Я от многих слышала, что я – бабулина копия. А в модельном агентстве мне сказали, что у меня типаж – девочка из шестидесятых. Вечно наряжали меня в платья-рубашки и сафари с неизменным белым воротничком. Я так вжилась в образ, что сделала себе стрижку боб и начала под стать Саше носить ретро-шляпу, только у него был котелок, а у меня – с широкими полями. Саша хвастался перед друзьями, что встречается с моделью, и меня это всегда смешило. Можно подумать, я – Бар Рафаэли, а не обычная девчонка, числящаяся моделью в крошечном провинциальном агентстве. У меня даже нет полноценного портфолио! А теперь тем более очевидно, что супермоделью мне уже не стать: хороша модель с раздробленным позвоночником и переломанными ногами, которая лежит в мокром памперсе и корчится от боли!
…Саша, где же ты?!
– Танюшка, я всё рассказала твоей классной! – сообщила мама, отложив телефон. – Она, конечно, в шоке! Сказала мне, чтоб мы держались и не унывали. Если хочешь, в выходные тебя придет навестить весь твой класс!
– Не хочу. – Я в отчаянии отвернулась.
Что мне мой класс? Саша учится в другом, он на год старше меня. Скорее бы только до него дошла новость обо мне!
– Я тут подумала, – между тем продолжала мама, – и решила все-таки позвонить твоему отцу. А чего мы в одиночку бьемся? Пусть подключается и помогает! Сейчас же его наберу!
И она с энтузиазмом потянулась за телефоном.
– Мама, поговори с ним в коридоре, пожалуйста! – взмолилась я.
– Конечно, Танюшка, не вопрос! В коридоре так в коридоре!
И мама заторопилась к выходу.
А я осталась наедине с острой, выматывающей болью…
К вечеру мне стало хуже, и меня перевели в палату интенсивной терапии. Я уже плохо соображала от боли и то и дело теряла сознание. Временами мне казалось, что Саша рядом и разговаривает со мной, а краски вокруг меняются сами по себе и становятся то нестерпимо яркими и кислотными, то угасают до черноты, как в ту ночь, когда мы с Сашиной компанией завалились в клуб на концерт электронной музыки и я в первый и последний раз в жизни попробовала «колесо». Мне сделалось так плохо, что я чуть не умерла, а жуткие видения, вызванные маленькой таблеткой, не отпускали меня почти сутки и до сих пор являются в кошмарных снах. Я тогда очень разозлилась на Сашу, ведь это он уговорил меня «закинуться химией»: «Это безопаснее димедрола, особенно если ничем не запивать, а ощущения такие, будто рождаешься заново, но в лучшем мире, и всё плохое стирается из памяти».
Я очень хотела стереть из памяти всё плохое, рискнула и ужасно ошиблась. Плохое никуда не исчезло, а получило неограниченную власть надо мной и стало выворачивать меня наизнанку.
Саша испугался за меня: я впервые увидела слезы в его глазах. Если бы не эти слезы, не знаю, простила бы я его или нет. Но когда он, глядя на меня, беззвучно расплакался, мне стало так жалко моего мальчика, что я молча обняла его, осторожно вытерла ладонями его лицо и крепко прижалась к нему всем телом.
– Ты меня еще любишь? – спросил Саша дрожащим голосом.
– Я буду любить тебя всегда, – ответила я ему и не солгала.
Помню, в тот момент в клубе звучала песня Grimes группы Genesis. С тех пор я не могу слушать ее спокойно: она вызывает в моей душе отголоски того острого, как в детстве, чувства сострадания и радость всепрощения, которые я испытала, когда обнимала Сашу…
А временами мне слышался голос моей бабули, такой ласковый и тихий. Наверное, это неправильно, но когда-то я любила ее больше всех на свете, даже больше мамы. Только она могла меня утешить в самые горькие минуты, только ей я могла рассказать без утайки всё, что лежало у меня на сердце. Она вглядывалась в меня своими добрыми спокойными глазами и всё-всё понимала. Почему она умерла и оставила меня одну-одинешеньку с суетливой и ребячливой мамой? Ведь я еще совсем мелкая и глупая, и мне нужен кто-то по-настоящему взрослый и мудрый рядом! Бабуля, как я по тебе тоскую! Как сильно я тебя люблю! Если мне суждено умереть сейчас, пожалуйста, встреть меня на пороге! Мне очень страшно, но если ты придешь, я потерплю!
…Почему я одна в этой палате? Зачем вы все меня оставили? Помогите мне, хоть кто-нибудь! Я не хочу умирать и не могу больше жить! Не могу больше выносить эту боль! Где же вы, люди?! Я сейчас умру! Я уже наполовину мертва…
День 4 и 5
Я потеряла счет времени и бродила в густом холодном тумане. Иногда сквозь белую пелену я видела какие-то бесплотные тени и слышала голоса. Они манили меня за собой, но я в страхе отворачивалась и убегала. А когда я уже совсем отчаялась спастись, туман рассеялся, и я оказалась на узкой тропе, петляющей сквозь угрюмый осенний лес. «Саша!» – громко позвала я, но никто не откликнулся. С веток деревьев падали ледяные капли талого снега, в шорохе редкой почерневшей листвы чувствовалось дыхание смерти. Невыносимая тоска сжала мое сердце, и я горько, отчаянно заплакала. Вокруг ничего не было, кроме одиночества и боли…
А потом я снова оказалась ребенком и побежала через двор к старому бревенчатому дому под шиферной крышей, где жила моя бабуля. Входная дверь со скрипом отворилась, и я увидела бабулю, стоящую на пороге. Она совсем не изменилась: то же открытое простое лицо, тот же глубокий спокойный взгляд.
