День уже клонился к вечеру. Восемь часов в дороге, восемь часов раздумий — в том числе и о плане атаки.
Чистое самоубийство, Шарко это сознавал.
Не важно, все равно он давно умер. И так часто умирал.
Он уже свернул с Солнечного шоссе, проехал с полсотни километров по А52 и дальше — руководствуясь стрелкой с надписью «Обань», по трассе А501, вдоль которой выстроились здания Главного командования Иностранного легиона и центра приема рекрутов. Длинные белые дома, напоминающие корабли, безупречные линии, строгая военная архитектура. Несколько минут спустя он выехал на дорогу местного значения, потом на дорожку, ведущую к будке постового, охранявшейся дежурным капралом. Белое кепи, красные эполеты, парадная форма Легиона во всей красе. Шарко протянул часовому свое трехцветное служебное удостоверение и сказал:
— Комиссар Шарко из Центрального управления по борьбе с преступлениями против личности. Мне хотелось бы встретиться с полковником Бертраном Шателем.
Полное название его конторы всегда производило сильное впечатление. Шарко в двух словах объяснил, что охотится на преступника-рецидивиста, который, скорее всего, не так давно вступил в Легион по подложным документам. Впечатление лучше было еще усилить, и комиссар добавил, что на счету разыскиваемого преступника насилие и пытки. Часовой попросил его подождать и скрылся за дверью будки. Когда он вышел и показал, где припарковаться, Шарко понял: партия выиграна.
— Вот гостевая парковка, позади вас, можете поставить там машину. Полковник вас примет. Сейчас сюда придет младший лейтенант и проводит вас к нему. Но прежде мне надо забрать у вас служебное оружие.
Комиссар сдал пистолет.
Вскоре он уже молча, зажав под мышкой папку с резинками, следовал за младшим лейтенантом. Внутри, на чистенькой стене ограды, сверкал золотом знаменитый девиз: «Legio patria nostra».[28] Колонны солдат всех национальностей — поляки, колумбийцы, русские — маршировали на плацу под военные песни. Другие, одетые в синие тренировочные костюмы с белыми майками, чуть в стороне пытались одолеть тренировочные лестницы: скорее, скорее, скорее. Во взгляде у любого из этих парней читался страх. Новобранцы…
Готовность идти до конца, экстремизм — чудовищно! Эти не достигшие еще и тридцати братья по оружию с бритыми черепами и стальными глазами не остановятся ни перед чем, они готовы умереть за трехцветное знамя прямо здесь, в любую минуту.
Внимание Шарко внезапно привлекло одноэтажное строение, на фасаде которого виднелась табличка: «Группа информации и коммуникации, ГИИК». Комиссар ускорил шаг, догнал своего провожатого:
— Скажите… а что тут-то делают, в этой самой ГИИК?
— Это подразделение связей с общественностью, по существу — пиар-группа. Сюда поступают многочисленные вопросы, здесь организуют репортажи о Легионе. Производственный отдел группы обеспечивает рекламу Легиона во Франции и за ее пределами.
— А отдел видеопродукции там тоже есть? Такой, где создавались бы и монтировались фильмы для военнослужащих?
— Да, конечно. Репортажи, пропагандистские фильмы и фильмы в честь каких-либо событий, к памятным датам.
— И что же, легионеры сами снимают такие фильмы?
— Съемочные группы формируются из личного состава в Генштабе, входят в них в основном офицеры и унтер-офицеры пехотных полков. Будут еще вопросы?
— Нет, спасибо.
Шарко подумал об убийцах реставратора фильмов Клода Пуанье. Один из них был военным кинематографистом, и он наверняка скрывается здесь, в тепле и холе, носит свои армейские ботинки, живет в одном из этих больших домов… Вставших на места кусочков пазла становится все больше и больше.
Они приблизились к зданиям 1-го полка Иностранного легиона. Именно здесь располагалось командование, соответственно — и главный военачальник. Носитель абсолютной власти. У Шарко пересохло в горле, вспотели ладони. При встрече с кровавым убийцей он куда меньше трепыхался бы, чем перед этим увешанным орденами и медалями полковником, большая часть жизни которого была отдана служению родине. Верный своему делу полицейский глубоко уважал военных и их самопожертвование.
Они прошли по длинным коридорам, где шаги заглушались ковровыми дорожками, провожатый Шарко трижды постучал в одну из дверей и встал по стойке «смирно» в ожидании ответа.
— Вольно! Заходите!
Впустив комиссара и, в полном соответствии с уставом, развернувшись кругом, младший лейтенант удалился. Шарко остался наедине с полковником. Тот подписывал какие-то бумаги. Полицейский рассмотрел хозяина кабинета и решил, что они примерно ровесники, да и комплекцией схожи, разве что полковник чуть похудее и, наверное, выше на несколько сантиметров. Безукоризненная стрижка — седой ежик — подчеркивала эвклидову геометрию лица. Темный мундир, слева на груди нечто вроде беджика с надписью «полковник Шатель».
— Прошу вас подождать еще несколько секунд, — произнес полковник, подняв на посетителя холодные голубые глаза, и снова занялся своими бумагами. Никакой видимой реакции.
