Главное же препятствие называлось «общественный транспорт». По нашему городу курсировал всего один низкопольный троллейбус, в который инвалид-колясочник мог забраться без посторонней помощи. К сожалению, маршрут этого чудо-троллейбуса пролегал слишком далеко от нашего дома. Поэтому мама, еще не расплатившись с предыдущими кредитами, брала новые, чтобы возить меня в поликлинику на медицинском такси. Я в шутку называла его «межгалактическим такси», потому что, судя по стоимости проезда, оно возило пассажиров как минимум в соседние галактики.
Вполне понятно, что, намучившись со мной во время всех этих прогулок и переездов, мама готова была на что угодно, лишь бы я как можно реже покидала дом. Но и дома хватало проблем. Моя бедная тревожная мама обращалась со мной так, словно я могла рассыпаться на мелкие осколки от малейшего небрежного касания. Более того, она не позволяла мне даже вздохнуть без ее разрешения и непосредственного участия! Во время моего первого после возвращения из больницы домашнего обеда между мной и мамой вспыхнула ссора. Началось с того, что она заставила меня надеть салфетку, чтобы еда не текла изо рта мне на грудь, как будто я была совсем больной и не могла без приключений донести еду до собственного рта! А потом и вовсе полезла кормить меня с ложки. Когда я оттолкнула ее руку и сорвала с себя салфетку, мама кинулась причитать, что я, неблагодарная скотина, совсем ее не жалею и не люблю. Тут уж и я не выдержала и накричала на нее с таким неприкрытым гневом, что она притихла и растерялась.
На этом скандалы не закончились. Вскоре мне позвонил папа и предложил прийти навестить меня в выходные. Для него я планировала испечь мои фирменные вегетарианские кексы из кабачков с шоколадом. Но не тут-то было! Мама запретила мне приближаться к миксеру и газовой плите и заявила, что не позволит мне месить тесто, чтобы не надорвать спину. Единственное, что я могла себе позволить, это смешать ингредиенты в чашке. У меня руки тряслись от обиды, когда я на кухне медленно перебирала продукты. От расстройства я рассыпала на пол муку и разбила яйцо мимо чашки, а потом отодвинула чашку в сторону и разразилась горькими слезами.
– Не плачь, Танюшка, милая! – дрожащим от сочувствия голосом уговаривала мама. – Сама ведь понимаешь, что сейчас нужно забыть о домашних делах и поберечься.
– Оставь меня! – завывала я. – Ты мне жить не даешь! Я с тобой тут совсем загнусь от тоски! Ненавижу!
Успокоившись, я, конечно, горячо просила у мамы прощения, а она плакала и целовала мне руки, и мы мирились и снова становились лучшими подругами. До следующего скандала.
Когда Настя накануне позвонила и пригласила меня на новогоднюю вечеринку, я потихоньку от мамы приняла приглашение, но до последнего не говорила ей об этом, потому что была уверена, что мама не разрешит мне пойти. Тем более что вечеринка устраивалась не у Насти дома, а на квартире у незнакомого нам обеим парня, который учился на первом курсе медицинской академии вместе с Настиным новым кавалером.
– Опять врачи? – помнится, сказала я Насте. – Ты специально, что ли, подобрала такую компанию? Не пойду я к врачам, надоели! Не хочу, чтобы они весь праздник задавали мне идиотские вопросы о здоровье и обсуждали мой диагноз!
– Во-первых, они еще не врачи, а всего лишь студенты, – спокойно и снисходительно поправила меня Настя. – А во-вторых, они – классные ребята, вот увидишь!
Я уже лет сто не общалась с классными ребятами, поэтому без лишних уговоров согласилась. Положив трубку, долго разглядывала свое отражение в зеркале, размышляя, не слишком ли я одичала за время, проведенное в больнице. Раскрыла большой двустворчатый шкаф и по-очереди перебрала все свои наряды, висевшие вперемежку с мамиными кричащими блузками и бабушкиными вязаными кофтами, выбирая, что надену на вечеринку. Кое-что примерила и обнаружила, что страшно похудела. Любуясь на черно-белый портрет молодой Джейн Биркин, вывешенный в изголовье моей разобранной неопрятной постели с перекрученными в жгут одеялом и простынями, с грустью подумала, что я больше не похожа на стильную девчонку из шестидесятых и вид у меня стал какой-то испуганный и жалкий. Решила надеть свое любимое синее платье с белым воротничком, повязать волосы лентой и держаться гордо и независимо, а там будь что будет. И вот теперь, когда я внутренне собралась и настроилась во что бы то ни стало попасть на эту вечеринку, мама запрещает мне идти!
– Мама, я должна туда пойти! – настаивала я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал твердо и убедительно. – От этого зависит вся моя будущая жизнь!
– Какая жизнь? Чего ты мелешь? – рассердилась мама. – Тебе приспичило развлечься, а мне – медицинское такси вызывай, деньги плати! Ты меня разоришь этими поездками! Да и хлопот столько! Пока тебя оденешь, пока довезешь… А если тебе плохо станет на вечеринке этой поганой? Голова закружится или спину заломит? Или затошнит?
– Вызову «скорую», – угрюмо ответила я. – А вообще, с чего ты взяла, что мне там будет плохо? Мне здесь плохо, в четырех стенах! Не могу я так больше! Не могу! Я хочу выходить! С людьми хочу общаться! А ты держишь меня, как собаку, на цепи! Жестокий ты человек!
