Я поняла, что уже не буду ходить, когда с утра ко мне ворвалась растрепанная и заплаканная мама и сразу кинулась громко причитать и целовать мои неподвижные ноги. Девочка-модель деликатно отвернулась от семейной сцены и сделала вид, будто ужасно занята своим смартфоном. Вторая девица, наоборот, жадно уставилась на мою маму и ловила каждое слово, а выражение ее физиономии красноречиво свидетельствовало о том, что она злорадно смакует чужое некрасивое и несдержанное горе.
Мама наплакалась, покормила меня с ложки яблочным пюре с крекером, неумелыми, трясущимися от волнения руками сменила памперс, при этом чуть не уронив меня с кровати, и убежала на работу, напоследок сообщив, что к обеду подойдет мой отец и просидит со мной до вечера. А по окончании рабочего дня мама вернется ко мне на все выходные. В воскресенье меня приедут навестить одноклассники, поэтому мама перед уходом поинтересовалась, что из одежды и косметики мне привезти, чтобы я подготовилась к этой встрече.
– Не знаю, – покачала головой я. Какая разница, как я выгляжу, если я наполовину умерла?
– Ты всё-таки подумай хорошенько и позвони мне! – наказала мама.
Она привезла мне телефон и наушники, и я уже предвкушала момент, когда останусь одна и смогу уйти из невыносимой окружающей действительности в мир любимой музыки и соцсетей.
Как только мама ушла, а у меня в руках оказался смартфон с десятком пропущенных звонков недельной давности от Саши и с безлимитным мобильным Интернетом, я первым делом посетила все Сашины странички в соцсетях. «ВКонтакте» он был десять минут назад, опубликовал новое фото – собственный профиль на фоне угрюмых ноябрьских облаков где-то на крыше новостройки. С кем, интересно, он гулял по крышам? Написать ему? Или просто лайкнуть фото? Наверняка он еще не знает, что со мной случилось. Я подумала и зашла на собственную страничку. Единственное сообщение от него: «Малыш, ты где?» И на этом всё. Меня не было неделю, но он меня не искал и больше не писал мне. Почему? Facebook – и опять у него новое фото, на этот раз из клуба. Тусил с друзьями, судя по их лицам, все напились в стельку. Я не позволила бы ему пойти туда с этой идиотской компанией. Я уговорила бы его остаться дома со мной. Но меня не было. Я лежала в больнице и сходила с ума от боли, а Саша тем временем неплохо развлекся. Он обещал мне, что больше не будет напиваться. Он поклялся, что не съест больше ни единого «колеса». Но стоило мне на несколько дней исчезнуть из его жизни, как он оказался в клубе с теми самыми друзьями, которых я ненавижу, и, судя по его фото, накидался там до бесчувствия. Хуже всего то, что он этим гордится. Выставил фото с дурацкой подписью: «Мое хлебало тут самое зачетное!» Дурачок.
Внезапно я ощутила какую-то всеобъемлющую бесконечную усталость. Попробовала послушать музыку и поставила одну из своих самых любимых композиций – Peach Tree группы Underworld. Раньше, слушая этот трек, я чувствовала себя так, будто общаюсь без слов с открытым космосом и он откликается загадочными для ума, но вполне понятными моему сердцу сигналами. А теперь у меня только разболелась голова, и я отложила в сторону смартфон и задумалась. Позвонить Саше? Нет, не хочу. Пусть он узнает обо всем от других, пусть он сам меня найдет. Я не хочу ни о чем просить. В просьбах есть что-то жалкое, унижающее любовь. Но почему же он так обескураживающе беззаботен? Почему его не волнует, что я не хожу в школу и не отвечаю на сообщения и звонки? С другой стороны, глупо винить его в беспечности. Ведь он всегда нравился мне именно своим легким отношением к жизни. Более того, я мечтала перенять у него эту удивительную и порой бесчеловечную легкость, с которой он относился к тому, что его окружало, даже к самым близким людям. Мне казалось, это очень круто – уметь жить не заморачиваясь, хоть меня иногда и злила его несерьезность. И вот теперь эта несерьезность обернулась против меня самой…
Наступило время обедать. Недобрая девица достала из пакета гроздь бананов и кефир. Девочка-модель развернула упаковку веганского сыра с травами и открыла жестяную банку дорогого датского печенья. Недобрая девица не сводила завистливых глаз с этих яств, а когда ее угостили, с жадностью умяла почти весь девочкин обед, не поблагодарив, да еще и заявила с презрительной миной, что ей невкусно. Мол, пусть тощие модели жрут такую гадость, а она будет питаться вкусной и здоровой пищей. После чего в одиночку прикончила свои бананы и кефир и закусила шоколадкой.
«Дерьмовочка», – подумала я.
Недобрая девица, почуяв неладное, быстро взглянула на меня, прочла у меня в глазах это слово и, проходя мимо меня к умывальнику, нарочно смахнула со спинки кровати на пол мое полотенце, да еще и прошлась по нему.
– Какие проблемы? – холодно поинтересовалась я.
Девица с наглым видом проигнорировала вопрос. Я с трудом потянулась, дрожащей от слабости рукой взяла с тумбочки стакан и, стиснув зубы от напряжения, швырнула его дерьмовочке в спину. Жаль, у меня не хватило сил и стакан не долетел до цели. Но девица здо́рово напугалась, обозлилась и, злобно окрысившись, набросилась на меня. На шум прибежала медсестра.
