Основной свет исходил от огромного очага, устроенного в углу залы, прямо на полу. Глиняная кирпичная кладка, потрескавшаяся от огня, огораживала очаг, а сверху над ним висел колпак. Толку от колпака, однако, было немного: хотя снаружи стояла безветренная погода, бГільшая часть дыма стелилась по потолку. Две девушки – дочери хозяина, решил Эдвин – морщась от жара поворачивали насаженную на вертел половинку свиной туши, а взъерошенный мальчишка из прислуги сидел рядом на корточках и держал железный противень, стараясь, чтобы не пропала ни единая капля жира.
Сам хозяин, рослый, плотного сложения мужчина, стоял за прилавком, зорко поглядывая по сторонам. Рядом с ним к стене были прислонены дубинки разных размеров – явно не лишние, судя по разношерстной изрядно подвыпившей компании, что располагалась за столами – несколько крестьян, охотники с луками, тот самый одноногий солдат и еще пара-другая человек, чей род занятий Эдвин затруднился бы определить.
– Врет щенок! – решительно заявил один из них, худощавый мужчина в темном плаще. – Не может такого быть, чтобы орденцы без суда самоуправство творили…
– Не вру я! – взвизгнул мальчишка с противнем. – Своими глазами видел! Как вошли в деревню, давай резать народ направо и налево! Я сам еле утек…
– Ага, утек, – насмешливо произнес охотник, – вся деревня, значит, как один, полегла, и только ты утек. В невидимку, что ль, обратился?
– А Лутдаха-то, между прочим, правда нет, – вставил крестьянин, – люди рассказывает, всех порешили. У меня сестрица там жила.
– Истинно, истинно, нету, – кивнул другой, – шурин мой в Ардланне служит, проезжал там не далее как три дня. Всех уж волки да воронье пожрали, ни живой души нет. Даже кому похоронить не нашлось.
– Да, может, так оно и есть, – заявил худощавый, – но только воинов-монахов в этом винить – гнилое дело. Наверняка то гладды были или горцы, а у этого щенка от страха глаза в разные стороны развело…
– Да уж отличу я горца от солдата, – фыркнул мальчишка, – всю жизнь там прожил. Лутдах, он в предгорьях стоит, и ни разу я что-то горцев в кольчугах не видал.
Вокруг захохотали.
– Ой, всю жизнь…
– Много, наверное, на своем веку-то…
– Да уж достаточно, – огрызнулся мальчишка. – А потом там другие появились, через тайный ход в деревню прошли, да девку рыжую у тех умыкнули…
Эдвин вздрогнул.
Вокруг захохотали еще сильнее.
– Правильно, чего ж не умыкнуть… у Вопрошающих-то баб полно. А боги делиться велят…
– Тайный ход, надо же… Лутдах, известное дело – большой замок…
– Сказок наслушался… а глорхов, или там теней не заметил ли?
– Хватит языком чесать! – возвысил голос хозяин. – Гесим, жир слей! Хоть каплю прольешь, отправлю тебя обратно, в твою часовню…
Мальчишка шмыгнул носом, что-то пробормотав.
Эдвин сидел, прикусив губу. Солдаты, Вопрощающие и с ними рыжеволосая женщина. Может, в тот день в Хаврене тоже были солдаты Ордена? Тогда он услышал только звон доспехов, а когда забрался по склону и глянул вверх, глаза слепило солнце.
Эдвин сидел еще долго и поднялся из-за стола уже далеко за полночь, когда все постояльцы разбрелись на отдых. В «Северной звезде» имелось всего три комнаты, и все были заполнены до отказа. Переночевать на двухъярусных кроватях с пыльными тюфяками стоило четверть грохена. У юноши имелось целых две медных монеты, честно заработанных в дороге, но он уже придумал им другое назначение.
Эдвин помог убрать со столов и чисто подмел земляной пол, за что трактирщик милостиво разрешил воспользоваться для ночлега охапкой сена в сарае. Хозяйские дочки – обе примерно его возраста – с удовольствием ему помогали, вертясь под ногами и наперебой соревнуясь в кокетливых ужимках; одна из них, помладше, с волнистыми светло-русыми волосами и ямочками на щеках, хихикая, попросила Эдвина помочь ей вымыть полы в комнате наверху. Спальня у сестер была общая, но, похоже, ни ту, ни другую это особо не смущало. Старшая же, под предлогом того, что в зале очень жарко, так глубоко распустила шнуровку своего платья, что Эдвин боялся смотреть в ее сторону. «Ох, ударилась больно», – наконец с жалобной гримаской сообщила она, в качестве доказательства обнажив округлую коленку без всякого следа синяка.
Он даже толком не запомнил, как их зовут – голову занимали совсем другие мысли. После окончания уборки, к великому разочарованию обеих девиц, Эдвин решительно заявил, что очень устал, и завтра ему рано вставать.
Тот мальчишка, Гесим, тоже ночевал в сарае, как и двое крестьян. Он гневно пробурчал что-то, когда Эдвин принялся тормошить его.
– Что, – недовольно спросил он, протирая глаза, – тоже надо мной поржать охота?
Эдвин нетерпеливо потряс головой.
– Вот, – сказал он, сунув в ладонь Гесима медный грохен, – один сейчас, один – потом.
Мальчишка только изумленно приподнял брови, но расспрашивать ни о чем не стал. Эдвин за руку вытащил его из сарая, стараясь не разбудить спящих.
