– Нет, нет. Ничего даже и близко похожего не видели.
– Scio cui credidi [знает, который верит (лат.)], – изрек отец Кихот.
– Итальянец? – спросил жандарм. – Папа римский – великий папа.
– Безусловно великий.
– Тот человек – без шляпы и без пиджака. В полосатой рубашке.
– Нет, никого такого мы тут не видели.
– Дырку в брюках ему проделали в Саморе. Пуля чудом прошла мимо. Он из наших завсегдатаев. А вы тут давно?
– Да с четверть часа.
– Откуда едете?
– Из Вальядолида.
– Никого не обгоняли по дороге?
– Нет.
– Не мог он за это время так далеко уйти.
– А что он натворил?
– Ограбил банк в Бенавенте. Пристрелил кассира. Бежал на «хонде». Ее нашли – я имею в виду «хонду» – в пяти километрах отсюда. Потому и небезопасно оставлять машину незапертой, да еще с ключом в стартере.
– Laqueus contritus est, – изрек отец Кихот, – et nos liberati sumus [в тенетах вынужден быть, а мы от них освободились (лат.)].
– Что это монсеньор говорит?
Мэр сказал:
– Я тоже в языках не разбираюсь.
– Вы едете в Леон?
– Да.
– Глядите в оба и не подвозите никого незнакомого. – Вежливо и несколько настороженно жандарм отдал честь монсеньеру и отбыл.
– Почему вы говорили с ним по-латыни? – спросил мэр.
– Мне казалось это правильным.
– Но почему?..
– Мне хотелось по возможности избежать лжи, – ответил отец Кихот. – Даже лжи во благо, а не во зло, пользуясь терминологией отца Йоне.
– А почему вы должны были ему лгать?
– Да совсем неожиданно возникла такая возможность – я бы даже сказал, искушение.
Мэр вздохнул. Вино несомненно нарушило молчание отца Кихота, и сейчас Санчо чуть ли не жалел об этом. Он спросил:
– Вы нашли сыр?
– И даже изрядный кусок, но я отдал ему.
– Жандарму? Да зачем же это?..
– Нет, нет, тому человеку, которого он ищет.
– Вы хотите сказать, что видели этого человека?
– Ну да, потому я и боялся вопросов.
– Ради всего святого, где же он сейчас?
– В багажнике нашей машины. Вот теперь было бы крайне неосторожно с моей стороны, как сказал жандарм, оставлять ключ в стартере… Кто-нибудь мог бы уехать вместе с этим человеком. Ну, а так – опасность уже позади.
Мэр долго не мог произнести ни слова. Наконец он спросил:
– А куда вы девали вино?
– Мы вместе поставили его на заднее сиденье.
– Слава богу, – произнес мэр, – что я сменил в Вальядолиде номер машины.
– Почему, Санчо?
– Те жандармы наверняка сообщили ваш номер в Авилу. И теперь он уже у них на компьютере.
– Но в моих бумагах…
– А я и бумаги для вас получил другие. На это, конечно, потребовалось время. Потому мы и пробыли так долго в Вальядолиде. Тамошний владелец гаража – мой давний друг, член нашей партии.
– Санчо, Санчо, сколько же лет тюрьмы мы за это заработали?
– И вполовину не столько, сколько вы получите за то, что скрываете от правосудия беглеца. И что это на вас напало?..
– Он попросил меня помочь. Сказал, что его несправедливо обвинили, спутали с кем-то другим.
– Это с дыркой-то от пули в штанах? Человека, ограбившего банк?
– Но ведь и ваш Сталин был таким же. Многое зависит от побудительных мотивов в конце-то концов. Если бы Сталин пришел ко мне исповедоваться и честно рассказал о причинах, побудивших его так поступать, я бы, возможно, велел ему десять дней молиться по четкам, хотя в Эль-Тобосо я до сих пор никого так строго не наказывал. Помните, что сказал мой предок галерным рабам, прежде чем их освободить: «На небе есть бог, и он неустанно карает зло и награждает добро, а людям порядочным не пристало быть палачами своих ближних…» [Сервантес, «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», ч.1, гл.22, пер. Н.Любимова]. Это добрая христианская доктрина, Санчо. Десять дней перебирать четки – достаточно суровое наказание. А мы не палачи и не занимаемся допросами. Добрый самарянин не расспрашивал беднягу – того, которого избили разбойники, – о его прошлом, а взял и помог ему. А ведь этот человек, возможно, был мытарем, и разбойники лишь отобрали у него то, что он у них взял.
– Пока вы тут разглагольствуете, монсеньер, наш раненый, наверно, помирает из-за недостатка воздуха.
Они поспешили к машине и обнаружили беглеца в весьма плачевном состоянии. Накладные усы, намокшие от пота, отклеились и свисали с края верхней губы. По счастью, он был маленький и без труда уместился на том небольшом пространстве, которое мог предоставить ему «Росинант».
Тем не менее когда его выпустили из багажника, он принялся возмущаться:
– Я думал, я тут сдохну. Куда это вы провалились?
– Мы старались для вас, как могли, – сказал отец Кихот почти теми же словами, какие употребил его предок. – Мы не собираемся вас судить, но ваша совесть должна была бы подсказать вам, что неблагодарность – позорный грех.
– Мы для тебя даже слишком много сделали, – сказал Санчо. – А теперь проваливай. Жандарм поехал в ту сторону. Я бы посоветовал тебе держаться полей, пока не дойдешь до города, а там – растворишься.