– Это еще что такое?! – возмущенно закричала она. – Как вам не стыдно! Еле живые – и драться!
– Инвалидка первая начала! – прошипела девица. – Она бросила в меня стакан!
– В следующий раз не промахнусь, – тяжело дыша, тихо пообещала я.
– Психопатка! – взвизгнула девица. – Уберите от нас психопатку! Не имеете права селить ее с нами в одну палату! Я сейчас маме позвоню, она вам устроит!
И меня вновь поместили в отдельную палату.
Самым удивительным во всем случившемся для меня оказался мой неожиданно и горячо вспыхнувший гнев, а также резкий бездумный ответ на провокацию. Я всегда была тихой, вдумчивой и немного отрешенной. А тут вдруг вспылила и чуть не убила эту дерьмовочку. До сих пор руки трясутся. Что со мной происходит?
К скудному больничному обеду я едва притронулась, потому что не могла толком приподняться и опасалась пролить суп на подушку и себе на грудь. А после ко мне пришел папа – первый, не считая мамы, посетитель. Мама не совсем справедливо отозвалась о нем, что он, мол, ни рыба ни мясо. Она так говорила потому, что папа с ней никогда не спорил, не стучал кулаком по столу и не пытался навязать свою волю. А когда он ей надоел и она велела ему убираться вон, молча собрал чемодан. Этого молчаливого ухода мама не простила ему до сих пор, хотя со дня их развода прошло уже без малого десять лет.
С тех пор я видела папу только по выходным. Он водил меня гулять в городской парк – огромный, царственный и ухоженный, с присыпанными гравием дорожками, ведущими в аккуратно подстриженные аллеи, многоярусными фонтанами и роскошными цветочными клумбами в виде замысловатых геометрических фигур. Даже холодными безрадостными зимами этот парк был прекрасен. Мы с папой бродили в нем целыми днями напролет и никак не могли насытиться его торжественной красотой и умиротворенным величием. Мне всегда казалось, что при входе в парк попадаешь в особый мир, где небо голубее, цветы ярче, деревья выше и стройнее, а в воздухе разлит непередаваемый аромат и слышится едва различимый звон невидимых колокольчиков, как на поэтической картине Рене Магритта «Голос ветров». Папе наш парк напоминал другую картину – наивный, трогающий душу «Карнавальный вечер» Анри Руссо. Он вообще любил наивное искусство и мне внушил, что детский взгляд на мир – самый чистый и искренний.
Во время прогулок мне особенно нравилось разговаривать с папой на философские темы. Когда-то давным-давно он окончил духовную семинарию и очень интересно рассказывал о жизни, смерти и любви. А мама говорила, что от его болтовни нет толку. Она называла его неудачником, и он никогда не возражал. Мне же при этом всегда становилось обидно до слёз, и я, как могла, заступалась за папу, пытаясь доказать не только маме, но и всему миру, что он хороший и умный, просто немного неприспособленный к жизни.
Но однажды мама призналась мне, что от папы не допросишься никаких денег на меня сверх положенных по закону алиментов, и наши с папой отношения охладели, а дружба сошла на нет. И дело даже не в деньгах, а в его отношении ко мне: я поняла, что он всего лишь выполнял свой долг, но не более! И встречался он со мной только из чувства долга. Хоть бы раз зашел на неделе в школу или пригласил бы меня к себе на каникулы! Нет. Он делал лишь то, что от него требовала совесть, а его сердце оставалось глухим: оно не тосковало по мне и не жаждало видеть меня постоянно. И это было тяжелее всего, ведь я так его любила!..
– Здравствуй, Татьяна! – Папа поприветствовал меня как чужую и поставил на тумбочку пакет из «Пятерочки». – Я тебе апельсины принес.
– У меня на них аллергия, – ровным тоном проговорила я, не глядя на него.
– Правда? – удивился папа. – А раньше не было!
Я глубоко вздохнула и отвернулась.
– Как твоя спинка? – неуверенно спросил папа. – Болит?
– Уже нет, – холодно откликнулась я.
– Да ты что! – папа искренне обрадовался. – Значит, скоро поправишься!
– Быстрее, чем ты думаешь, – серьезно кивнула я и, поймав его бегающий взгляд, спросила прямо в лоб: – Может, хватит прикидываться?
– Не понял, – растерянно пробормотал папа.
– Всё ты понял, – с тоской прошептала я. – Копи деньги на инвалидную коляску и начинай строчить петицию, чтобы нам в подъезде пандус установили.
– Танечка, ну зачем ты!.. – взмолился папа. – Еще же ничего не известно… Реабилитация длится полгода…
– Ничего не изменится, – покачала головой я. – Через полгода будет всё то же самое.
И неожиданно для себя самой разрыдалась.
Папа подсел поближе и с подобающим ситуации сочувствием начал поглаживать меня по плечу. Другой рукой он нервно теребил свою кудрявую рыжеватую бороду. В общем, он вел себя как совершенно чужой, посторонний человек.
– Папа, иди домой, – сквозь слезы попросила я.
– Не могу. – Папа испуганно взглянул мне в глаза. – Я обещал маме отсидеть до вечера.