И вот наконец мы оказались на лестничной площадке, перед внушительной железной дверью, ведущей в ту самую «свободную хату», где устраивалась вечеринка. Мое сердце вновь предательски дрогнуло: а что, если хозяина квартиры нет дома?
– Я позвоню? – спросила мама, указав на дверь.
– Может быть, ты уже пойдешь? – нервно пробормотала я. – Твое присутствие здесь совсем не обязательно.
– Скажи спасибо, что я тебя довезла! – мгновенно вскинулась мама и без дальнейших разговоров и препираний решительно надавила на кнопку звонка.
Дверь открыл малорослый и довольно щуплый молодой человек в очках, с внимательным и спокойным взглядом. Увидев на пороге нашу с мамой парочку: заплаканную девочку с капризно надутыми губами, угрюмо сидевшую в инвалидной коляске, и грузную немолодую женщину с бойким видом базарной торговки и скандалистки, – он удивленно моргнул.
– Вам кого? – недоуменно спросил он.
– Мы пришли на вечеринку! – гордо ответила мама.
Глаза молодого человека насмешливо блестнули.
– Для вечеринки еще слишком рано, – заметил он, сдерживая улыбку. – А на утренник вы уже опоздали.
– Молодой человек, не ёрничайте! – поморщилась мама. – Вы прекрасно поняли, о чем идет речь! Я привезла дочь пораньше, потому что вечером нам ехать неудобно. Она вас не затруднит: посадите ее в угол и дайте какую-нибудь книжку, вот и все дела. А завтра утром я ее заберу. Вы ведь до утра намерены развлекаться?
– Я намерен развлекаться до конца недели, – серьезно ответил молодой человек. – И буду только рад, если ваша дочь составит мне компанию.
– Я заберу ее завтра утром, – хмуро повторила мама, с недоверчивостью оглядывая своего собеседника. – А вас, молодой человек, я попрошу продиктовать мне ваше имя и номер телефона. На всякий случай.
– Вот вам моя визитка. – Он протянул маме мелко исписанный кусочек картона. – Я их держу наготове специально для родителей девушек, которые приходят ко мне в гости. На лицевой стороне – мое полное имя, адрес, контактный телефон и паспортные данные, на другой – группа крови и результаты последних анализов.
– Если вы думаете, что это остроумно, то вы заблуждаетесь, – холодно ответила мама, невольно принимая навязанный ей светский тон, но визитку тем не менее взяла и спрятала в сумочку.
– До завтра, Танюшка! – Она повернулась и с громким звуком чмокнула меня в затылок, а на прощание добавила: – Если что, звони!
Как только дверь за ней захлопнулась, молодой человек приблизился и протянул мне руку.
– Иван, – представился он, пожимая кончики моих холодных пальцев. – Для начала можешь называть меня Ваней, а там посмотрим, как будут развиваться наши отношения.
Я не выдержала и широко улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.
– Татьяна, – в тон ему ответила я. – Можешь называть как угодно, мне всё равно.
– И на Таточку будешь откликаться? – с улыбкой поинтересовался Ваня.
Я, немного помедлив, отрицательно покачала головой.
– В таком случае – Татьяна, – подчеркнуто официально обратился он ко мне. – Добро пожаловать на кухню! Раз уж ты здесь, поможешь мне приготовить обед. А в углу с книжкой еще успеешь насидеться! Согласна?
Я посмотрела в его спокойные насмешливые глаза и кивнула.
На кухне Ваня выдал мне фартук, нож и гору овощей.
– Знаешь, что такое рататуй?
– Еще бы мне не знать! – откликнулась я. – У меня мама – повар, а я сама несколько лет была вегетарианкой. За это время мы с мамой все овощные блюда освоили!
– Вот и прекрасно! – улыбнулся Ваня. – Значит, тебе не нужно объяснять, что делать с этими овощами. Действуй!
– А ты? – удивилась я. – Чем будешь заниматься ты?
– А я сейчас принесу стереосистему и буду обеспечивать достойное музыкальное сопровождение твоему труду!
Я даже присвистнула от такой наглости.
– Не свисти: денег не будет! – спокойно посоветовал Ваня, покидая кухню.
Через несколько минут он вернулся, волоча акустику и колонки.
– Какого жанра музыку предпочитает мадемуазель? – поинтересовался он, слегка поклонившись в мою сторону.
– Вокально-инструментальную, – усмехнулась я, аккуратно нарезая кольцами баклажаны.
– А конкретнее?
– Инди-рок, – ответила я. – Трип-хоп. Можно классику.
– А как ты относишься к религиозно-обрядовой музыке? – серьезно спросил Ваня с нарочито обеспокоенным лицом.
Я отложила нож и нахмурилась. Мне показалось, что он откровенно надо мной издевается.
– Шаманские завывания не люблю, – произнесла я ледяным тоном. – В церковном пении не разбираюсь. В черных мессах не участвовала, поэтому не знаю, что там обычно слушают.
– Вообще-то я имел в виду Реквием Моцарта, – пожал плечами Ваня. – Обожаю слушать его на кухне с ножом в руках. Вот и подумал, что тебе это, наверное, тоже будет приятно. Тем более ты сама сказала, что классику можно. Но теперь я вижу, что ты, как истинная инди-принцесса, предпочитаешь крошить свои овощи под каких-нибудь «Киллеров» или «Вомбатов».
