– Как будем выходить из положения? – поинтересовалась она.
– Я знаю! Сейчас! – воскликнула Настя и метнулась к двери.
Ее не было минут сорок. Классная всё это время поддерживала светскую беседу с моей мамой, периодически выглядывая в окно.
Папа подсел к моей постели и стал растерянно вертеть в руках калейдоскоп. Я отобрала у него калейдоскоп и положила его на тумбочку.
– Татьяна, – прошептал папа, наклоняясь. – Почему ты такая грустная? Не унывай! В жизни есть вещи страшнее инвалидности!
– Согласна, – кивнула я. – Например, трусость и предательство.
Папа густо покраснел и замолчал. Его мелко дрожащие руки сжались в кулаки, а всё тело напряглось. Я посмотрела на него и ахнула: похоже, он принял мои слова на свой счет!
– Папа… – начала я.
– Ничего не говори! – горячим шепотом перебил он, не переставая краснеть. – Я кругом виноват, я знаю! Мое слабоволие непростительно! Мой уход от вас с мамой – тоже. Но я ничего не могу с собой поделать! Я пытался измениться, пытался стать решительным и смелым, действовать и не задумываться ни о чем! Но, видишь ли, Татьяна, у меня ничего не получилось! Я не умею настоять на своем и всегда подчиняюсь обстоятельствам. Когда мне говорят: «Уходи!» – я ухожу. Если бы мне сказали: «Вернись!» – я бегом прибежал бы обратно! Но сломить чужую волю я не в силах! Так уж вышло, что я не способен ни сломать, ни построить. Я по природе своей не творец и не разрушитель. Я, скорее, созерцатель, книжный червь! Признаю́, что я – предатель и трус. Мне нельзя было жениться и заводить ребенка. Я просто на минутку поверил, что счастье возможно и для таких, как я! И, как видишь, я ошибся. Но я не хочу, чтобы ты страдала из-за моей ошибки! Что мне сделать, Татьяна, чтобы тебе стало легче? Я готов на всё, я и жизнь отдам, если потребуется!
– Купи мне последний «Айфон», – глядя на него в упор, бросила я, резко сбивая пафос его высокопарной речи.
Папа побледнел и отшатнулся.
– Я это заслужил, – тихо промолвил он, опуская глаза и теребя пуговицу на рубашке трясущимися тонкими пальцами.
И опять острая жалость к нему иглой кольнула мне сердце, и я задрожала от внезапно подступивших горьких слёз.
В этот миг в палате вновь появилась Настя.
– Их так и не пустили! – с порога зачастила она. – Поэтому сюда они не придут! Но я тут организовала коротенький флешмоб! Объяснять не буду, сейчас сами всё увидите! Смотрите в окно!
Настя подбежала к приоткрытому окну, распахнула его настежь, впуская в палату ледяной ноябрьский ветер, доносящий отдаленные крики и смех ребят, стоящих внизу, под окнами больницы, и с широкой улыбкой махнула рукой, подавая им сигнал. Мы в ожидании воззрились на хмурое, обложенное тучами небо. Через несколько мгновений в небе появились десятки разноцветных воздушных шаров с надписями: «Привет!», «Как дела?», «Мы скучаем!», «Поправляйся!». Трогательные и грустные, они уплывали всё выше и выше, увлекаемые безжалостным ветром за пепельно-серые облака. Среди всех этих шаров неожиданно промелькнул один розовый с надписью: «Люблю!» При виде его сердце у меня резко и болезненно сжалось и, обмирая, покатилось куда-то вниз.
– Чей это? – указав на него пальцем, ослабевшим от волнения голосом спросила я.
– Мой! – с гордостью ответила Настя и зарделась.
– Твой? – глупо переспросила я, не в силах скрыть разочарование и обиду.
Настя быстро и пытливо заглянула мне в глаза и сразу всё поняла.
– Конечно, мой, чей же еще? – безжалостно произнесла она.
А вечером, перед уходом, Настя села на постель и, погладив меня по щеке, мягко произнесла:
– Хватит по нему убиваться, Тань. Это уже смешно.
– Что тут смешного? – обиделась я.
– Страдания твои – смешные! – прямо заявила Настя. – Нашла по кому вздыхать! Ну да, он смазливый. На фоточках хорошо выглядит. А дальше-то что?
– Мне не нужно дальше, – попыталась отшутиться я. – Мне достаточно того, что есть.
– Вот и плохо, что тебе этого достаточно! – возмутилась Настя. – Тань, я понимаю, тебе всегда павлины нравились. Но тут реально тяжелый случай: мальчик-то совсем тупой. Да еще и трус, как выяснилось. Забудь о нем! Оглянись: вокруг столько классных парней!
И она со смехом обняла меня и легонько сжала мое плечо.
– Я его люблю, – серьезно ответила я.
– Это не любовь, – покачала головой Настя. – Ты сама себе напридумывала то, чего нет. Раскрой глаза пошире и взгляни на своего красавчика! Барахло он, неужели не видно? Я ему сто раз предлагала к тебе приехать, и вчера уговаривала его: мол, нехорошо получается, всем классом пойдем в больницу, давай и ты с нами! Так он поначалу не знал, куда глаза прятать, а теперь осмелел и уже хамит мне! Тань, с таким связываться – себя не уважать! Поэтому прекращай по нему слезы лить и ищи себе другого кавалера!
– Сейчас встану и пойду искать! – горько усмехнулась я.