Комиссар задумался: если полковник замешан в деле, если он отслеживает информацию после обнаружения тел под Граваншоном, он наверняка должен знать Шарко в лицо и представлять себе, кто он такой. Следовательно, это полное безразличие Шателя — признак того, что он подготовился к визиту после звонка капрала или попросту не узнал гостя?
Воспользовавшись тем, что полковник сосредоточился на документах, Шарко хорошенько осмотрелся. Над большим окном, выходившим на плац, плакат с семью статьями «Кодекса легионера». На стенах кабинета — бесчисленные памятные таблички и фотографии, где полковник в разные годы представлен один или среди своих подчиненных. Охряные земли и пыль Афганистана, разрушенные дома Бейрута, «зеленый ад» амазонских джунглей… От этих лиц с суровыми чертами, от этих пальцев, сжимавших штурмовые винтовки, исходило ощущение скрытой силы. Еще бы, ведь на этих снимках нельзя и увидеть ничего, кроме войны, схваток, смерти, объединявшей людей, которые только и чувствовали себя на своем месте, что по колено в крови.
Полковник наконец-то покончил с бумагами, сложил их в стопку и отодвинул ее на край стола, по которому все было разложено аккуратнее некуда. Кроме полковничьего кресла, сесть было негде: в таких кабинетах всем, кроме хозяина, положено стоять навытяжку.
— Завидую самому себе, вспоминая о тех годах, когда и не подозревал, что бывает столько бумажек. Можно посмотреть ваши документы?
— Разумеется.
Шарко протянул полковнику удостоверение. Тот, досконально изучив карточку, вернул ее хозяину. Пальцы у Шателя были толстые, ногти ухоженные. Скорее всего, он — так же, как и сам комиссар, — давно уже не выходил на поле боя.
— Если я правильно понял, вы ищете в наших рядах человека, совершившего несколько убийств. И приехали один, чтобы его арестовать?
Голос низкий, монотонный, хрипловатый. Если он притворяется — у него незаурядные актерские данные.
— Мы пока еще на стадии, когда нет обвиняемых, но есть подозреваемый. И, по данным видеокамеры наблюдения, машина этого подозреваемого замечена в двадцати километрах от Обани, на платном шоссе А52, а дальше, на А50, никаких следов ее не обнаружено. Стало быть, тот, кого мы ищем, застрял где-то между двумя этими дорогами.
— Вы уже нашли упомянутую машину?
— Нет, но ищем ее.
Полковник Шатель вооружился мышкой, подвигал ее, затем набрал что-то (видимо, пароль) на клавиатуре компьютера.
— Вам, вероятно, известно, что мы не принимаем в свои части ни насильников, ни убийц — словом, никого, кто совершил в прошлом тяжкие преступления?
— Этот человек, скорее всего, использовал чужие документы.
— Такое маловероятно. Скажите мне его имя.
Шарко поймал взгляд полковника, всмотрелся в его глаза настолько глубоко, насколько мог. Здесь, в этих глазах, совсем-совсем скоро он, если повезет, поймает лучик узнавания, способный коренным образом изменить ход расследования. Комиссар открыл папку, достал оттуда фотографию формата А4, положил ее на стол, изображением вниз.
— Там все написано…
Бертран Шатель взял в руки снимок, перевернул.
На снимке был Мухаммед Абан при жизни. Крупный план лица.
Бертран Шатель должен хоть как-то отреагировать. Но нет, ни малейшей реакции, выражение лица нисколько не изменилось.
Шарко стиснул зубы. Этого не может быть! Комиссар почувствовал, что начинает колебаться, но постарался не показать этого и продолжал гнуть свою линию:
— Тут вот, под фотографией, написано, что этот молодой человек должен был предстать перед вашими вербовщиками под именем Хакима Абана.
Командующий Иностранным легионом подвинул снимок к посетителю.
— К сожалению, я никогда не видел этого молодого человека.
Не дрогнули губы, не дрогнул голос, не задрожали пальцы. Шарко, забирая фотографию, нахмурился:
— Полагаю, вы не знакомитесь лично с каждым из новобранцев, вступающих в Легион? Честно говоря, я надеялся, что вы наберете его имя на компьютере… как вы и собирались сделать до того, как я показал вам снимок.
Пауза. Слишком долго он молчит, подумал Шарко. Тем не менее Шатель не потерял ни своей величественной осанки, ни выправки, ни контроля над собой. Чертово панцирное!
— Здесь не может ничего произойти без того, чтобы я об этом узнал или я это увидел. Но если так вам будет спокойнее…
Полковник набрал имя и фамилию предполагаемого легионера и развернул монитор так, чтобы Шарко стал виден экран.
— Как видите, ничего.
— Не было необходимости показывать — я верю вам на слово.
Шатель твердой рукой повернул к себе монитор.
— У меня много работы. Младший лейтенант Браше проводит вас к выходу. Желаю успеха в погоне за беглецом.
Комиссар колебался. Не мог же он уйти вот так, ни в чем толком не уверившись. В тот момент, когда Шатель взялся за телефон, чтобы вызвать ему провожатого, Шарко наклонился над столом и, схватив полковника за руку, вынудил того положить трубку. На этот раз он понимал, что переходит границы, что рискует дать новый поворот событиям.