– Да, я люблю «Киллеров» и «Вомбатов», – подтвердила я, колеблясь между желанием рассмеяться и щелкнуть самонадеянного шутника Ваню по носу. – А почему ты говоришь так, как будто в этом есть что-то смешное или позорное? Не очень-то любезно с твоей стороны!
– Если я тебя обидел, извини! – спохватился Ваня, отбросив шутовство, и примирительно похлопал меня по руке. – Ты права: нет ничего смешного и позорного в том, что тебе нравятся симпатичные молодые англичане с гитарами и сдержанной тоской в голосах. Я и сам их слушал взахлеб, когда был маленьким хипстером и, выходя из дома, подворачивал штаны!
Я невольно расхохоталась.
– Сомневаюсь, что ты когда-то был хипстером, – заметила я, отсмеявшись. – Ты для этого слишком насмешлив, а у хипстеров всё серьезно.
– Быстро ты меня раскусила! – улыбнулся Ваня.
– А какую музыку ты любишь? – с любопытством спросила я.
– Я слушаю разное, – уклончиво ответил он.
– Например? – подначивала я.
Ваня молча включил стереосистему. Песня, которую я услышала, была мне незнакома. Сосредоточенная жесткость ритма и завораживающее отчаяние холодной и угрюмой мелодии совершенно захватили меня. Я плохо уловила смысл английского текста, но мне показалось, что эта песня о разлуке и забвении. В моем воображении возникла картина: пасмурное утро на морском берегу, тяжелые свинцовые волны неумолимо накатывают одна за другой и с грохотом разбиваются о камни, а в песке на коленях стоит человек и плачет, закрыв лицо руками. Но его рыданий не слышно за шумом моря и криком обезумевших чаек. А потом человек уходит, и волны безвозвратно смывают его следы на песке…
– Что это за песня? – нетерпеливо воскликнула я.
– Strange Day, – ответил Ваня. – Моя любимая у The Cure. Жаль, что у них не все песни такие. Есть и девчачьи. Вот эта, например.
И он поставил потрясающий трек, в который я влюбилась с первых нот! Эта песня была обо мне: о моих бессонных ночах, когда я лежала на больничной койке, мучимая болью в спине, и беззвучно плакала от невыразимой тоски; о моих отчаянных мыслях о смерти, о моей жалости к себе, о кошмарных обрывочных снах, вызванных муками души и тела!
– Мне нравится, – тихо промолвила я.
– Charlotte sometimes, – бесстрастно объявил Ваня. Он хотел пошутить, но, увидев мое лицо, передумал.
– Почему ты на меня так смотришь? – с подозрением спросила я.
– Ты очень красивая, – спокойно ответил Ваня.
Он произнес эти слова будничным тоном, без восхищения, словно констатировал факт. Небо – голубое, трава – зеленая, а ты – красивая.
Я опустила глаза и с удвоенным усердием принялась нарезать кабачки и помидоры. Это занятие оказалось нелегким, потому что мои глаза предательски наполнились слезами. Сначала меня растревожила необыкновенная музыка, а затем больно поразил услышанный впервые за долгое время комплимент. После того как я стала инвалидом, от моей красоты, которой я и прежде никогда не ощущала в полной мере, теперь сохранилось одно лишь смутное и размытое воспоминание. Похудевшая, с потухшим взглядом, почерневшими веками, выпадающими от лекарств волосами и тонкими неходячими ногами, которые выглядели так, словно сто лет пролежали в сырой кладовке под спудом старого, никому не нужного хлама, я самой себе казалась жалкой несчастной уродиной. Красивым в моем нынешнем облике было лишь синее платье, да и оно как будто залежалось в шкафу и утратило былую яркость. И вдруг этот едва знакомый, далекий и чужой молодой человек смотрит на меня так пристально, словно узнал во мне родственную душу, и заявляет, что я очень красива. Что это? Жалость? Насмешка? Или всё-таки искренняя симпатия?
– Почему ты льешь слезы? – ровным голосом поинтересовался Ваня. – Неужели среди кабачков тебе попалась луковица?
– Меня последняя песня растрогала, – пробормотала я, вытирая глаза. – А твои расспросы хуже горького лука. Что ж, мне и поплакать нельзя?
– Плакать можно, – разрешил Ваня. – А вот грустить в моем присутствии я никому не позволю! Сейчас послушаем что-нибудь веселое!
И он поставил мне оду «К радости» Бетховена. А когда она закончилась, Ваня притащил из комнаты бас-гитару и сыграл мне на ней «Турецкий марш» своего любимого Моцарта.
– Ты еще и на гитаре играешь! – восхитилась я.
– Бренчу понемногу, – скромно ответил он. – Когда-то меня отчислили из музыкальной школы за неуспеваемость.
– Тогда ты передумал становиться рок-звездой и решил податься в медицину! – закончила за него я.
– В медицину я решил податься еще в четыре года, когда родители подарили мне игровой набор «Маленький доктор», – возразил Ваня.
– А я до восьмого класса не знала, кем стать, – задумчиво ответила я. – А потом решила, что хочу быть моделью и всем нравиться.
– Чтобы всем нравиться, необязательно быть моделью, – заметил Ваня.
– В общем, моделью я всё же стала, но ненадолго, – пропустив его слова мимо ушей, продолжила я. – А теперь подумываю заняться дизайном одежды.