– Это я-то жестокая?! – ахнула мама, хватаясь за сердце. – Забочусь о тебе день и ночь: готовлю твои любимые блюда, белье твое грязное стираю, уколы тебе делаю, перевязки! Что ни пожелаешь, я тут как тут: будет исполнено! Никаких денег не жалею, лишь бы тебе угодить! На Новый год папу пригласила! Стол накрою не хуже, чем в ресторане! Елку эту вонючую с рынка еле приволокла! А ты нос воротишь!
– Ничего мне не надо! – заголосила я, заливаясь слезами. – Я хочу на вечеринку!
Мама умолкла, посмотрела на меня в упор и неожиданно громко расхохоталась. Я от удивления притихла, глядя на нее широко раскрытыми мокрыми глазами. А она всё продолжала покатываться со смеху, сгибаясь пополам и хватаясь за бока, словно ее щекотали.
– Мама, что с тобой? – осторожно спросила я.
– Да над тобой смеюсь! – еле выговорила мама. – Дитятко мое плачет, на вечеринку хочет! Ой, не могу!
И она вновь засмеялась заливисто, но уже спокойнее, смахивая набежавшие от хохота слезы.
– Ладно, – наконец промолвила она, отсмеявшись. – Рассказывай, что там за вечеринка.
– Ты меня отпускаешь? – с надеждой прошептала я, не сводя с нее жалобного взгляда.
– Сначала расскажи, что к чему, а уж я решу, отпускать тебя или нет! – с вызовом ответила мама.
И я выложила ей всё как есть.
– То есть праздновать будете не у Насти дома? – уточнила мама.
– Нет! – воскликнула я и, не давая ей вымолвить ни слова, торопливо добавила: – Но это к лучшему, потому что мне не придется ехать к Насте через весь город! Парень, у которого мы собираемся, живет всего в двух кварталах от нас! Я доберусь туда в коляске за полчаса!
Мама задумалась. Я продолжала смотреть на нее с немой мольбой. Мое сердце замирало в ожидании. А что, если она все-таки будет против? Тогда вместо праздника мне предстоит еще один унылый вечер в кругу семьи. Буду жевать жесткого жареного гуся, пахнущий колбасой и майонезом оливье и жирный медовик под аккомпанемент телевизора и мамину нарочито бодрую болтовню и изредка ловить папины сочувствующие взгляды. В полночь под бой курантов папа уронит бутылку с шампанским или пробьет пробкой люстру, и они с мамой разругаются вдрызг. Возможно, мама в порыве гнева запустит в папу чем-нибудь тяжелым или опрокинет елку, потому что нервы у нее в последнее время всегда на пределе. Папа убежит в ночь по снегу в одних тапочках. А мы с мамой останемся наедине в разоренной кухне за столом с объедками и мусором – два несчастных человека, которые безумно надоели друг другу, но которым друг от друга никуда не деться…
– Ну допустим, – ответила мама. – А где ты намерена ночевать? Или вечеринка будет продолжаться до утра?
– Конечно же до утра! – поспешно заверила я. – А утром Настя прикатит меня домой!
– Ну уж нет! – заявила мама. – Домой прикачу тебя я! И на вечеринку я тебя провожу! И не спорь со мной! Никакой Насте я своего больного ребенка не доверю!
– Значит, отпускаешь? – не веря своим ушам, радостно пролепетала я.
– Отпускаю… – тяжело вздохнула мама. – К скольким тебя пригласили?
– К десяти! – Мое сердце ликовало. Я готова была расцеловать маму.
– Утра или вечера? – уточнила она.
– Вечера, – удивленно ответила я. – Кто же приглашает на вечеринку с утра?
– Вечером я тебя не повезу! – воспротивилась мама. – Не хватало нам еще пешком тащиться два квартала в темноте да по гололеду!
– Мама! – потрясенно воскликнула я. – Ты же разрешила…
– Не выступай! – прикрикнула мама. – Пойдем прямо сейчас! Одевайся.
– Как это – сейчас? – Я настолько растерялась, что не находила слов. – Сейчас слишком рано! Меня еще не ждут!
– А раз не ждут, оставайся дома! – заключила мама.
Я не выдержала и вновь разревелась.
– Все, Танюшка, хватит, – устало проговорила мама и примирительно похлопала меня по плечу. – Прекращай рыдать. Или сейчас, или никогда.
И я смирилась.
День накануне Нового года выдался на удивление солнечным и ярким. На улице подмораживало, повсюду блестел иней. Мама без усилий катила меня в коляске по обледенелой дорожке через парк. Время от времени коляска упиралась в кочки или подпрыгивала на ухабах, и тогда мама, стиснув зубы, раздраженно толкала ее вперед, а потом долго ворчала. Я сидела нахохлившись и не издавала ни звука, боясь спугнуть удачу. Мне до последнего момента казалось, что мама вот-вот вспылит и развернет коляску в обратную сторону.
Когда мы приблизились к заветной панельной девятиэтажке, где жил тот парень, я вспомнила, что мы с ним еще не знакомы, и сразу похолодела. А вдруг, когда я позвоню по домофону, он, не зная ни моего голоса, ни имени, не захочет меня впускать? К счастью, дверь в подъезд оказалась распахнутой: какая-то девушка придерживала ее с одной стороны, в то время как ее друзья со смехом затаскивали через порог огромадную ель. Увидев нас с мамой, молодые люди бросили ель и кинулись помогать нам: втащили коляску в подъезд, а затем и в лифт. Ни я, ни мама не успели их толком отблагодарить, как двери лифта захлопнулись, и мы поехали вверх, на восьмой этаж.