ояльное посольство, якобы для того, чтобы избежать лишнего кровопролития. Должно было создаться впечатление, что монголы вовсе не желают двигаться на север и, если русские их не спровоцируют, далее не пойдут. Вина за вторжение в любом случае должна была лечь на непокорных русских, а не на представителя универсальной империи. История показывает, что в других частях света монголы всегда поступали точно так же: предложения о мире были подчинены целям дезориентации противника, разведки и оправдания экспансии в глазах собственных воинов.
Послы Батыя, которых князья предусмотрительно не подпустили к укреплениям своих городов, предложили рязанцам мир в обмен на десятину, вероятно ежегодную:
«И оттоле посла послы своя, жену чародеицу и два мужа с нею, ко княземъ Рязаньскым, прося оу них десятины во всем: во князех и в людех и в конех, десятое в белых, десятое в вороных, десятое в бурых, десятое в рыжих, десятое в пегих. Князи же Резаньстии Юрьи Инъвгорович, брат его Олег [и Роман] Инъвгорович, и Муромскии и Пронскии, не пустячи к городом, [выидоша противу им в Воронаж]»[194].
Требование десятины с земледельцев является вполне традиционным для монголов и считалось не очень обременительным. Однако, со скотоводов, согласно Ясе, взимали только одну сотую стада. В «Юань ши» воспроизведен указ великого хана Угэдэя 1229 г. о налогах, согласно которому: «Тем из монгольского народа, кто имеет 100 лошадей, — отдавать одну кобылу»[195]. То есть требование десятины с коней — форменный грабеж.
О результатах монгольско-рязанских переговоров судить сложно. О дальнейших действиях князей источники содержат противоречивую информацию, лишенную порою даже внутренней логики. Летописец представляет дело таким образом, что рязанцы сразу и наотрез отказались вести какой-либо диалог с монголами, но предложили им решить дело на поле брани («хотеша съ ними брань сътворити»):
«И ркоша им князи: „…аще нас не будет всех, то все то ваше будет“. И оттоле пустиша их к Юрью в Володимерь, и оттоле пустиша от Нухле Татары в Воронажи. Послаша же рязяньстеи князи к Юрью к Володимерьскому, просяще у него помоце, или самому поити»[196].
Остается непонятным, почему, если война признавалась неизбежной, необходимо было отсылать вражеских послов во Владимир, а за ними вдогонку направлять собственные просьбы о помощи. И по какой причине в таком случае князья вдруг разрешили («пустиша») татарам переправиться через Воронеж и вступить на рязанскую территорию — от Нузлы, занятой татарами ранее, в «Воронажи», то есть туда, где они встречались с татарскими послами (по некоторым предположениям, междуречье Лесного и Польного Воронежа)? Тактическим ходом это назвать нельзя. Скорее всего, перед нами следы позднейшей модернизации, направленной на прикрытие неуклюжих действий князей. Рязанцы, находившиеся фактически в вассальной зависимости от Суздаля, должны были действовать в рамках проводимой их сюзереном политики, то есть уступать, замирять и соглашаться с татарами. Вероятно, Юрий Ингваревич, встретив послов за городом, что могло быть признано дружеским жестом, немедленно согласился с требованиями Батыя и позволил его войскам переместиться для зимовки от Нузлы на Воронеж, где ждать послов от великого князя. Так как в Рязани считали, что самостоятельно (без согласия сюзерена) мирный договор с монголами они заключать не могут, то отослали парламентеров во Владимир, где и принимались важные внешнеполитические решения. Однако расчет на заступничество со стороны Суздаля не оправдался. Великий князь Юрий предал рязанцев, хотя и сделал это перед лицом нависшей над всеми его землями угрозой, что в глазах летописца служит ему некоторым оправданием:
«Юрьи же сам не поиде, [ни посла к ним,] ни же пакы послуша князь рязаньскых молбы, но сам хоте особо брань сътворити. Но уже бяше божию гневу не противитися, яко же речено бысть древле Исусу Наугину господомь; егда веде я господь на землю обетованую, тогда рече: „Аз пошлю на ня преже вас недоумение и грозу и страх и трепетъ“. Також и преже сих отъят господ от нас силу и храбрость, а недоумение и грозу и страх и трепет вложи в нас за грехы наша»[197].
