Вернувшись в спальню, Аграфена выдвинула сундучок из-под столика, стоявшего в углу, с обычным приятным чувством открыла замочек ключом, висевшим на крючке, что Петр прибил к ножке стола. «Вот тебе и тайны от мужа», — с улыбкой вспомнила слова свекра.
Как только крышка откинулась, разнесся запах сухих трав, каждая из которых была набита в свой холщовый мешочек. Вот цвет шиповника, настойка из которого зовется гуфиля, помогает сердцу, обновляет кровь. Земляничные ягоды, настоянные особым образом, излечивают печень, легкие, помогают при проказе. Трава собинка, растущая на болотах, с синими цветками, красными листьями и корнями — если муж с женой ссорятся, а ее давать понемногу с вином, будут дружно жить.
Много было таких мешочков, и каждый она узнавала то по запаху, то по виду травы, или самого узелка. Часть растений, потерявших целебную силу от времени, откладывала, чтобы выбросить и в нужное время пополнить запас, другая трава хранится долго, как вероника, что можно двадцать, а то и тридцать лет хранить.
На дне сундучка лежал Лечебник, описывающий многие травы, которые она не собирала, даже если те приносили пользу. К примеру, страшная трава сова, увидев которую в лесу или в поле, человек мог с ума сойти или заблудиться.
Там же был припрятан и Лунник, хранящий предсказания относительно различных жизненных вопросов по каждому дню лунного календаря, объясняющий, когда может сбыться сон. Эту строго запрещенную книгу она не показывала даже Петру, все собиралась сжечь, да жалко было — единственная вещь, оставшаяся от бабушки, которая случайно ее не уничтожила.
Все другие книги подобного содержания, были брошены в огонь, чтобы не принесли вреда семье, особенно внучке Аграфене, которая любила их читать. Сгорел Громник, собранный византийским императором Ираклием из книг астрологов, описывающий события, которые могут произойти в зависимости от месяца и стороны света, откуда послышался гром. Та же судьба постигала Рафли, гадательную книгу пророка и царя Давида, пришедшую из страны персов. Она толковала будущее по цифрам на гадательной доске, на которые падал брошенный шарик…
А уж совсем скрытно, на самом дне сундучка, лежал хрустальный флакон с плотно притертой крышкой, покрытый мелким узором, каждая грань которого отсвечивала чистыми красками на солнце. Вспомнила Аграфена яркий свет многих свечей в комнате, — бабушка не любила темноты, — горе свое в ожидании неизбежной утраты любимого человека, тихие разговоры с нею, даже почувствовала, как наяву, сухую горячую руку старушки.
В тот вечер бабушка говорила о том, что внучка будет очень счастлива в жизни, как это выпадает только очень немногим, но и платить за счастье придется цену немалую. Когда Грушенька, — так ее звала только она, — спрашивала, откуда это известно бабушке, та улыбалась, говоря, что разные картины встают перед глазами, да и раньше немало гадала на будущее девочки. Потом неожиданно замолчала и, полежав немного, ясным голосом произнесла:
— Сегодня, сейчас видимся мы с тобой на этом свете в последний раз. Там, в другом мире встретимся, но будет это очень, очень нескоро.
Грушенька залилась слезами, стала успокаивать старушку, говоря, не может она покинуть внучку, то улыбнулась только:
— Не плачь, не бойся, мне же бояться нечего. Людям старалась делать только хорошее, а там как Бог рассудит. Прежде чем позовешь всех, возьми в головах сверток.
Аграфена исполнила указание, достав из-под подушки увернутый в полотенце небольшой предмет. Бабушка развернула его, и в свечах разноцветным огнем полыхнул удивительной формы флакончик. Груша ахнула от такой красоты, бабушка же, протягивая его девочке, сказала:
— Долго я думала, давать ли тебе это, или сжечь, как я сожгла книги, неугодные церкви. В этом пузырьке содержится смесь разных трав, наших и доставленных из стран, о которых мы и не слышали. Привез мне его из далекого путешествия брат, умерший молодым. Заключено здесь средство чудодейственное, его можно использовать только три раза, когда жизни твоей или другого человека будет угрожать опасность от дьявола или его созданий. Запомни крепко — только для обороны оно предназначено. Если же зло уже совершено, то мстить с его помощью бесполезно. Видела я в гаданиях многое из твоей будущей жизни, и решила все же оставить зелье. Тебе оно может пригодиться. Ты умна, рассудительна, сердцем чиста, зла никому не сделаешь. Да для людей оно безопасно. Храни его так, чтобы никто не знал, применяй же его только в крайней надобности.
Так и лежал пузырек, завернутый в белый платочек, долгие годы в сундуке Аграфены. Петр не знал ни о нем, ни о травнике.
Здесь же лежало золотое монисто матери, удивительной красоты бусы свекрови, в которых перемежался светлый и черный янтарь, другие, более дешевые украшения. В особой, крошечной коробочке — три прозрачных бриллианта, подаренных свекром и отцом вместе, когда родился Алеша.
Петр по этому случаю подарил золотое узорное кольцо, тоже уложенное в ларчик. Иван Иванович в свое время предлагал закопать драгоценности, раз она их не носит, рядом с золотом, под яблоней, — но Аграфена не согласилась. Ей доставляло удовольствие нечастое любование ими, такими разными, но одинаково прекрасными.
