– Что тебе привезти? – спросила Настя. – В принципе, мы уже накупили всякой всячины, но, может быть, ты хочешь чего-то особенного?
– «Нутеллу», – подумав, ответила я.
– Заметано! – сказала Настя и отключилась.
Я отложила смартфон в сторону и закрыла глаза. Все эти приготовления и переодевания растревожили меня. В спине появилась тупая боль, а сердце заныло, как перед экзаменом. Зачем ко мне едет весь класс? Я никогда не была душой компании. Одноклассники меня не любили. Они принимали мою неразговорчивость и замкнутость за гордыню, а я просто побаивалась их, зажималась в их присутствии и никому не доверяла.
Этот страх перед людьми появился у меня в детском саду. Я посмела выиграть конкурс рисунка, который всегда выигрывала дочка воспитательницы, я также носила самые красивые и дорогие платья в группе, что вызывало всеобщую зависть. Воспитательница меня невзлюбила и начала исподтишка изводить. Помню ее постную физиономию с кислым взглядом круглых глаз, жутко увеличенных толстыми линзами очков, а также ее тонкие и вечно недовольно поджатые губы. Она постоянно придиралась ко мне и ехидно комментировала каждый шаг, отчего я начала прятаться от нее под кроваткой или за шкафом.
Как-то я пришла в садик в маминых бусах, и она велела мне снять их и дать поносить по очереди всем девочкам. Когда я отказалась, выставила меня перед всей группой с плакатом в руках, на котором было написано слово «жадина», и все кричали мне: «Жадина-говядина!» – а я стояла перед ними, будто изгой, и рыдала навзрыд.
Помню ее обидные слова в адрес моей мамы, истинный смысл которых дошел до меня, только когда я повзрослела. И никогда не забуду, как она вмешивалась в мои игры с другими детьми и хитро по-взрослому настраивала их против меня под видом искренней заботы. Я чувствовала подвох, но ничего не понимала и не могла себя защитить. Именно тогда я пришла к выводу, что мир несправедлив, что лицемерие и подлость почти всегда торжествуют, а чтобы избежать насмешек и обид, нужно помалкивать и не высовываться. Таким образом, в школу я пришла уже скрытной, погруженной в себя молчуньей и держалась в гордом одиночестве в стороне от других ребят вплоть до восьмого класса, пока в моей жизни не появилась Настя.
Она приехала к нам из далекого северного города, где живут сплошь светловолосые и светлоглазые люди, которые питаются черной икрой и замороженной рыбой. Она выглядела старше своих четырнадцати лет и казалась мне необыкновенной красавицей. Настя посещала театральный кружок, подрабатывала моделью и мечтала сняться в кино. Именно она внушила мне, что из меня тоже может получиться фотомодель. А я на тот момент вообще не разбиралась в моде и не могла правильно назвать ни одного бренда. Чтобы понять всю глубину моего невежества, достаточно заметить, что мне, например, казалось, будто Кристо́баль Баленсиа́га – это католический епископ из учебника истории, а Томми Хилфи́гер – это тот классный парень, который написал «Над пропастью во ржи».
Настя никогда не смеялась надо мной, а спокойно и серьезно объясняла, что к чему. Этой спокойной серьезностью она меня и подкупила. А я в свою очередь понравилась ей своей молчаливостью и нежеланием блистать в центре внимания. Настя всегда искала такую подругу, которая не утомляла бы ее болтовней и не затмевала ее красоты, и обрела идеальную кандидатуру в моем лице.
Мы быстренько подружились и начали проводить вместе всё свободное от школы время. Особенно прекрасны были выходные. Мы с Настей с утра пораньше уезжали на автобусе за город в крупный торговый центр и развлекались там до глубокой ночи, важно расхаживая среди бесчисленных вешалок с одеждой, перебегая из одной примерочной в другую с охапками шмоток, которые мы не собирались покупать, а просто примеряли смеха ради, не забывая при этом фотографироваться в разных ракурсах и тут же постить фотки в «Инстаграм». А нагулявшись, забегали в «Макдональдс», чтобы поесть промасленную и пересоленную, но всё равно желанную картошку из пакетика, а также в «Старбакс», чтобы выпить кофе из стаканчика с собственным именем. Если хватало денег, покупали мороженое «Мовенпик», причем одну порцию на двоих, и по очереди в восхищении тыкали в него палочками.
Многие считают подобное времяпровождение идиотским и бессмысленным, но мы с Настей наслаждались каждой минутой совместных выходных. Ведь, помимо легких развлечений, мы много и с удовольствием общались, а, как известно, нет на свете ничего приятнее общения родственных душ! Я наконец-то обрела настоящую подругу и постепенно разговорилась. У нас с Настей не было секретов друг от друга.
Признаться, только ее одну изо всего класса я и хотела бы видеть около себя в больничной палате. Что мне другие одноклассники? Я их совсем не знаю. Проучилась с ними десять лет и понятия не имею, чем они живут. Интересно, что подвигло всех этих чужих ребят объединиться ради коллективного визита в больницу? Жалость ко мне? Любопытство? Или их просто заставили пойти?
Послышался робкий стук.
– Входите! – крикнула мама.
Дверь со скрипом отворилась, и в палату на цыпочках вошел папа, неся в руках какую-то трубу.
– Что это у тебя в руках? – удивилась мама.
– Калейдоскоп! – торжественно объявил папа и с силой тряхнул трубу, отчего внутри нее загрохотали и зашуршали стеклышки с тем характерным звуком, который получается, когда кубинцы, пританцовывая, потряхивают мара́касами.
Папа и сам на радостях был готов пуститься в пляс. Но мама не разделяла его восторга.