Примечательно, что позднейшая «Повесть о разорении Рязани Батыем» предлагает более живописную версию событий, в которых центром произошедшего выступает не отказ Владимирского князя в помощи, а самостоятельные переговоры рязанцев с монголами. Согласно этому источнику, после того как «безбожный царь Батый» пришел «на Русскую землю» и остановился на р. Воронеж («ста на реце на Воронеже»), он «присла на Резань» к князю Юрию Игваревичу «послы безделны», то есть бесполезные, ложные:
«…просяща десятины въ всем: во князех, и во всяких людех, и во всем». «И услыша великий князь Юрьи Ингоревич Резанский приход безбожнаго царя Батыа, и вскоре посла в град Владимер к благоверному и великому князю Георгию Всеволодовичю Владимерскому, прося помощи у него…»[198]
Повесть составлялась более чем через 30 лет после описанных событий, и отдельные словосочетания здесь часто носят случайный характер. Так, заранее сообщается, что послы были «безделны», а за помощью рязанцы посылают, лишь только «услыша» о подходе монголов. Это, конечно, не более чем смысловая конструкция, в которой при всем при том сохраняется безусловно верная последовательность событий.
После получения отказа в военной поддержке Юрий Ингваревич, согласно Повести, созывает «братью» на совет. В собрании приняли участие три Ингваревича — Юрий, Роман, Олег, а также Юрий Давыдович Муромский и кто-то из пронских князей, отождествить которого затруднительно. Вожди собрались для определения дальнейших совместных действий в условиях неисполнения Суздалем обязанностей сюзерена. Феодальное право, как известно, позволяет вассалам отказаться от присяги в том случае, если их покровитель оказывается неспособным их защитить. Князья начали искать новые ориентиры. Во-первых, сам факт совещания говорит о союзе Рязани, Пронска, Мурома, а также Коломны, чья принадлежность к Суздальскому княжеству в те годы, видимо, была (или стала?) условной. Во-вторых, коллегиально было принято решение искать сепаратного соглашения с Батыем: «…и начаша совещевати, яко нечестиваго подобает утоляти дары». Речи о войне пока не шло: ведь, как было сказано выше, рязанцы немедленно по прибытии монгольского посольства согласились на предложенные ханом условия. Поэтому у князей были основания рассчитывать на возможность избежать войны. С другой стороны, планы монголов на мировое господство не были секретом даже для странствующего доминиканского монаха, практически не понимавшего местных языков, а уж тем более не могли оставлять иллюзий владетелям Рязани. Поэтому основной целью переговорного процесса с Батыем должно было стать максимальное оттягивание начала конфликта.
Для переговоров и в качестве заложника в ставку Батыя на Воронеж снарядили сына Юрия Ингваревича Федора «з дары и молении великиими, чтобы не воевал Резанския земли». По внешним признакам миссия княжича оказалась успешной:
«Безбожный царь Батый, льстив бо и немилосерд, приа дары и охапися лестию не воевати Резанския земли, и яряся хваляся воевати Русскую землю»[199].
Сепаратный мир заключили и, казалось бы, ничто не предвещало беды. С рязанской стороны нежелание конфликта было вполне искренним. В случае войны их поражение было предопределено. Кроме того, подстрекая хана к вторжению в «Русскую землю», под которой, судя по всему, понималась Северо-Восточная Русь, они оказывались изгоями среди своих же родственников, а также восстанавливали против себя Владимирского великого князя. При прочих равных Батыя также должны были в большей степени интересовать близкий к половецкой степи Киев и могущественный Владимир Залесский, а не бедная пограничная Рязань. Однако эти расчеты оказались неверными.
Исследователи разнятся во мнениях о причинах, побудивших Батыя разорвать только что заключенный мир. «Повесть о разорении Рязани Батыем» объясняет случившееся гневом хана, которому княжич Федор отказался предоставить «на ложе» свою жену Евпраксию:
«И нача [Батый] просити у рязаньских князей тщери или сестры собе на ложе. И некий от велмож резанских завистию насочи безбожному царю Батыю на князя Федора Юрьевича Резанскаго, яко имеет у собе княгиню от царьска рода, и лепотою-телом красна бе зело. Царь Батый, лукав есть и немилостивъ в неверии своем, пореваем в похоти плоти своея, и рече князю Федору Юрьевичю: „Дай мне, княже, ведети жены твоей красоту!“ Благоверный князь Федор Юрьевич Резанской и посмеяся, и рече царю: „Не полезно бо есть нам, христианом, тобе, нечестивому царю, водити жены своя на блуд, — аще нас приодолееши, то и женами нашими владети начнеши“»[200].
В просьбе Батыя самой по себе не было ничего необычного. Для монголов требование от покоренных народов женщин себе «на ложе» было обычным, а если оно исходило от самого хана — даже почетным. Однако Федор об этом не знал. Его реакция отражала чуждую монголам парадигму и, кажется, изумила чингизида, показалась ему оскорбительной:
«Безбожный царь Батый возярися и огорчися и повеле вскоре убити благовернаго князя Федора Юрьевича, а тело его повеле поврещи зверем и птицам на разтерзание; инех князей, нарочитых людей воиньских побилъ»[201]