Речной царь восседал на высоком белоснежном троне, и мантия водного владыки почти полностью скрывала престол от взглядов вошедших. В первую минуту Альберту показалось, что сложен тот из мрамора, однако потом понял — перед ним отшлифованный череп горного великана.
Если кто-то и мог бы назвать владыку красивым, то, разве что, он сам. Кожа его не была зеленой, как у лягушки, или бурой, подобно водорослям. Хотя Альберт в юности провел несколько лет, обучаясь у лучшего художника во Флоренции, даже он не смог бы найти название для того мерзостного, вызывающего приступ тошноты оттенка, что украшал щеки и лоб речного царя.
Был он лыс, толст неимоверно, а щеки его, длинными брылами, спускались на плечи, полностью закрывая шею. Впрочем, не исключено, что ее и вовсе не существовало. Тело его, завернутое в мантию, оставалось почти полностью голым, и это не добавляло речному владыке привлекательности. Скорее, он возлежал на своем одеянии, застегнутом у горла, нежели был вправду в него одет.
Узкие жаберные щели покрывали бока, и гирлянды воздуха поднимались оттуда с каждым вздохом правителя. Руки его были тонкие, костлявые, создавая неприятный контраст с общей полнотой. Казалось, что жир стек из них, погрузившись в тушу. Ноги же, с широкими перепонками между пальцами, наливались нездоровой полнотой, словно уже давно умерли, а теперь в них зреет и набухает трупный сок.
— Посланники из Бухары, ваше величество, — провозгласил охранник. — Принесли вам Юпитер с кастрацией.
Пальцы водяного, такие тонкие, словно принадлежавшие самой смерти, сомкнулись на подлокотнике кресла. Альберт с содроганием подумал — должно быть, несчастный великан и после смерти мучается от мысли, что на его черепе восседает такая гадина.
Речной владыка подался вперед, и поэт отшатнулся. Казалось, жир и гной, собравшиеся в недрах мерзкого тела, сейчас хлынут наружу в приступе рвоты.
— Недоразвитые человечишки, — проквакал царь. — Вы годитесь только на то, чтобы мухи откладывали в вас личинки. Разве не видите, что время уже на исходе? Скорее, скорее дайте мне скипетр.
Не желая еще больше разозлить хозяина, Альберт ступил вперед. Все его мысли, все изящно составленные планы, сразу полетели под откос. Всю дорогу он раздумывал, как бы получше повести разговор с водяным. Прикидывал, сколько денег отвалит речной владыка. В голове поэта родились не один и не два хитроумных способа, целью которых было потуже набить карманы. Но — увы! — от всего этого приходилось отказываться.
На краткий миг, когда Альберт передавал скипетр, они оказались очень близко друг к другу. Глаза владыки были прикованы к древней реликвии. Рот его распахнулся, и поэт увидел жирных червей, что ползали и рыли норы меж царских десен. Странник поспешно отстранился и отвел взгляд.
— Слава Великому Тритону, — прохрипел водяной. — Я получил то, что должен был, и вовремя.
Он гладил и ласкал скипетр, словно то было его родное, давно потерянное дитя. Впрочем, подумал Альберт, вряд ли это существо могло относиться с нежностью даже к собственным детям. Поэт бросил взгляд на Молота, и тот согласно кивнул.
— Что же, ваше Величество, — сказал мавр, кашлянув. — Мы выполнили свою задачу, как и обещали мудрецу из Бухары. Не смеем больше отнимать у вас время.
С этими словами он глубоко поклонился, и направился к выходу. Альберт, чей поклон оказался не так почтителен, шустро зашагал следом.
— Постойте! — внезапно прохрипел водяной. — Не хотите ли заработать пару золотых монет?
Мавр обернулся. Альберт на мгновение инстинктивно присел и вжал голову в плечи, и только затем последовал примеру своего спутника.
Перемена, произошедшая с речным царем, была воистину удивительна. Нет, он не стал краше, и даже на каплю не стал менее омерзителен. Но теперь его гадостную морду корчила неискренняя улыбка, призванная изобразить любезность.
«Нет ничего опаснее, чем добродушный тиран», — мелькнуло в голове Альберта.
— Мы к вашим услугам, ваше величество, — почтительно произнес Молот, про себя думая только о том, как бы поскорее выбраться из рыбьего дворца.
Пальцы владыки так крепко сжали скипетр, что, казалось, наполовину погрузились в него.
— Вы не очень хорошо исполнили поручение, которое дал вам мудрец, — произнес владыка. — Вам было ясно сказано, что я должен получить жезл сегодня, до полудня.
Он торжествующе заквакал.
— Возможно, вы хотите знать, отчего такая спешка, и почему теперь я не подскочил, как ужаленный, чтобы совершить с этим скипетром какой-то дьявольский ритуал, время для которого тщательно рассчитано по звездам. Не так ли, мои глупые кормушки для личинок?
Альберт отвесил поклон.
— Темы столь возвышенные не могут занимать нас, ваших ничтожных слуг, — отвечал он.
— Глупости! Знаю я вас, человеков. Думаете, что лучше других, а сами даже икры отложить не умеете. Жезл этот волшебный. Принадлежать он может только великому магу — такому, как я или мудрец из Бухары. Если бы он провел хотя бы еще час в ваших руках, глупые смерды, то навсегда утратил бы свою силу… Но теперь жезл мой, и бояться нечего.