– И зачем ты его приволок? – скептически поинтересовалась она.
– Для Татьяны! – с гордостью добытчика воскликнул папа. – Она в детстве безумно любила подобные штуки!
– Ей уже не три года, как видишь… – глубоко вздохнула мама и посмотрела на папу равнодушно и устало, будто на безнадежного больного. – Где ты его откопал? На помойке? Лучше бы фруктов купил!
– Папа, дай его сюда, – попросила я, протягивая руку.
Папа приблизился и осторожно вложил калейдоскоп в мою слабую, дрожащую руку. Какой тяжелый! Я с трудом поднесла его к лицу и заглянула в волшебный глазок. Цветные стеклышки внутри сложились в причудливые, похожие на хризантемы цветы с розовыми, синими и желтыми лепестками. Я тихонько потрясла трубу, и лепестки цветов с шорохом осыпались. Мне почему-то стало нестерпимо грустно, до слёз.
– Ну вот, расстроил ребенка! – Мама с возмущением всплеснула руками, поворачиваясь к папе. – Забирай свою поганую трубу! Никакой пользы от тебя, одно горе!
Чтобы немного развлечь меня, мама принялась рассказывать о дорогом банкете, который должен был состояться в их столовой в ближайшие дни. Описывая блюда, которые она приготовит для этого торжества, мама между делом покормила меня холодным томатным супом со свежими огурцами.
– Татьяна по-прежнему придерживается вегетарианской диеты? – глядя на этот суп, забеспокоился папа. – Ей обязательно нужно начинать кушать мясо! И чем скорее, тем лучше!
– Без тебя разберемся! – пробормотала мама.
За последние несколько лет я окончательно убедила ее в том, что быть вегетарианкой круто и полезно, и теперь ей тяжело было признать, что ее любимая всезнающая и самая лучшая дочь в чем-то оказалась не права.
А после обеда ко мне приехала Настя. Она ногой открыла дверь в палату и, согнувшись в три погибели, с трудом втащила увесистый мешок.
– Зачем же вы таскаете тяжести? – спохватился папа. – Я вам помогу!
Он подбежал к Насте, схватился за мешок и в пылу усердия разорвал его почти до середины.
Из мешка посыпались какие-то детали. А еще я разглядела обод и спицы колеса.
– Ты привезла мне велик? – удивилась я. – Зачем?
– Это не велик! – тяжело дыша и утирая пот со лба, покачала головой Настя. – Это инвалидная коляска моего дедушки. Нам она больше не пригодится, а тебе послужит!
Я задрожала и зажмурилась. До настоящего момента моя болезнь словно бы существовала только в моем воображении. Я лежала неподвижно и старалась не думать о том, что эта неподвижность вынужденная. Где-то в глубине моего сердца еще теплилась надежда на то, что я однажды проснусь и смогу вновь пошевелить пальцами на ногах. Но вот моя беда начала неотвратимо материализовываться, и первым ее реальным признаком стала эта злополучная коляска.
«Теперь не отвертишься, – в отчаянии думала я, не глядя на коляску, но видя ее перед собой с ужасающей отчетливостью, куда бы я ни отвернулась. – Не получится больше обманывать себя и мечтать о том, чему не сбыться. Вот она, моя новая реальность».
– А ты шикарно выглядишь, подруга! – весело воскликнула Настя. Она заметила, что мне не по себе, и решила меня подбодрить. – Тебе очень идет эта кофточка! Потрясный вид! Смотришься даже лучше, чем в день рождения! Где, кстати, этот твой зеленый свитер с бордовыми ромбиками и блестками?
– Это не мой, а мамин, – через силу улыбнулась я.
Ни у меня, ни у Насти в гардеробе не было супердорогих брендовых вещей, но мы давным-давно раскрыли секрет, что красота – не в конкретной вещи, а в ее сочетании с другими вещами, и часто подбирали себе образы, смешивая современную одежду с обносками из маминого шифоньера или бабушкиного сундука. В ход шло всё, что попадалось под руку: деревянные бусы, линялые шарфики, пластмассовые застежки и забавные бумажные воротнички и манжеты на пуговках. Иногда получалось удачно. Иногда не очень. Но каждый раз это было весело.
– Звонила наша классная, – сообщила Настя. – Предупредила, что подъедет с ребятами к трем часам. Они скинулись и решили купить тебе букет цветов и тортик. Я им подсказала, что ты любишь миндальный. Кстати, вот тебе «Нутелла»! – И она, привстав на одно колено, театральным жестом извлекла из кармана свитера баночку моей любимой шоколадной пасты.
Я тихонько засмеялась и взяла ее за руку. Настя улыбнулась и ласково пощекотала пальцами мою ладонь.
Ровно в три часа пополудни в палату широким, размашистым шагом вошла наша классная руководительница, похожая на гренадера, только без усов и в дамском платье. Она поприветствовала нас резким командным рыком, от которого мой пугливый папа невольно присел. Оглядев всю нашу компанию ястребиным взором и оценив распределение сил, классная прямиком направилась к моей маме, видимо решив, что с остальных спрос невелик, и, четко, по-военному отдав ей честь, приступила к подробному допросу с пристрастием. Мама стояла вытянувшись в струнку и отвечала путано и многословно, то и дело запинаясь от волнения. Допросив маму, классная позволила себе один глубокий сочувственный вздох, а затем вновь гордо расправила плечи, выкатила грудь колесом и, чеканя шаг, приблизилась к моей постели. Пристально и бесстрастно глядя на меня сверху вниз, она потрепала меня за ухом, словно любимого пса, и коротко заметила, что класс ждет внизу, на проходной, потому что их не пропустили всей оравой.