По словам Гесима, сбежав из Лутдаха, он прятался в лесочке, когда невесть откуда появились солдаты. Гесим рассказал им про подземный ход, ведущий в часовню, а потом несколько из них поползли внутрь. Вернулись примерно через час, таща с собой какую-то рыжеволосую девушку. Рассмотреть ее толком Гесим не смог – было слишком темно, только волосы при свете факела и углядел, а звали ее…
– Вроде как Гвен, – сообщил он, немного подумав, – так ее назвал один мужик с колокольчиками в усах.
Гесиму те солдаты дали поесть – он почти сутки прятался в лесу без маковой росинки во рту – а затем отпустили на все четыре стороны.
– Они вроде не местные, – закончил мальчишка, – почти все светловолосые и с хвостами из затылков, на северян похожи. Больше ничего сказать не могу, разве что у их старшего здоровенная такая бляха на груди. Медведь там на задних лапах, с дубиной.
Гесим зевнул.
– Монету давай, – буркнул он, глянув на Эдвина исподлобья, – спать охота.
У Эдвина аж руки тряслись от возбуждения. Гвендилена. Он нашел ее. Она жива и, кажется, здорова. Завтра он отправится в Лутдах, а там, возможно, сумеет найти какие-нибудь следы. Но и то уж хорошо, что Гесим разглядел бляху. На бляхе герб их господина, иного и быть не может, решил Эдвин, а это уже кое-что. Даже не кое-что, а очень много.
Мысли вертелись в голове, как рой назойливых мух, и только под утро Эдвина сморил тяжелый сон.
* * *
Селение Лутдах, судя по словам Гесима, находилось не дальше, чем в пятнадцати милях к востоку от «Северной звезды».
– Через пару сотен шагов будет развилка, – объяснил он Эдвину, – смотри, не пропусти. Там камень лежит, большой, весь во мху. Не дорога, а так, тропинка. Если хорошую дорогу хочешь, то надо обратно на юг до Килхурна топать целую лигу, а там будет поворот налево. Но так намного дальше. Тропа по лесу петляет, но не заблудишься. Главное, держи направление на ту гору. – Он указал на едва видневшуюся в утренней дымке над океаном деревьев высокую скалу с вершиной, словно расколотой надвое. – Потом на большой луг выйдешь, а там мимо Лутдаха не промахнешься. Давай, удачи. Выпей за меня, как подружку свою найдешь.
С этими словами Гесим, на ходу почесывая шевелюру, скрылся в дверях постоялого двора. Из-за угла немедленно выглянула девичья головка с длинными пшеничными волосами. Младшая дочь трактирщика (Теа, вспомнил Эдвин) стояла, покусывая губу.
– А не найдешь, – сказала она тихо, – за мной возвращайся. Вот, возьми.
Девушка протянула небольшую котомку и вдруг, быстро привстав на цыпочках, поцеловала его в щеку. От нее пахло земляникой.
– Отчего не захотел меня вчера? – жарко зашептала она, прижавшись к нему всем телом. – Не пожалел бы… я уж тебя не брошу, как та…
Дверь скрипнула.
– Теа, где ты? – раздался изнутри голос хозяина.
Отпрянув, она стремительно убежала.
Эдвин только покачал головой, удаляясь от гостиницы. Бог их поймет, этих женщин. То насмешливы и холодны, как лед, а то липнут, как растаявшая на солнце смола.
Замшелый камень, о котором говорил Гесим, он нашел сразу; если бы не эта примета, может, и не заметил бы саму тропу. Едва притоптанная дорожка резко уходила в сторону и, петляя меж валунов, заползала в лесную чащу. Взглянув на всякий случай на двупалую вершину, Эдвин решительно свернул на восток.
Та гора была первой в череде пиков, самые дальние из которых каменным забором стояли на горизонте. Нолтлэндские горы тянулись отсюда до самого моря Арит, настолько высокие, что некоторые вершины, покрытые шапками снега, терялись в облаках. И где-то среди них стоял Гленкиддирах – древнее сердце королевства Корнваллис, в минуты гнева выплевывавший в небо столбы огня. Там находилось обиталище Эогабала, Отца Всего Сущего, и матери Боанн, а в кипящих лавой недрах, глубоко под землей, исходил ядовитой злобой Вил – ужасное чудовище, последний из оставшихся в живых первых исбри, низвергнутый в кроваво-черную пучину после Великой Битвы.
Гленкиддирах считался неприступным. Но не потому, что его склоны были круты и бесплодны, а потому, что Вил, по твердому убеждению крестьян, забирал к себе всякого, кто осмеливался без спроса ступить на священную землю.
Как-то в Сидмонском монастыре Эдвин решился спросить об этом у ризничего Эльфина. Тот, неопределенно пожав плечами, сказал:
– Обычный вулкан, мой мальчик. В южной части Корнваллиса такой один, но, говорят, их много на севере, и люди там пропадают, скорее всего, не из-за темных сил, а по вине горцев. Тамошний народ не любит пришлых, и строго охраняет свою независимость.
Эдвин, однако, не вполне верил монаху. В течение всей дороги юноша о многом расспрашивал местных жителей, и теперь думал, что если бы дело заключалось только в горных племенах, это вряд ли остановило бы королевскую армию или еще более многочисленных солдат Ордена Вопрошающих – ведь Черные горы находились всего-то в нескольких днях пути от Лонхенбурга.