– Только не говори мне, что твоя бабушка при смерти, а то я заеду тебе будильником по голове!
Может, она еще придет, приходят же другие, которые запаздывают, как я только что убедился. Снова звонят.
Я слышу тяжелые шаги – поднимается мужчина. Это меня не интересует.
Я возвращаюсь в комнату и принимаю решение больше вообще ни о чем не думать.
Но вообще-то так просто это вынести невозможно.
В мою дверь стучат. Кто это может быть? Это не Анн-Клер. Я бы тотчас узнал ее шаги.
– Entrez! Войдите!
Высокий, тщательно выбритый мужчина лет пятидесяти.
– Это вы? – спрашивает он, считывая мою фамилию с листка бумаги.
– Да.
Он снова смотрит на листок, словно желая удостовериться, что все правильно.
– C'est bien vous! – констатирует он. – Идемте сейчас же со мной. С вашей женой приключилась большая неприятность.
– Моей женой?
– Ее переехал автомобиль.
– Где она?
– Она лежит в госпитале Кошэ и хочет вас видеть. Кто моя жена? Это, должно быть, Анн-Клер.
Внизу ждет машина. Мы садимся. Я забыл сказать мужчине, что у меня нет денег. Еще и это. Что делать? Может, сказать ему прямо сейчас? Еще не совсем поздно.
Машина мчится по весело освещенным улицам, наконец мы останавливаемся перед большим мрачным зданием. Главное – спокойнее. Только сейчас я замечаю, что это больничная машина. «Скорая помощь».
– Посидите пока, – говорит мой спутник и выходит.
Приоткрываются большие ворота. Машина ныряет в больничный двор и останавливается перед светлой высокой стеклянной дверью. Откуда-то появилась монахиня. Она не произносит ни слова, словно мы для нее не существуем. Она засовывает руки в белые рукава своей одежды, как в муфту, голову держит опущенной. На толстой цепи висит крест; цепь позванивает, когда она проходит мимо нас. Фигура ее растворяется в темноте.
– Идемте за мной, – говорит мужчина, вернувшись, и проходит, не оглядываясь на меня, но перед этим успевает протянуть руку шоферу.
Мы проходим через сад, то тут, то там на фоне неба видны контуры больничных коттеджей. Одна-две глухо светящихся звезды обозначились на небе.
Никто не попадается нам навстречу.
Неожиданно мой провожатый останавливается перед одним из коттеджей и пропускает меня вперед.
Мы поднимаемся на одну-две ступени. Затем через широкую двойную дверь попадаем в коридор, выложенный светлой плиткой.
– Дело не так уж безнадежно, – говорит мой спутник, словно это только что пришло ему в голову.
Сиделка выходит из-за окрашенной в белое двери. За ней я на мгновенье вижу при слабом коридорном освещении длинные двойные ряды белых кроватей.
Только спокойнее. Не следует сразу пугаться при виде такого обилия белого. Знак невинности тоже белый.
– Вы супруг? – слышу я голос сиделки, неожиданно обернувшейся ко мне. – Пойдемте со мной.
Сомнений нет, Анн-Клер назвалась моей женой. Я вижу, она не потеряла присутствия духа. Мужчина был прав, ничего страшного не будет. В нескольких местах содрана кожа, безобидные царапины. Французы такие осторожные, пожилые женщины с простыми болями в животе уже ложатся в больницы.
Открывают дверь, сиделка пропускает меня вперед.
В комнате Анн-Клер нет. Мы находимся в своего рода бюро, двое мужчин в белом говорят друг с другом, покуривая сигареты.
– …Processus xyphoideus… flexura duodenojejundis и прекрасный экземпляр mal caduc.
Один из них с удивлением воззрился на нас. Сиделка что-то говорит ему.
– А, – говорит он и с любопытством смотрит на меня. – Этой маленькой очаровательной блондинки?.. Да, прошу вас, можете пройти.
Он подходит к умывальнику и открывает кран.
Второй, от которого разит эфиром, выходит и уже в дверях спрашивает:
– Ты что сегодня вечером делаешь?
– Я позвоню тебе.
– О'кей.
– Так идемте же! – нетерпеливо говорит сиделка и теребит меня за рукав. Мы проходим еще одним коридором.
– Пожалуйста… что случилось с моей женой?
– Ее переехал автобус. Вы что, не знаете? – поражена она.
– Где?
– Идемте, идемте.
Мы входим в огромную палату. При свете красноватой лампочки видны женщины-пациентки, лежащие в кроватях. Они поворачивают головы при нашем появлении и смотрят на нас. Одна из них приподнимается в постели, белое пятно в сумраке – как будто оживший в ночи труп.
Анн-Клер? Нет, это не она.
Женщина хнычет, когда мы проходим мимо нее:
– Madame, c'est terrible! Это так ужасно! Сиделка не отвечает, спокойными быстрыми шагами проходит дальше.
Какая из этих женщин Анн-Клер? Мой взгляд боязливо прыгает от кровати к кровати, отыскивая ее белокурую голову. Ее здесь нет. Мы проходим всю палату и теперь находимся в следующем коридоре, откуда есть проход в небольшую палату.
Вторая санитарка спешит мимо нас и роняет на ходу:
– Номер одиннадцать: ей совсем плохо.
Она не ждет ответа и торопится дальше, оставляя за собой шлейф эфирного запаха.
