Мальтийские рыцари не прижились в Гатчине. Они привыкли, чтобы пчёлы жужжа садились круглый год на розы, выросшие из проржавевшего рыцарского шлема. Двухметровые парубки и блудливые селянки с шальными глазами рыцарей испугали. Они уехали в края, где цветут лимоны…
В Павловском дворце я был с охранником Михаилом-Мишкой и польским режиссёром Занусси. Кинофестиваль предпочёл не отрываться от дармового коньяка, просмотра фильмов и потного флирта. Лишь я и долговязый кинорежиссёр в сопровождении мрачного Михаила бродили по комнатам тогда ещё только начинавшегося музея Павла. А потом мы заехали в сожжённый и так и не восстановленный костёл. Я хотел посмотреть как молятся поляки.
У них текла крыша, но католиками они молились. Только почти все были русские.
Бабы в платочках. Ещё меня привлекала беременная поэтесса из Литинститута в ботиночках, юная как овца.
Гатчина, где с деревьев обильно слетают вороны.
В Павловском дворце есть двухсотлетний платан (я засомневался, платан ли?), пруды, мостики, подземный ход. В подземелье, рассказывают, видели привидение Павла I-го.
А чего бы ему тут и не жить, привидению. Здесь у него были счастливые дни. Не в Михайловском же замке привидению обитать, где Павла убили. Там ему было бы страшно.
После Екатерины сын нашёл не армию, но орду. Офицеры жили в своих имениях, прихватив туда изрядное количество солдат, которые там задарма и служили. Поскольку дворян записывали в офицеры ещё чуть ли не во младенчестве, то полковников в армии числилось немереное количество. Павел разогнал эту не умевшую воевать орду, одних генералов 333 уволил.
Флот у Екатерины весь сгнил. Это Павел стал строить фрегаты. Спросите, как же знаменитые екатерининские победы и завоевания? Ну да, были безбашенные военачальники Потёмкин, Орловы, которые забросав врага солдатскими трупами побеждали. Но всё равно армия была «беспорядочная толпа, нежели правильно устроенное войско» (мнение британского генерала).
Кронштадт
Кронштадтские ветра отдают битым кирпичом, штукатуркой, гарью застарелого пожара. Кронштадт прильнул к моему сердцу таким ледяным комком. Своими казарменными пустыми улицами, где ходить опасно, сверху вот-вот что-то свалится: стекло, мёртвый матрос, яблоко, кирпичи.
В Кронштадте непонятно что происходит: то ли город-казарму реставрируют, то ли город-казарма умирает и падает.
В прошлый приезд я пытался провести моих спутников к сухому доку Петра I, чудовищному египетского стиля сооружению. Мы много раз терялись в хаосе дворов, среди сонных магических рабочих и, наконец, по репейнику прошли к этой петровской дыре. Чугунные сооружения начала 18 века не были уничтожены за эти годы дождём и ветром, циклопически огромные петли петровского сооружения могли бы раздавить полововзрослого моряка как комара, вместе с бушлатом и пуговицами. Внизу копошились человеки, сносили в одну кучу деревья и хворост, словно собирались сжечь кого-то вроде Джордано Бруно. Со стороны петровский сухой док незаметен. В каталогах он почему-то не значится. Ну представьте если бы пирамида фараона Хуфу, Хефрена не значилась бы в путеводителе по Египту?
Даже неглубокой осенью в Кронштадте так студёно, как, я предполагаю, было мамонтам умирать.
Однажды с парой приятных нацболов и одним неприятным, мы последовали за какими-то чёрно-бушлатными мореплавателями и вышли к таверне. Так и называлась «Таверна», там жарко гудела простецкая печь и в меню был горячий гороховый суп. Спутники мои не пили, один за рулём, двое бросили, а ещё одному я не разрешил, но я себе заказал сто водки и выпил под гороховый суп. На второе – свиная отбивная с пюре. Стоило все это копейки, как в советской столовой. Стало жарко, как в той гостинице, где остановился Билли Бонс.
Но только мы вышли и дошли до хищно лижущего какие-то неприглядные ступени залива и сфоткались на фоне чёрных и серых военных судов, как стало дико холодно опять, опять климат при котором погибли мамонты.
На улицах там битое стекло, старая штукатурка, стены там жёлтые. Никаких живых магазинов, разве что убогая сувенирная лавочка. Но это – реальный военно-морской город, каким и должен быть, пустой и разбитый. Никто не живёт, а если живут, то пятнами кое-где. Прячутся. Может людоеды.
Представляю, как съезд партии во главе с Троцким, с наганами выискивали последних восставших матросского восстания и, скрутив их, убивали в бритые головы из наганов. Во времена, когда горе было горе и никто не умирал от «раков», но от пуль и осколков.
Как в Венеции некоторые заколоченные дома, видимо сгнили внутри, так и Кронштадт. Это с Венецией общее.
Собор отреставрировали, он приобрёл в теплоте, но потерял в суровости, в нём теперь мало смерти. Морской собор в Кронштадте чуть ли не самый большой в России. Акустика – мама родная!
И так, по битому стеклу, по штукатурке, стараясь подальше от стен чтоб не разбило голову предметом, променируем, променируем по Краснофлотским улицам.
Жители Великой Страны, которая дуракам досталась. Пётр, замахнувшись на эти места, поднял руку на чужую ментальность. Но она стала нашей.
