– Чего ты там вертишься и скрипишь кроватью? – недовольно прошептала с соседней койки Ирка.
– Не спится, – шепотом ответила я.
– Голодная, что ли? – удивилась Ирка. – Или спина болит?
– Ты прямо как моя мама, – улыбнулась я в темноте. – Если не спится, значит, надо покушать.
– А что? Давай и в самом деле поедим чего-нибудь? – приподнявшись на подушке, предложила Ирка. – У меня есть колбаса, сгущенка, соленые огурцы. Чайку заварим.
– Тихо ты! – Я прижала палец к губам. – Какой чаёк! Твой чайник гудит, как паровоз! Всю палату разбудим!
– Тогда пойдем на лестницу курить! – неожиданно позвала Ирка.
– Я не курю, – растерявшись, пролепетала я.
– Собирайся! – Ирка была неумолима.
Путаясь в пододеяльнике, я кое-как выбралась из постели и, с трудом переместившись в кресло, вопросительно взглянула на Ирку. Она накинула халат, завязала волосы в пучок и зашуршала пакетом.
– Чего ты там копаешься? – возмущенно зашептала я.
– Погоди, сейчас пойдем, – отозвалась Ирка, пряча какой-то крохотный сверток в карман халата.
Она потихоньку выкатила меня из палаты и повезла по коридору в сторону лестницы. На посту палатной медсестры не было ни души, поэтому мы без труда проскользнули на лестничную площадку, где было накурено и вовсю гулял сквозняк. Ирка достала из кармана сверток, медленно развернула его, зажала между пальцами какой-то небрежно скрученный окурок и щелкнула зажигалкой. Коротко вспыхнул огонек, на мгновение озарив ее строгое сосредоточенное лицо. Окурок тихонько затрещал. Потянуло сладковатым дымом.
– Держи. – Ирка протянула мне окурок, выдыхая облако сизого дыма и блаженно щурясь. – Только сильно не затягивайся! А то еще стошнит с непривычки.
– Что это? – спросила я, с недоверием разглядывая окурок.
– Прими вместо обезболки и снотворного! – протянула Ирка и неожиданно громко хихикнула. Ее лицо вспотело, а взгляд осоловел в стеклянной неподвижности.
Я внимательно посмотрела на нее, и в памяти у меня всплыли разноцветные огни ночного клуба, безумная толпа, скачущая в ритмах электрохауса, маленькая таблетка на Сашиной раскрытой ладони и мой собственный панический ужас, когда картинка перед глазами начала расползаться, вытесняемая жутким беспросветным мраком. Он сочился из раскрытых ртов окружающих людей, а мои губы в тот момент словно слиплись и отказывались разжиматься, не пуская рвущийся наружу крик.
– Спасибо, мне что-то не хочется курить, – холодно ответила я.
– Ну, тогда и я не буду! – вяло махнула рукой Ирка и выбросила косяк в распахнутую форточку. – Я тоже не курю. Это мне друзья принесли. Говорят, после него голова меньше болит.
Потом мы с ней вернулись в палату, и проголодавшаяся Ирка жадно набросилась на еду. Я, глядя на нее, тоже невольно захотела есть и полезла в тумбочку за пакетами и свертками. Мы с ней по очереди макали сухое печенье в банку со сгущенкой и хрустели в ночной тишине солеными огурцами.
Ирка рассказала мне, что после выписки обязательно обратится в полицию с заявлением на своего Пашу.
– Никогда не прощу этого урода! – громким шепотом выкрикнула она, отчего Даша на противоположной койке глубоко вздохнула во сне и беспокойно заворочалась. – И ты своего не прощай!
– А в чем он виноват передо мной? – подумав, пожала плечами я и с хрустом зажевала очередной огурец. – В том, что не хочет встречаться с инвалидкой? Смешно.
– Да уж, смешно! – рассердилась Ирка. – Прямо обхохочешься!
– Мне от него ничего не надо… – вздохнула я. – Всё прошло.
– А раз прошло, то и нечего тут вздыхать так тяжко! – неожиданно заключила Ирка. – Танюх, у нас сгущенка заканчивается. Доставай свою «Нутеллу»!
Прикончив все запасы, мы завалились спать. Перед сном я слушала грустные песни девяностых годов, которые любила моя мама, и смотрела в окно на беззвучно падающий снег. «А может, просто снегом стать… – доносилось из наушников. – Днем и ночью падать к дому твоему…»
Ночью мне приснился сон, будто меня выписали из больницы, не дожидаясь утра. Дверь за мной затворилась, раздался щелчок запираемого замка, и я с усилием и болью потащилась в своей неудобной коляске по зимним сугробам, оставляя за собой глубокий неровный след. В морозном небе поблескивала звездная пыль, тихо подвывал скованный льдом северный ветер, с ветвей старых каштанов, растущих во дворе больницы, с еле слышным шорохом осыпал倍ся снег. И никто не встречал меня за воротами: ни моя вечно паникующая мама, ни переминающийся с ноги на ногу папа, готовый вот-вот пуститься наутек, ни красавица Настя в шикарном зимнем пальто, купленном на распродаже. Не было ни величавой классной руководительницы с генеральской выправкой и манерами, ни ребят из класса, ни знакомых из модельного агентства. Никого. Я кое-как вытерла набежавшие от усталости и разочарования слезы, приподнялась в коляске, чтобы распахнуть калитку, и неожиданно заметила на скамейке под вязом какую-то тень.