Моя сиделка открывает дверь, заглядывает внутрь и говорит:
– La voilà! – С этим она оставляет меня стоять. Совсем небольшая палата, внутри только кровать и ночной столик… Между двумя высоко поставленными подушками полусидит-полулежит Анн-Клер, она улыбнулась, завидев меня.
– Servus, – говорит она на венгерский манер.
– Что случилось?
– Закрой как следует дверь. Никто не слышит? Я сказала, что я твоя жена, только затем, чтобы ты побыстрее приехал. Ты сердишься?
– Ради Бога, что с тобой стряслось?
– Дурацкая машина наехала на меня.
– Где тебя переехали?
– На рю Ги Люссак, недалеко от тебя. Наклонись, я хочу тебя поцеловать.
– Где у тебя болит? Твои ноги?..
– О, я не умру от этого, не бойся.
– Что сказали врачи?
– Что я не должна двигаться. Знаешь, уже было так поздно. Я ведь хотела быть у тебя в шесть часов. Я так ужасно спешила и не смотрела по сторонам, когда шла по улице. Неожиданно кто-то закричал, но не я, – и вот я тут. А как ты?
– Тебе больно?
– Нет. Мне делают уколы. Я только устала и ослабла, но это оттого, что я потеряла немного крови.
– Анн-Клер, ma petite, почему ты была так невнимательна к себе?
Она тихо улыбается:
– Ты напуган, Monpti? Ты любишь меня?
– Боже мой, Боже мой, нас преследуют одни несчастья.
– Ну, это первый раз. Подойди, я хочу погладить твои волосы. Врачи сказали, что через две недели я снова буду здорова. Знаешь, я почти не чувствую своего тела, такое впечатление, что у меня его вовсе нет. Это от большого количества уколов.
– Так?..
Временами она закрывает глаза, и лицо ее искажает легкая гримаса.
– Сядь ко мне на постель.
– Нет… я не сяду.
– Ну, говори, я тебя буду слушать, только не надо меня бранить…
– Через две недели ты будешь опять дома, Анн-Клер… Это точно… Это ведь и не так страшно… Возможно, ноги у тебя еще немного поболят, но это пройдет… Скажи, они сейчас болят?
Она не отвечает. С закрытыми глазами она лежит не двигаясь. Лицо ее распрямляется, она дышит равномерно, словно заснула. Я стою у края кровати и слышу, как где-то захлопнулась дверь. Тихими, быстрыми шагами по коридору проходят люди.
Неожиданно Анн-Клер шевельнулась, она открывает глаза и долго, испытующе смотрит на меня, словно не узнавая.
– Ты закрыл окно? Нужно закрыть обе двери… Она поднимает правую руку и делает ею какое-то движение в воздухе. Она смотрит на меня так отчужденно и зло, как никогда прежде. Я затаив дыхание слежу за ней.
– Анн-Клер…
Она долго всматривается в меня. Наверное, хочет что-то сказать. Затем снова утомленно закрывает глаза. Пальцы ее нервно дергаются на одеяле, будто собираются разгладить его.
Теперь она что-то говорит, совсем тихо, несколько раз повторяет одно и то же. Я склоняюсь над ней, чтобы расслышать, какое слово срывается с этих бескровных губ, становится громким в этой белой комнате, чтобы достичь того, кто уже не живет более, но, возможно, сможет услышать.
– Maman… Мама…
Неожиданно она открывает глаза и с изумлением глядит на меня. Взгляд ее ясный и теплый.
– Monpti… врач сказал, что я очень красива.
– Хочешь чего-нибудь?
– Хорошо, что ты здесь. Она закрывает глаза и спит. Тихо входит сиделка.
– Сейчас вам лучше уйти.
– Да.
Я наклоняюсь и целую руку Анн-Клер.
Она ровно дышит. Светлые волосы неухоженными матовыми локонами в беспорядке падают ей на лоб и шею.
В справочном окне мне ничего не хотят говорить о ее состоянии.
Тридцать шестая глава
Больница открыта для посещений ежедневно между часом и тремя. Еще нет и одиннадцати, когда я отправляюсь в больничный квартал. Я прочесываю весь район, чтобы время проходило быстрее и незаметнее.
Из станции метро «Глясьер» людская масса вытекает как скопище потревоженных муравьев. Уже минуло двенадцать. У меня есть еще добрых полчаса. Больница в десяти минутах ходьбы отсюда. Я смотрю на людей, спешащих домой, которых я вижу, быть может, в первый и, возможно, в последний раз в жизни. У кого из них такое же горе, как у меня? Кто может быть таким же несчастным, как я? Но лица людей ничего не выражают, не выдают никаких тайн. Невозможно, однако, чтобы все были счастливы. Они снуют туда и сюда один за другим – кто знает, какой груз они беззвучно несут на себе?
Я вдруг замираю как вкопанный, сердце мое начинает бешено колотиться…
Анн-Клер идет мне навстречу. Точно она. Такая же стройная фигура. Волосы белокурые, глаза синие. Лицо совершенно то же самое. Возможно ли такое? Если бы я совершенно определенно не знал, что Анн-Клер сейчас лежит в больнице…
Даже походка, все движения удивительно похожи. Только платье другое.
Она спешит прямо ко мне. Когда она оказывается совсем рядом, то смотрит на меня, словно удивляясь. Все это длится меньше секунды, и она уже идет дальше.
Я как во сне иду за ней.
Около рю де ля Глясьер она сворачивает в узенький переулок и останавливается перед мрачным многоквартирным домом. Перед тем как исчезнуть в темном подъезде, она еще раз оборачивается.