– Да как же я могу держаться полей в таким ботинках – они насквозь прогнили, и как я могу раствориться в городе, когда у меня дыра от револьверной пули в штанине?
– Ты же ограбил банк. Можешь купить себе новую пару ботинок.
– Кто сказал, что я ограбил банк? – И он вывернул пустые карманы. – Можете обыскать меня, – сказал он. – А еще называете себя христианами.
– Я не называю, – сказал мэр. – Я – марксист.
– И спина у меня разламывается. Я и шагу не могу сделать.
– У меня тут есть немного аспирина в машине, – сказал отец Кихот. Он отпер машину и принялся рыться в отделении для перчаток. Незнакомец за его спиной кашлянул раз, потом второй. – У меня есть и леденцы от кашля, – сказал отец Кихот. – Наверное, просквозило вас в багажнике. – Он обернулся с лекарствами в руке и, к своему великому изумлению, увидел, что незнакомец нацелил на него револьвер.
– Не надо такой штукой ни в кого целиться, – сказал он, – это опасно.
– Ботинки у вас какого размера? – спросил незнакомец.
– Право, не помню. По-моему, тридцать девятого.
– А у вас?
– Сорокового, – сказал Санчо.
– Давайте ваши, – скомандовал незнакомец, обращаясь к отцу Кихоту.
– Да они почти в таком же плачевном состоянии, как и ваши.
– Не спорьте. Я бы взял у вас и брюки, если б только они подошли. А теперь повернитесь оба ко мне спиной. Если хоть один из вас шевельнется, пристрелю обоих.
Отец Кихот сказал:
– Не понимаю, почему вы отправились грабить банк – если вы его действительно ограбили – в разваливающихся ботинках.
– По ошибке надел не ту пару. Вот почему. А теперь можете повернуться. Залезайте в машину – оба. Я сяду сзади, и если вы хоть где-нибудь почему-то остановитесь, буду стрелять.
– Куда же ты хочешь, чтоб мы тебя отвезли? – спросил Санчо.
– Высадите меня у собора в Леоне.
Отец Кихот не без труда задним ходом вывел машину с поля на дорогу.
– Очень вы плохой водитель, – сказал незнакомец.
– Да все дело в «Росинанте». Не любит он пятиться. Боюсь, вам там тесно со всем этим вином. Может, остановимся и перетащим ящик в багажник?
– Нет. Двигайте дальше.
– А что случилось с вашей «хондой»? Жандарм сказал, вы ее бросили.
– Бензин у меня кончился. Позабыл залить бак.
– Не ту пару ботинок надели. Не запаслись бензином. Право же, похоже, господь был против ваших планов.
– Вы что, не можете ехать быстрее?
– Нет. «Росинант» у меня очень старенький. Он может рассыпаться, если перейти за сорок. – Отец Кихот взглянул в зеркальце и увидел нацеленный ему в спину револьвер. – Хорошо бы вы успокоились и положили оружие, – сказал он. – «Росинант» порой ведет себя, как верблюд. Он может вдруг так тряхануть, что эта штука сама выстрелит. А вы едва ли обрадуетесь, если на вашей совести будет убийство еще одного человека.
– Что это вы мелете? Какого еще одного человека?
– Да я имею в виду того беднягу в банке, которого вы убили.
– Не убил я его. Промахнулся.
– Да, господь, видно, изрядно потрудился, чтобы избавить вас от тяжкого греха, – сказал отец Кихот.
– Да и вообще никакой это был не банк. Самообслуга.
– Жандарм сказал – банк.
– Да они скажут «банк» даже про общественную уборную. Так оно важнее выглядит.
Когда они въехали в город, отец Кихот заметил, что стоило им остановиться у светофора, и револьвер исчезал из виду. Он, пожалуй, мог бы выскочить из машины, но тогда жизнь Санчо оказалась бы в опасности, и если незнакомец прибег бы к насилию, отцу Кихоту пришлось бы разделить с ним вину. В любом случае он не желал быть орудием мирского суда. И он испытал огромное облегчение, когда, подъехав насколько мог ближе к собору, не увидел там ни одного жандарма или карабинера.
– Подождите, я посмотрю, безопасно ли вам выйти, – сказал отец Кихот.
– Если ты меня выдашь, – сказал незнакомец, – я пристрелю твоего дружка.
Отец Кихот открыл дверцу машины.
– Все в порядке, – сказал он. – Можете идти.
– Если ты соврал, – предупредил его незнакомец, – первая пуля – тебе.
– У вас отклеились усы, – сказал ему отец Кихот. – Они прилипли к вашему ботинку – то есть к моему.
Они проследили взглядом за незнакомцем, пока он не исчез из виду.
– По крайней мере, он не набросился на меня, как галерные рабы набросились на моего предка, – сказал отец Кихот.
– Побудьте в машине, а я схожу куплю вам ботинки. Вы сказали, у вас тридцать девятый размер?
– А вы не возражаете, если мы сначала зайдем в собор? Очень я устал – нелегко было держать в узде «Росинанта», чтобы он не взбрыкнул. Ведь если бы этот бедняга убил нас, ему бы действительно худо пришлось. Мне хочется посидеть немного в прохладе… и помолиться. Я вас не задержу.
– Мне казалось, вы только этим и занимались, пока мы ехали.
– О да, я молился… но молился за беднягу. А сейчас мне хотелось бы возблагодарить господа за