Балтийск – это в Калининградской области, помню впечатлил. О, эти грубые и сильные печальные балтийские военные города. В Балтийске дома стоят в десятке метров от кромки прибоя. Там зелёные льды и, возможно, нацистские русалки. Девочки с двуглавым хвостом и в подводных пилотках в стиле «Das Boat». В ближних к морю домах на подоконниках кактус цветёт. Краснофлотцы равнодушно ходят в клёшах в Балтийске. Там странно пустые кафе, в которые никто не ходит. Может, ночами в них полно мёртвых эсэсовцев и они шумят и куролесят?
Жёлтый Иркутск
Иркутск мне представился как город жёлтый, пыльный и старый. И ещё – город уютный.
Бросились в глаза и женщины города. Среди них добрая половина были высокие и смелые азиатки, с жёсткими длинными волосами. От гостиницы, где мы жили, мы добирались вдвоём с «Бородой», с единственным охранником, который прилетел со мной в Иркутск, и успели увидеть (уже в первый раз), что Иркутск другой, чем все сибирские города до него, если ехать из европейской России. Добирались мы туда, где нас должны были кормить.
По архитектуре старых зданий он был городом начала XIX века, городом декабристов. Здесь вроде расстреляли адмирала Колчака и барона Унгерна. Но азиатские девки притягивали внимание больше архитектуры. Мужик, даже если он азиат, его рассмотришь во вторую очередь, а женщина, если она азиатка, бросается в глаза тотчас. Впрочем, судя по росту и стройности, эти азиатские female были, скорее, полукровки, китайского типа лица были водружены на русские тела, которые выше китайских либо корейских каркасов.
Было жарко и, пока мы доходили до места проведения мероприятий нашего поэтического фестиваля, ботинки наши покрывались пылью. Витрины мы видели европейские, девки были азиатские, город выглядел экзотично.
Красноярск или Новосибирск ни в какое сравнение не шли, выглядели, я бы сказал, банальнее.
Названия только вот у главных улиц были советские почему-то, новые отцы города с 1991 года не посчитали нужным их сменить. Главные улицы крестом прорезающие город – ул. Карла Маркса и ул. Ленина.
В центре стоит монумент диковинному зверю: знаменитый иркутский «бабр», не бобр, но бабр, который зверь сказано было в старых источниках, порой приходил сюда из Китая, у статуи чешуйчатый хвост, а вообще под бабром подразумевали, скорее всего, давно исчезнувшего китайского тигра.
Иркутск построили вначале старинные полицейские московиты в виде острога. Эта манера цивилизовать территории деревянной крепостью, где в комплекте были казарма и тюрьма, характерна для ранней московитской цивилизации. Я их всех люблю, моих грубых и мрачных русских, но что было, то было, и что есть, то есть, – цивилизация изначально полицейско-церковная, да, собственно, такой и осталась. Сейчас в 2017-ом – опять главные опоры трона у нас – попы да омоновско-эмвэдешное начальство.
Первым каменным зданием в Иркутске построили «приказную избу». Чего же ещё могли соорудить. Но по-летнему оголённые черноволосые полукровки чудо как хороши в Иркутске всё равно, не взирая на полицейщину.
Когда отменили царскую монополию на экспорт пушнины, а это случилось в 1762 году при Екатерине II, но до Пугачёва, иркутские купцы дико разбогатели, все эти Сибирцевы и Шелеховы, поскольку стали гнать пушнину в Китай. На могильной плите Шелехова, основавшего Российско-Американскую компанию, выбиты строки Гаврилы Державина: «Не забывай, потомок, что Росс, твой предок, и на Востоке громок».
Когда пришли мы с Бородой (это – сильный тяжёлый краснолицый человек, москвич, учившийся в Высшей духовной академии, потом сбежавший оттуда, чтобы жениться на татарке и родить четверых детей) в бар-столовку в модном центре города, там уже сидели и ждали еды поэты.
Внимание привлёк явный монгол с головой как глобус. Он утверждал, что Чингиз-хан держал всех «вас» русских крепко в рабстве и т. д. и т. п. Дело в том, что если дальневосточный монгол или друг степей калмык или алтаец хочет эпатировать русских, то всегда возникает Чингиз-хан.
Я его слушал, этого, с головой-глобусом, и всё-таки, когда нам принесли суп-харчо, прервал его. Я сказал, что конники Чингиза, все эти бесчисленные тумены или тьмы, не могли добраться до России зимой с их табунами, ибо лошадям кушать было нечего. Это нереально, что орда это были не монголы, извини, парень, – это было войско Российской империи, предводительствуемое русскими ордынскими начальниками, а не монголами. Я, видите ли, был хорошо подготовлен чтением книг русских историков-ревизионистов.
Впоследствии с головой глобусом мы сдружились. Он оказался отличным оригинальным поэтом, сыном тоже поэта – «бурятского Пушкина», как он сам рекомендует отца. Глобус отзывается на имя Амарсана, а фамилия его Улзытуев. Летом он живет в Улан-Удэ и окрестностях, а зимой эпатирует в Москве интеллигенцию. Я уже давно не живу так как живут поэты, посему вижу Амарсану время от времени. Ну, конечно, он не дикарь никакой, только внешне диковат намеренно, он просвещён и начитан, но читает свои шекспировского напора стихотворения в манере горлового пения. Мы редко видимся, но видимся.