«Набегалась, Танюшка? – ласково спросила она. – Пойдем пить чай!»
И я вцепилась в ее теплую мягкую руку и спрятала лицо у нее в коленях, вдыхая хлебный запах ее старенького, вылинявшего фартука.
Она отвела меня в дом и усадила в сенях за длинный деревянный стол на то место, где когда-то обычно сидел мой папа. Тогда они с мамой были еще молодыми, влюбленными друг в друга и даже за столом сидели обнявшись. Папа бережно держал мамину круглую крепкую ладошку в своей тонкой нервной, неуверенной руке и иногда в шутку легонько дул ей в лицо, а мама заливисто хохотала и звонко чмокала его в кончик носа… Но теперь за длинным столом не было никого, кроме меня.
Бабуля постелила знакомую мне клеенчатую скатерть, разрисованную диковинными плодами, похожими одновременно на яблоки и груши, и принесла кувшинчик топленного в печи молока. Пододвинула ко мне поближе тарелку с добрым деревенским хлебом, который, по словам бабули, улыбается, когда его пекут, и блюдо с жирными и необыкновенно вкусными лепешками на сметане. Бросила в маленькую круглобокую чашку горсть круглых сахарных конфет из сельского магазина, которые я больше не ела нигде и никогда. Поставила передо мною расписное блюдце и мою любимую синенькую кружку в белый горошек. А потом налила из выпуклого заварного чайника с погнутым ситечком вкуснейший чай, пахнущий спелыми ярко-алыми ягодами шиповника, мягкими смородиновыми листьями и пышной, усыпанной мелкими прелестными цветочками душицей. Вскоре на столе, в придачу ко всем прочим угощениям, появилось желтое коровье масло, горячие ватрушки с сочным сладким творогом и запотевшая банка прохладного малинового варенья из кладовки.
«Угощайся, Танюшка!» – с улыбкой пригласила бабуля.
И я по-детски жадно набросилась на еду.
После чая бабуля отвела меня в самую дальнюю комнатку, где стояла большая деревянная кровать, застеленная множеством лоскутных одеял и заставленная треугольными подушками, делающими ее похожей на украшенный именинный пирог, и уложила спать.
«Бабуля, я хочу остаться здесь с тобой навсегда», – шепотом призналась я, обнимая ее и прижимаясь к ее плечу.
«Еще не время, Танюшка, – покачала головой бабуля. – Отдыхай пока».
Я отдыхала от ужаса и боли последних дней – сладко дремала у бабули на груди, а она напевала мне вполголоса песенку о птичке, которая улетает далеко-далеко за моря и океаны, но всегда возвращается домой, и я тихо погружалась в глубокий беззвучный и безмятежный сон…
Когда я проснулась в очередной раз в палате, боли совсем не стало. Но при этом я каким-то сверхчутьем поняла, что тела ниже пояса у меня тоже больше нет, вернее, оно есть, но жизнь покинула его навсегда, словно разрушенный дом. Просто лежит на постели груда обломков в виде ног, бедер и таза, которые мне придется перетаскивать за собой до конца моих дней в память о былых временах, когда я могла танцевать и бегать вприпрыжку. «Вот и всё, – крутилось у меня в голове. – Вот и всё».
А потом я вновь провалилась в сон и увидела Сашу. Он шагал по осенней улице, такой красивый и стильный, как всегда, в шляпе-котелке, с модной сумкой через плечо. Я бежала вслед за ним, задыхаясь и крича, хватала его за рукав, и он поворачивался ко мне, смотрел равнодушными глазами и не узнавал.
«Не смотри на меня так!» – молила я.
А он пожимал плечами, разворачивался и уходил прочь. И я знала, что он не вернется. Я знала, что вижу его в последний раз.
Саша, если ты не придешь ко мне, я не хочу жить! Ты – единственный, ради кого стоит продолжать терпеть, будучи изломанным инвалидом. Я готова вынести любую боль, пусть меня даже заново прокрутят через эту мясорубку, лишь бы только ты был рядом! Мне ничего не нужно: ни ног, ни рук, ни ребер – мне нужен ты! Заглянуть бы еще хоть раз в твои прозрачные голубые глаза с редкими рыжими крапинками, похожими на солнечные блики! Улыбнуться бы в ответ на твою широкую бесшабашную улыбку! Саша, я так хочу, чтобы ты пришел и посидел со мной немножко! Я хочу взять тебя за руку, хочу поплакать у тебя на плече! Если бы ты только знал, как сильно я тебя люблю!
День 6
Меня перевели в общую палату. Во-первых, мне стало лучше, а во-вторых, у мамы закончились деньги на дополнительные удобства. Теперь я лежала в комнате с еще двумя девочками. Одна из них была примерно моего возраста, полноватая, смуглая, с недобрыми глазами, которые ревностно следили за всем, что происходит вокруг, и ничего не упускали из виду. Другой было лет тринадцать на вид, и я сразу узнала в ней начинающую модель по характерной изможденности лица и тела. Она тоже, очевидно, разглядела во мне коллегу по тем же признакам, и мы с ней улыбнулись друг другу, словно старые знакомые. Обе эти девочки лежали с травмами различной степени тяжести, но ни одной из них не грозило стать инвалидом. А я им уже стала.