– Болезнь чувствам не помеха! – безапелляционно заявила Настя. – Села в коляску – и вперед! Если всегда будешь выглядеть так же круто, как сегодня, и смотреть на жизнь с юмором и оптимизмом, никаких проблем с личной жизнью у тебя не будет, поверь мне!
…Ночью, когда все, включая маму, ушли, я надела наушники и долго размышляла в темноте, слушая одну за другой разные песни на YouTube. Одна из них, несмотря на простоту и наивность, затронула мою душу и показалась отголоском моих собственных мыслей и переживаний. Неизвестная мне прежде певица Луна негромким проникновенным голосом пела:
Мальчик, ты – снег,
Которого не будет.
Я докажу, что ты слеп,
Как и другие люди…
Я немного поплакала, слушая эту песню, а затем вслед за исполнительницей повторила:
– «Я прощу, что ты слеп, но ты мне больше не нужен».
Саша, прощай. Я больше не хочу вспоминать о тебе. Никогда.
День 17
– С добрым утречком! Соскучилась по мне, Танюшка? – громко спросила мама, вваливаясь в палату. – Как самочувствие?
– Прекрасно! – без тени иронии откликнулась я.
– Вот и декабрь наступил! Доктор говорит, если дальше всё пойдет так же хорошо, к Новому году выпишут тебя!
– Отлично! – Я приподнялась на кровати, чтобы поцеловать склонившуюся надо мной маму. – А мне сегодня Шварценеггер приснился. Подходит ко мне и говорит: «Пора выбираться из этого дерьма!»
– На английском? – с придыханием спросила мама, которая не знала ни одного иностранного языка.
– Почему на английском? – удивилась я. – На чистейшем русском. Но с его фирменной интонацией.
За последнюю неделю в моей жизни не произошло никаких серьезных перемен: я по-прежнему лежала в отдельной палате, которую мама оплатила сразу после того, как ей одобрили кредит в банке, и по-прежнему не могла ходить. В душе у меня творилось непонятно что. В то памятное воскресенье я дала себе несколько твердых обещаний: делать всё возможное и невозможное для скорейшего восстановления, не вспоминать Сашу и не жалеть себя. Но время текло, а ни одно из этих обещаний я так и не выполнила до конца, хотя поначалу все задачи казались мне до смешного простыми.
Я с энтузиазмом занялась собственной реабилитацией. Сперва решила ознакомиться с научной литературой и несколько дней и ночей подряд в свободное от капельниц, уколов и прочих процедур время не выпускала из рук смартфон, штудируя найденные в Интернете учебники. Так и не разобравшись до конца в километрах страниц изощренной зауми, щедро приправленной неведомыми мне медицинскими терминами, я отбросила их и переключилась на популярные околонаучные источники, которые утверждали, что любую проблему можно решить одной лишь силой мысли. Прочитала я и про аутогенные тренировки, и про визуализацию, и про самогипноз.
Оказывается, чтобы выздороветь, достаточно иметь богатое воображение и ежечасно прокручивать в уме киноленту, где ты в главной и хитовой роли бегаешь, прыгаешь, отжимаешься, опираясь на кончики пальцев, крутишь «солнце» на турнике, бьешь мировые рекорды в легкой атлетике и покоряешь Эверест, будучи в реальности жалким обездвиженным инвалидом. И, якобы обманутый этими картинками, мозг посылает такие мощные повелительные сигналы в мертвые мышцы, что они оживают и начинают работать как ни в чем не бывало. А на некоторых сайтах, не стесняясь, писали, что мозг посылает эти сигналы прямиком в небесную канцелярию и в ответ получает неограниченные возможности. В общем, поверить в этот бред могли только больные отчаявшиеся люди вроде меня.
Воодушевленная лживыми обещаниями быстрого и полного исцеления, я приступила к аутогенным упражнениям. Цели перед собой поставила самые высокие: не просто научиться заново стоять на ногах, а еще и сплясать на пороге больницы после выписки.
Танцевать я любила с детства. Мне казалось, что именно в танце человеческая душа раскрывается во всей ее полноте. Но самым приятным в танцах лично для меня было необыкновенное освобождающее чувство полного самозабвения, когда уже не важно, кто ты, где ты и как ты выглядишь. Есть только музыка, только ритм и твое послушное ритму сердце.
Именно за этим я и ходила в клубы. Меня не интересовали концерты, знаменитости, коктейли, возбужденная толпа и вызывающая галлюцинации наркота. Мне просто хотелось танцевать в темноте, тумане, мигании и шуме, где можно затеряться, словно песчинка на пляже, и ни о чем не думать. И вот теперь, когда нижняя половина моего тела превратилась в мертвый груз, я, лежа в постели, воображала, будто мы с Сашей (а с кем же еще?) танцуем зук на главной площади города. Саша неплохо танцевал хип-хоп и тектоник, но почему-то всегда стеснялся пригласить меня даже на банальный медляк, где люди просто обнимаются и топчутся на месте, не говоря уже об откровенных танцах вроде сальсы или зука. А мне всегда так хотелось с ним потанцевать! В моем воображении Саша уверенно и надежно вел меня в танце, нежно отклонял меня и вновь мягко, без наглости и вызова прижимал к себе, бережно подхватывал на руки и поднимал высоко над головой, не сводил с меня глаз в переходах и в ликовании кружил меня без устали, отчего мое сердце замирало от счастья.