Калитка со скрипом отворилась, тень шевельнулась, качнулась мне навстречу и поприветствовала меня издалека, приподняв шляпу-котелок. Я задрожала и опустилась обратно в кресло не в силах вымолвить ни слова.
Сердце заколотилось как сумасшедшее, руки затряслись, во рту пересохло. «Этого не может быть! – подумала я в первую секунду. – Слишком поздно!» А руки уже сами собой напряглись, толкая тяжелые от налипшего снега колеса моей неповоротливой старой коляски, и я готова была лететь навстречу этой тени, ожидающей меня вдалеке! «Саша! – закричала я как сумасшедшая и бешено замахала рукой. – Саша!» В это мгновение я позабыла всё, что случилось со мной за последний месяц, позабыла саму себя и вновь обрадовалась до беспамятства, и вновь ощутила, что живу полной жизнью!
Мое сердце больно сжималось, кровь кипела, я из последних сил толкала проклятую коляску, чуть не плача от того, что не могу вскочить и побежать, куда мне хочется, и громко отчаянно звала Сашу.
Но северный ветер вырвался из ледяных оков, с силой качнул ветки раскидистого вяза, и тень на скамейке исчезла. Вокруг не было ни души. Лишь только поднявшаяся метель уныло скрипела калиткой, безвозвратно заметая мой след.
День 48
Утро в канун Нового года выдалось суматошным и нервным. Мы с мамой опять повздорили и накричали друг на друга. А началось всё, как обычно, с пустяка: я сообщила маме, что не буду праздновать Новый год дома.
– А куда же ты денешься? – удивилась мама.
– Меня Настя пригласила на вечеринку, – уклончиво ответила я.
– Какую вечеринку? – не поняла мама и тут же рассердилась: – Как ты себе это представляешь: больная, полуживая, в коляске – и на вечеринку? Не успели ее из больницы выписать, а она уже о вечеринках думает! Давно у тебя спина не болела, а?
– Да при чем тут моя спина?! – возмутилась я. – Если я теперь колясочница, что ж, по-твоему, мне всю жизнь дома от людей прятаться? Я гулять хочу! В школу ходить, с друзьями встречаться!
– В школу тебе пока рано, восстановись сперва! А потом запишем тебя в класс коррекции. А насчет друзей я не против! Встречайся хоть каждый день! Но только на нашей территории!
– А где тут встречаться? – оглядывая комнату, я развела руками. – Кругом лекарства, бинты, коляска эта дурацкая размером с «кадиллак»! Сюда даже лишний стул не втиснуть!
Куда ты предлагаешь гостей усаживать? Ко мне на колени?
– На ногах постоят, ничего с ними не случится, с гостями твоими! – раздосадованно проворчала мама.
С момента моей выписки из больницы подобные ссоры случались у нас постоянно. Мама категорически отказывалась признавать меня полноценным человеком, способным пересечь порог родного дома и самостоятельно сходить в булочную за хлебом или в аптеку и при этом не покалечиться или не убиться насмерть в неудобной коляске. Отчасти она была права, потому что мир не приспособлен для инвалидов. Он создан для здоровых и активных людей, которые умеют лезть напролом и пихаться локтями, пробивая себе путь к желанной цели.
В первые дни после выписки я безвылазно сидела дома, поэтому не могла в полной мере ощутить разницу между своей нынешней жизнью и предыдущей. Но однажды мне позвонила Настя и, поболтав ни о чем минут пятнадцать, вдруг спросила:
– Ты еще никуда не выезжаешь?
– Нет, – со смехом ответила я.
– Чему ты смеешься? – удивилась Настя.
– Твоему вопросу, – продолжая улыбаться, сказала я. – Чувствую себя малолетней барышней из девятнадцатого века, которой маменька не разрешает ездить на балы или в гости. «Вы еще не выезжаете?» – «Увы, сударыня!»
– Почитываешь усадебные романчики про любовь в богатых домах? – усмехнулась Настя. – Лучше бы на улицу чаще выходила! Не залеживайся дома, подруга! Чем скорее начнешь выезжать в свет, тем лучше!
Я посчитала ее слова справедливыми. Действительно, нечего запираться в четырех стенах! Пора возвращаться к нормальной, полноценной жизни! Однако осуществить задуманное оказалось не так-то просто.
Никто не ждал меня там, за порогом дома, и не собирался помогать мне в моем затруднительном положении, из-за которого любая моя вылазка наружу превращалась в череду препятствий.
Первое из них состояло в том, что мы с мамой жили в квартире на четвертом этаже шестиэтажки, в которой не было лифта. Каждый мой спуск в коляске по лестнице из шести пролетов, насчитывающей в целом семьдесят две ступеньки, оборачивался нелегким испытанием. Но еще тяжелее был подъем, казавшийся таким же непреодолимым, как покорение Гималаев. Второе препятствие поджидало меня сразу при выходе из подъезда, к которому с улицы вела лесенка без пандуса. Далее следовали препятствия в виде многочисленных бордюров, ухабистых тротуаров, открытых канализационных люков и перекопанных улиц, где круглый год ремонтировали трубы или строили дома. Вскоре также выяснилось, что отнюдь не все аптеки и булочные готовы распахнуть передо мною двери. Вернее, двери-то порой оставались незапертыми, но я всё равно не могла проехать внутрь в своей широкой коляске. И почти нигде не было ровных и гладких спусков и подъемов, не говоря уже о пандусах!