и лиц, нуждавшихся в его помощи, выстраивались в более сложные конфигурации. Например, в 1682 году один из постоянных ктиторов Спасо-Прилуцкого монастыря, богатейший вологодский купец, гость Гаврила Мартынович Фетиев выкупил «из‐за решетки» прилуцкого старца Васьяна, оказавшегося в тюрьме за невыплату обителью по причине безденежья таможенных пошлин, но сделал это не безвозмездно. Монастырь вынужден был уступить Фетиеву за бесценок весь имевшийся в распоряжении обители запас соли (несколько тысяч пудов)753.
Но тот же Фетиев в своей духовной (завещании) не только оставил на помин своей души солидные суммы и дорогие вещественные вклады многочисленным вологодским и двинским монастырям, но и не забыл о подаянии тюремным сидельцам и нищим. Н. Н. Малинина и М. С. Черкасова отмечают, что только на раздачу этим людям калачей в течение сорока дней после похорон милостника выделялось сто рублей754. При стоимости калача в одну копейку ежедневная раздача должна была охватывать больше двухсот человек. Фетиев, как и другие его современники, знал, что «поминанием душа отмывается», а масштаб посмертной благотворительности должен был соответствовать количеству и тяжести грехов, совершенных поминаемым при жизни.
Хорошо известно, что значительная, если не большая, часть богаделен, больниц для бедных и тюрем в Русском государстве XVI–XVII веков находилась в монастырях или при них. Но при этом содержание пребывавших в этих местах людей, особенно их «корм», осуществлялось не столько за счет монастырской казны, сколько из средств благотворителей, в том числе и на поминальные деньги, о чем свидетельствуют сохранившиеся вкладные и кормовые книги многих русских обителей. Таким образом, здесь смыкалась и переплеталась церковная и мирская (общественная) благотворительность. Но к концу XVII века русская церковь начинает настаивать на том, что предпочтительной (более благочестивой и эффективной) формой благотворительности является передача средств и имущества на помин души через посредничество ее институций. Об этом, например, развернуто повествуется в Предисловии к Вкладной книге Троице-Сергиева монастыря 1672–1673 годов755. В абсолютистском государстве, каковым стала Россия к концу царствования Алексея Михайловича, все отчетливее просматривалось стремление направить частную благотворительность в нужное власти русло.
Итак, с одной стороны, в «предписанном» благочестии Русского государства XVI–XVII веков тюремное заключение, плен, нищета рассматривались как несчастье, социальное зло, наказание за грехи. С другой стороны, они представлялись и как формируемое властью, церковью и самим православным социумом единое пространство христианской благотворительности, позволяющее имущей части населения продемонстрировать свое благонравие и расширить репертуар практик заботы о спасении души. Эти практики, утвержденные соборными решениями середины XVI века, распространились и прочно укоренились как в верхах русского общества, так и среди рядовых зажиточных людей. На них не повлияли ни Смута, ни государственные и церковные реформы XVII века. Подавать нищим и заключенным, «окупать» пленников в период перехода от Средневековья к Новому времени было в Русском государстве религиозной и социальной нормой.
В конце XVII – начале XVIII века порядок жизни начал серьезно меняться. Эпоха Петра I была отмечена строгими полицейскими мерами против профессиональных нищих и особой жесткостью по отношению к преступникам. Подача милостыни тем и другим наказывалась штрафом. Частная благотворительность была запрещена по причине ее недостаточной обдуманности и организованности756. Однако сложившаяся в позднем Средневековье благотворительная традиция подаяния нищим, пленным и заключенным сохранилась в народе и продолжала существовать вплоть до XX века.
Аванесов 1988 – Аванесов Р. И. (Гл. ред.) Словарь древнерусского языка (XI–XIV века). Т. 1. М., 1988. С. 208–209.