Собственно, всё уже было сделано – разве что “Ода”, лишённая в отсутствии автора магического огня, не сработала, и воображаемый голем рассохся, рассыпался на мелкие кусочки. Истёрся в песок. Из которого можно теперь слепить что угодно… И даже прочитанное вами только что…»
Прочтёшь последнее предложение и рот откроешь от неожиданности.
Ведь правда же, насмешка?
…Итак, литературно-художественные истоки «трека»: Арним, Шелли, Гофман, Гейне, Майнринк, Холичер, Томас Манн (не путать с другими Маннами), Лем, Борхес, Умберто Эко, Дина Рубина. И, разумеется, Мандельштам – его в треке несравнимо больше, чем ночей Цоя и теней от цоевских песен. Из кучи иных творцов второго и третьего ряда в «истоках» поименуем разве что Лукьяненко и Пелевина, пусть они даже и современники Гундарина.
Троллейбус
Сразу огласим… нет, не приговор, а, следуя традиции, сюжет. На сей раз весь и сразу, не растекаясь мысью-мыслью по древу.
Два мента (один – аж целый генерал!), может быть, два жулика (или один честный, второй жулик – тут уж кто из читателей как поймёт) ведут «производственный» диалог о расследовании уголовного дела и, соответственно, о подследственном (о третьем жулике), присутствующем где-то рядом, но незримо. Генерал в повествовании без ФИО, просто генерал. Он является новым, недавно назначенным начальником второго жулика, у которого фамилия есть – Иванов. Так сказать, простая русская фамилия. Каждый из «собеседников» по ходу развития разговора (и сюжета) понимает, что делает и что ему надо делать дальше. Компромисс, похоже, находится. Что конкретно? Вот тут опять, как во многих «треках» Гундарина каждый читатель может (и имеет право) понять по-своему: у автора смысл не только полифоничен, но и многовариантен.
«…– Это всё восьмидесятые годы, – сказал, уныло вздохнув, генерал и нервно погладил себя по макушке». То ли, и правда (гундаринские полутона), пришло поколение честных генералов, то ли молодой генерал ведёт игру уже даже не второго-третьего, а четвёртого-пятого-десятого уровня/порядка: дескать, ты, подчинённый, с начальством прежде не делился, теперь научим тебя делиться не угрозой колюще-режущим предметом (финкой) под ребро, не «случайным» отказом тормозов на твоей машине, не тем, что вывезем в лес, а тем, что устроим провокацию со взяткой и окажешься ты, жадюга, в местах не столь отдалённых на долгие годы (бесконечно будет ехать троллейбус – обоим/одному из «собеседников» на миг/на вечность представилось это общественное транспортное средство).
В общем, вроде как в кабинете, а вроде как и в троллейбусе (помните цоевское из «Печали»? «И, вроде, жив и здоров. И, вроде, жить – не тужить»). А у одного из жуликов, когда он случайно теряет сознание, вдобавок ко всем напастям ещё и потусторонний мир в сознании (или наяву?) проскальзывает. «Издалека по мрачной улице приближалось облачко, внутри которого хватался за бока, извивался, прямо ухохатывался представитель выявленной генералом породы мелких бесов. Увы, Иванову он был знаком очень хорошо. И с тех самых восьмидесятых…» Ба! Знакомые все лица! Опять Сологуб! Как пить дать, Фёдор Кузьмич прямой наводкой, вернее, собственной персоной (впрочем, и наводкой тоже)! Уже без иллюзий и аллюзий, а прямым текстом. Так сказать, иду «на вы»! С открытым забралом.
Сологуб звучит и в назидательно-морализаторско-пропагандистских словах генерала: «…вообще как будто наша планета, ну, её советская часть, влетела в отравленный пояс. В облако мелких бесов, нацепляла их на себя и летит дальше». Вот были бы не мелкие бесы, а крупные (или хотя бы средних размеров), был бы не Сологуб, а Достоевский – он о таковых писал. Но, возможно, крупных бесов и Достоевского автор книги решил придержать на закуску – для своих последующих произведений: не коротких, а монументальных.
Что ещё мы видим в тексте? Снова насмешку? Или издевательство над нашей великой историей и её лидерами (в том числе национальными)? Фальсификацию? «Сверху, через генеральскую голову, на Иванова без какого-либо выражения смотрел Путин. Сбоку – со своей вечной презрительной полуухмылкой, вполоборота – Дзержинский…» Это в былые времена такое можно было позволить без вреда для собственного здоровья и считать безобидной шуткой, доброй незлобивой улыбкой и даже получить «свыше» понимающий одобрительный кивок. Сегодня за внешней безобидностью проглядывает хищный/звериный оскал недобитой несистемной оппозиции и, что уж скрывать, нежелательности, иноагентства и даже экстремизма и терроризма/террористичности! И того хуже – «пятой колонны» и «национал-предательства»! Не наши ценности! Ох, не наши!
…Конечно, горькая ирония, сарказм, стёб.