Молот просиял, надеясь, что на этом их беседа благополучно закончится. Владыка, однако, продолжал:
— Знаю, что вы проделали путь далекий. Деньги, которые вы от Бухарского мудреца получили, наверняка потрачены. А потому, коли захотите, есть у меня для вас новое поручение. Выполнить его будет несложно, работа быстрая, а заплачу хорошо.
Он снова наклонился вперед, и на сей раз Альберт заметил желтый, покрытый бородавками кадык, — прежде скрытый безобразными складками.
— Вы, глупые людишки, наверное, спрашиваете себя — отчего я денег сулю, если поручение простое. Думаете, хитрит подводный царь. И правда, созерцая мудрость мою неизмеримую, и красоту неописуемую, вы наверняка уже поняли, что денег на ветер не бросаю.
Поэт был готов согласиться с тем, что внешность владыки не поддается описанию, но предпочел придержать сей комплимент до другого раза.
— Никакого коварства с моей стороны нет, — царь осклабился, и даже самый наивный человек сразу заподозрил бы его в неискренности. — Но все мои подданные — рыбы. Выходить на сушу могут, конечно, но ненадолго. Отправить их с поручением в город я не могу. Люди же редко ко мне заглядывают…
Он всплеснул руками и рассмеялся.
— Сам не знаю, отчего. Ведь я такой любезный хозяин. Не правда ли?
Кланяясь, словно наперегонки, мавр и Альберт поспешили заверить владыку, что он совершенно прав.
— Вот почему встретиться с вами вас для меня удача великая… Что же до вас, гости чужеземные, то увидеть меня, слушать мой голос — и есть счастье, которого простой человек редко удостаивается. Можно сказать, что, повстречав меня, и умереть не жалко, дальше жить-то, собственно, незачем…
Водяной захихикал, а обоих странников пронзил холодный пот — слишком ясно представилось им, к чему клонит владыка.
— Есть у меня слабость одна, — продолжал царь.
Он хлопнул в ладони, — вернее, только сделал попытку, ибо по-прежнему сжимал в руках скипетр, да и в любом случае, его тонкие костлявые конечности не смогли бы издать иного звука, кроме сухого шуршания. Сразу же возле владыки появился слуга, в длинной ливрее, и подал большой плоский ларец.
— Люблю я знать все о людях, что на земле ходят, — сказал владыка. — А пуще всего мне нравится, когда они ходить-то перестают, и мертвыми падают…
Он задумался.
— Да вот беда, плодятся уж больно скоро. Только, глядишь, мор какой прошел, али война, али голод — чуть-чуть помене вашего брата стало, как почти сразу же — вишь! — снова копошатся, копошатся, никакой чумы на вас не хватит…
Открыв ларец, владыка ненадолго задумался, осматривая его содержимое — для гостей пока что невидимое. Запустил руку и вынул мешочек маленький.
— Дед мой и прадед много сил положили, чтобы род людской истребить. Только все напрасно. Я поумнее буду… До простых смердов не снисхожу. А вот коли человек силу какую имеет, я на него сразу внимание обращаю…
Судя по тону, каким это было произнесено, внимание речного царя не сулило ничего хорошего.
— Магия у меня простая, но действенная. В мешочках этих — локоны, пряди волос. Каждый подписан. Все у меня тут есть — и воеводы царские, и бояре, и советники мудрые. Покуда человечишко место свое знает, носом в грязи ковыряется, — я его не трогаю. Но как только забудет, кто он есть, и на меня руку поднять возжелает — горько в этом раскается.
Владыка вынул еще несколько мешочков, и принялся рассматривать их, как скряга, любующийся монетами.
— Коли сожгу всю прядь целиком — умрет человек быстро, хотя и в мучениях страшных. Вижу по глазам вашим глупым, что не понимаете меня… Думаете, у нас, под водою, огня нет? Есть, но волшебный он, используем его редко, только по большой надобности. А вот коли стану я по волоску одному сжигать — нападет на врага моего болезнь страшная, ни один лекарь помочь ему не сумеет. И станет мучиться он, покуда последний волосок не уничтожу. Могу и на долгие годы страдания его растянуть…
Заметив страх на лицах своих гостей, владыка махнул рукой.
— Вы-то не бойтесь. Жизни таких людишек мелких мне ни к чему. Если захочу — прикажу казнить, вот и весь сказ. Но службу сослужить мне можете. Принесите мне прядку волос одного кожевника. Долгие годы жил он, небо коптил, ни во что не вмешивался. Но как убили сына его, как с цепи сорвался. Начал из себя героя строить… Хорош герой. И то, было бы из-за чего с ума сходить. Одним собачонком человеческим больше, другим меньше. Кто заметит?
— Никто, ваше величество, — поспешил вставить Альберт.
«И правда, подлец же этот кожевник, — пронеслось в голове. — Давно мог бы этого водяного прикончить. Так нет же, пироги небось лопает, все бока на печке отлежал».
— Вот и мы так думаем… — важно кивнул владыка. — А посему отправляйтесь в город, да поспрошайте. Горе-героя этого, наверно, каждая шавка знает. Много от вас не требуется. Клочок волос. На какую вы хитрость пойдете, чтобы раздобыть ее — меня не касается.