Уложив свои сокровища, закрыла сундучок и вышла во двор, посмотреть, чем заняты остальные. На крыльце Аграфена остановилась, зажмурившись от яркого весеннего солнца, и чуть не задохнулась от чистоты и резкой свежести воздуха.
Топор Потапа стучал за домом, там же был и Спиридонка, а Петр с детьми, все в снегу, — видно, прокатились вместе с горки, — старательно мастерили домик для птиц, и поправляли скривившуюся за зиму кормушку. Шест, на котором держалось сооружение, Петр обил железом, чтобы пестрый охотник-кот с приятелями не лазил поживиться свеженькой добычей.
И вдруг как темная пелена нависла перед глазами, закрыв картину, которой любовалось ее сердце. Нет, не может быть, чтобы эта мирная жизнь, покой, счастье продолжались долго, а уж тем более всегда. Но она тут же одернула себя, перекрестилась, отгоняя наваждение.
Подумала, что следует радоваться той минуте, в которой живешь, и нельзя портить ее тревогами о грядущем несчастье. Если ему суждено прийти, оно появится в назначенный срок, — тогда и борись с ним. А сегодня Бог даровал светлый день, не порти же его неблагодарностью. Темнота рассеялась, и снова солнце согрело сердце, растопив мгновение назад возникший там кусок льда, мертвенно тяжелого и холодного.
Смеясь, она сбежала с крыльца, как девчонка, скатала основательный снежок и запустила им прямо в Петра. Норовила попасть в плечо, да тут он наклонился, и мокрый шар угодил в голову, сбив шапку наземь. Петр, не заметивший, как она спустилась, и не ожидавший нападения, стал озираться со смешным видом, что развеселило ее еще больше. Дети тоже заливались смехом.
Петр с криком: «Вперед, огонь по неприятелю», с помощью мальчишек стал обстреливать ее снежными ядрами, от которых она ловко уворачивалась. Привлеченные гамом, появились Потап со Спиридоном, осыпанные стружками, держа в руках топоры. Отбросив инструменты, приняли сторону Аграфены, и та стала за них прятаться.
Они как будто вернулись в детство, забыв о взрослых заботах. Конечно, ничего подобного они не позволили бы себе, живя в городе, но здесь, в своем заовражье, как в крепости, вдалеке от всех, они были свободны и раскованы. Тем неожиданнее в их гомон врезался чужой голос, пронзительный, как звук, издаваемый гвоздем, которым с силой проводят по железу, и такой же неприятный. От него, казалось, поднимаются волоски на руках и ломит зубы.
— Забыли о Божьем страхе, о смирении, нечестивцы, о словах Господа: «На чем тебя застану, по тому и сужу». А застанет он вас на бесовском вашем веселье, где баба простоволосая двух мужиков обнимает, да притискивается к ним! На глазах детей своих, которых, видно, такими же грешниками воспитали, творите дела богоотвратные, распутство, пляски да прыгание, наглые да непристойные! Духам лукавым, бесам нечистым поклоняетесь, за это нашлет на вас Бог болезни страшные, покрючит руки-ноги, горбами одарит! В святом Евангелии сказано: «Узкий и скорбный путь, вводящий в жизнь вечную, но широкий и просторный, вводящий в пагубу». Вы восстали против Бога, за то проклятие ляжет на тела ваши, на дома ваши, детей ваших, на чувства и всю жизнь! Сатана погасит, как светильники, свет очей ваших.
Поистине чудовищные слова эти выкрикивал маленький тощий человек, с непокрытой головой и развевающимися под ветерком жидкими прядями волос, видно, столь долго пребывающими на голове владельца, что стали не седыми, белыми, а зеленовато-желтыми.
Из-под выпуклого лба фанатичным блеском сверкали бледно-серые глаза, цветом похожие на легкую пыль, что скапливается вдоль дороги. Конец крючковатого носа почти заглядывал в беззубый рот, губы запали, как и щеки, ничем не поддерживаемые изнутри. Злоба и отсутствие зубов превращали слюну в пену, повисшую в углах рта.
Одет он был в древние, порыжевшие сапоги, подошва одного из них держалась при помощи веревки, тяжелый грязный торлоп, штаны из усчины, грубая ткань которых местами носила заплатки, а кое-где просвечивало исподнее. И сапоги, и торлоп явно с чужого плеча. На сгибе руки, которой он гневно указывал то на собравшихся, то на небо, болталась нищенская торба.
Увидев незнакомца, Аграфена сразу набросила на голову платок, которым покрывала плечи, когда вышла на мороз. Петр же, во всей речи услышав только оскорбления в адрес жены, двинулся к побирушке. Тот оставался на улице, не заходя за невысокую земляную гряду, окружающую двор. Здесь Аграфена весной сажала неприхотливые цветы всевозможных сортов, каждый из которых цвел в разное время, — так что цветущий барьер огораживал дом с ранней весны почти до снега.
И мысль о цветах этих, чья красота и свежесть словно отражали духовную чистоту Грани, еще больше привела кожевника в ярость. Он весь побагровел от гнева.
— Ты кто такой, чтобы позорить честных, работящих людей, жену мою, о которой худого слова никто за всю жизнь не сказал, детей невинных? Разве Бог запретил отдыхать, искренне веселью предаваясь, никого не обижая и не оскорбляя? Если бы не дряхлость твоя, ответил бы за свои слова паскудные, швырнул бы тебя так, что и через овраг бы перелетел — да там и остался лежать, кучей поротья грязного.