…Не забываем, что в «треке» второе главное действующее лицо (а может, и первое) – настоящий генерал! Не отставной какой-нибудь! Правда, без имени, фамилии и отчества. Безымянный, как звезда из пьесы румынского писателя Михаила Себастьяна (или, если кому нравится иначе, из кинофильма режиссера-постановщика Михаила Козакова). Да и зачем генералу ФИО! Генерал он и есть генерал! Кажется, что именно этот седьмой, а не второй рассказ с полным основанием/правом мог бы принять и с достоинством носить на/в/при себе заголовок «Генерал». Ан нет! Автор книги «треков», как мы уже знаем, не столь прост, чтобы поддаться внешним проявлениям/видимостям, параллелям и эффектам – он всегда (как дипломированный учёный-философ/кандидат наук) смотрит в глубь вещей и явлений! Ибо все мы, включая генералов, едем в одном общественном транспорте (вернее, плывём в одной лодке), даже если генералам кажется, что они сидят в своих высоких кабинетах и самых современных удобных креслах, приобретённых по импорту. Почему же «Троллейбус» у Гундарина? Ехать можно вечно… и «эта музыка будет вечной, если я заменю батарейку» (Наутилус Помпилиус» пришёлся к слову)!
Полифоничен и многовариантен и троллейбус Цоя (не случайно песню в нулевых для сольного исполнения выбрала и Земфира):
«Моё место слева, и я должен там сесть,
Не пойму, почему мне так холодно здесь,
Я не знаком с соседом, хоть мы вместе уж год.
И мы тонем, хотя каждый знает, где брод.
И каждый с надеждой глядит в потолок
Троллейбуса, который идёт на восток.
Все люди – братья, мы – седьмая вода,
И мы едем, не знаю зачем и куда…»
Далее сосед, согласно словам песни, не может уйти, ибо не знает пути. А в кабине троллейбуса нет шофёра. И ко всем напастям ещё и мотор заржавел:
«Мы молчим, но мы знаем, нам в этом помог,
Троллейбус, который идёт на восток.»
Михаил Гундарин как автор книги рассказов по мотивам цоевских песен мог бы и Вифлеемскую звезду обыграть, возможно, додумав за певца и музыканта, у которого: «Мы сидим не дыша, смотрим туда, где на долю секунды показалась звезда». Ан нет! Не обыгрывает. Оставляет за скобками. Словно намекает: читатель, я тебе подсказываю, посему додумай и обыграй сам. Дескать, раз ты мой читатель, значит, не глуп, так шевели же мозгами!
Как во многом туманен смысл гундаринского «Троллейбуса», ровно так же туманен и смысл цоевского, в расшифровке/интерпретации которого бытует не одна версия.
Порассуждаем об интерпретациях «Троллейбуса» Цоя, а в уме будем держать трактовки «Троллейбуса» Гундарина (три пишем, два в уме).
Верcия первая. Общественный транспорт – это советское государство без руля и ветрил: мол, едет себе и едет к пропасти/несётся/летит в пропасть. Версия вторая: путь к Богу не прост, тернист, особенно если находишься внутри не образно-виртуального, а реального рейсового троллейбуса, но в любом случае даже тут главное – верить во всё хорошее. Здесь и звезда кстати! Впрочем, всё может оказаться намного проще: Цой каждый день добирался на работу двумя видами транспорта: троллейбусом и метро. Чтобы оказаться у метро и дальше двигаться к конечной точке, надо было именно на троллейбусе ехать на восток – вот и сочинилось без всякого подтекста и злого умысла. Так сказать, поэзия чистого разума. Однако хочется сказки, тайны, загадки, дымки. Потому загадка, да и только! Точка!
…Итак: Гундарин, Сологуб, Цой. И много кого/чего ещё. В конце концов хотя бы в одной главке читатель может/должен самостоятельно выстроить ряд гундаринских предтеч.
Солнечные дни
Пишут2, что Цой не любил петербургскую зиму, особенно снег (белую гадость). Собственно, в Петербурге и лето не ахти какое, тем не менее в это время года есть солнечные дни (зимой-то их практически не бывает: сыро, слякотно, снежная жижа). Летом, что называется, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Зимой же в городе на Неве, и правда, тоска зелёная. У Цоя:
«Мне везде неуютно и пиво пить в лом
Как мне избавиться от этой тоски
По вам, солнечные дни?..»
…Ромку, героя шестого «трека» книги Гундарина «#ПесниЦоя», по солнечным дням тоже гложет тоска зелёная. По светлым дням, когда в его собственную жизнь и в пасторальную жизнь его деревни ещё не успела ворваться жёсткая жизнь железного города. Как только ворвалась, так деревни и не стало: всё, что было более-менее живым и что могло двигаться, в город постепенно и переместилось. Чуете «Прощание с матёрой» Распутина? А прозу Белова, Астафьева и (эх, была ни была!) Шукшина? Не чуете? А она есть! Вернее, даже они – и писатели, и их многочисленные деревенские прозы. Их всех есть у меня, вернее, у Гундарина!
И ещё есть у автора одна существенная деталь, придающая этому «треку» не только яркую социальность, но и гротескно-протестную идеологичность. Не только в сельскую местность пришёл разрушительный/разрушающий город, но в страну ворвалась новая жизнь в виде «перестройки», гайдаро-ельцинских реформ и всех последующих, как цепочка добавленных стоимостей, «радостей» и событий (которые, собственно, оставлены за скобками повествования, но не просто фонят, а прут «изо всех щелей и пор», возрастной читатель хорошо помнит и понимает реалии тех лет): «