Внезапно раздался звонок, и Марк с видимым облегчением схватил телефон.
– Деккер. Да. Что, уже едут? Ну надо же, вот что значит шумиха в прессе. Буду, конечно.
Он набрал чей-то номер.
– Шмитт? Это Деккер. Скоро приедут эксперты, я еду к «Берлоге». Передайте Матье, что можно уже никого не опрашивать, мы установили личность поджигателя. Да! Расскажу, как приеду.
Он положил телефон в карман. Вздохнул, провел ладонями по лицу, встряхнулся.
– Мне надо ехать. Встречать экспертов, ну и вообще…
Алис кивнула, взяла вскрытый конверт и стала убирать в него снимки. И к лучшему.
– Тогда… я сама все дочитаю у Эвы, если ты не против.
– Нет, не против. Я приеду, как только смогу.
Вид у него был совершенно изможденный. Мадам Дюпон правильно заметила – похож на привидение.
– А вообще… – осторожно продолжила Алис, – тебе надо нормально поспать. Поезжай потом домой.
Марк резко выдохнул, и она уже приготовилась к категорическому отказу, но после паузы он неожиданно согласился:
– Да, надо поспать хотя бы час. Голова вообще не соображает. Что-то я хотел еще сделать… точно. Давай, напишешь сейчас быстро заявление об утрате документов. И о звонке твоего… опекуна. Чтобы, если что, получить охранный ордер.
Алис с радостью предпочла бы просто об этом забыть, но… уступка за уступку.
– Хорошо, давай напишу.
Мадам Дюпон, как ни странно, быстро оставила ее в покое, сославшись на какие-то дела. Ребельон тоже перестал лаять и вертеться рядом, получив свою порцию поглаживаний, и ушел на кухню к хозяйке.
Алис устроилась в кресле под торшером, взяв конверт со снимками. Но настроиться на работу никак не получалось. Мысли все время уплывали не туда.
Хотелось думать только о том, как это невероятно и невозможно, что у нее наконец появился… бойфренд? Как у всех нормальных девушек? Смешно. Такого не могло быть. Не с ней, не с Алис Янссенс.
Впрочем, даже мысленно назвать Марка бойфрендом не получалось. Это слово сюда не годилось. Между ними происходило что-то гораздо более сильное и глубокое. Алис сама изумлялась: они были знакомы всего две недели, но почему-то все получалось так естественно, словно они знали друг с друга всю жизнь.
Ты звучишь со мной в унисон.
Она никогда не слышала людей так, как он, но сейчас понимала, о чем тогда говорил Марк.
И ей не хотелось докапываться до правды о блэкаутах, о том, что произошло с той девушкой в клубе. И с Одри Ламбер. С Пати Сапутрой. Возможно, с кем-то еще, о ком она не знала. Ей бы стоило этого стыдиться, стоило вспомнить – особенно держа в руках дневник убитой женщины, – что Беатрис тоже пыталась спасти мужа-абьюзера. Что, даже зная, насколько он неуравновешен, все равно продолжала с ним жить. Ей, Алис Янссенс, стоило бы вспомнить, что даже в абсолютных чудовищах не бывает только сплошь темной стороны, и это-то как раз и страшно: всегда остается упрямое, нелогичное желание зацепиться за что-то человеческое, разглядеть и разжечь любой отблеск света во тьме. Ей стоило бы вспомнить, что так и попадают в ловушки созависимости. Что броситься в эти отношения, чувствовать такую близость и родство всего через две недели после знакомства – нездорово и опасно. Но все логичные доводы затмевало какое-то темное, клубящееся внутри, как черный дым, собственническое чувство. Мой. И к нему, как зарево пожара, как языки пламени, примешивалось еще одно чувство – красное, жаркое, животное, то, что Алис не думала в себе обнаружить, что всегда, по ее мнению, принадлежало не ей, а чужим, другим, таким, как Одри, как та девушка из клуба, – вожделение. Похоть. Жажда. Яркая, пульсирующая, нестерпимая. Принадлежать ему. Брать и давать. Принимать и требовать. Забыть про все запреты. Отпустить контроль.
Она сидела, погруженная в свои мысли, пока наконец не очнулась: в комнату заглянула Эва и поинтересовалась, не сварить ли кофе, а то она собирается уйти по делам. Возможно, даже до позднего вечера.
Алис с радостью согласилась и, встряхнувшись, наконец открыла конверт со снимками. Что там дальше? Они с Марком остановились на отдельном листке, а потому она взялась за следующий кадр.
22 апреля
Сегодня я как будто по наитию открыла дневник прошлого года. На той самой странице. И… долго не могла поверить, что это написано моей рукой. Не знаю, почему я словно «забыла» о том, что случилось тогда между нами. Словно вычеркнула из памяти. Словно это происходило не со мной. Или во сне. Мне было страшно даже думать об этом, но… Но сегодня я решила, что должна сохранить ту запись, вложить сюда этот листок. Чтобы картина была полной. Или чтобы доказать себе самой, что я не реагирую слишком остро. Что это не причуды беременной женщины. Что я… Почему я все еще переживаю о том, что обидела К., вместо того, чтобы думать о себе и о детях? Я просидела три часа в ванной, мне было неудобно, живот крутило, а К. рыдал под дверью. Я ощущала себя такой стервой! И ведь он ничего не сделал, просто так поднял руку. Мне показалось, будто я задыхаюсь. Как тогда. Как в те разы, о которых я так и не осмелилась написать. Из-за страха и стыда. Почему K. не может понять, что мне нужен покой, почему каждый раз выбирает Л.? Ведь я просила его, я столько раз умоляла, чтобы хоть сейчас, когда беременность подходит к концу, хоть сейчас он сделал то, о чем мы столько спорили. А он… У меня все время такое чувство, что Л. для него такая же зависимость, как для иных людей алкоголь или азартные игры. Когда К. долго бывает со мной, когда мы поговорим, он нежен и полон любви. Я начинаю верить, что у нас все наладится, что он как будто тверд в решении стать лучше, а потом снова случается это. Снова появляется Л., и К. меняется, как будто на него навели морок, как в сказке. Как будто становится другим человеком. Которого я… боюсь.
Алис вздохнула. «Со мной он нежен и полон любви…»
7 мая
К. выпил слишком много, это бывает редко, но в таком состоянии он словно несчастный ребенок. В одних алкоголь пробуждает злость, а в нем – детскую ранимость. Ночью обнимал меня и чуть ли не со слезами, на грани истерики говорил, что я рано или поздно устану и уйду от него. Оставлю его ради кого-то другого, более достойного. Повторял и повторял, что он «уверен, так чувствует». Уверен, что меня потеряет. Я не знаю, откуда это в нем взялось. Хотя, если так поразмыслить, он же всегда и во всем ждет беды. Просто не верит, что можно жить счастливо, без трагедий, что никто не отнимет у него радостных мгновений. Я понимаю, что это из-за того, что он слишком рано потерял родных, из-за отношений с матерью. Поэтому он и ждет все время, что чуть в его жизни мелькнет свет, так тут же опустится тьма. Поэтому и эта ревность, и страхи. И даже его «культ» не помогает ему успокоиться. Б. обычно держит его в равновесии, но сейчас все сдвинулось, изменилось. Б. отдалился, словно ушел дальше в свои изыскания бесстрастия, словно с еще большим презрением относится к браку, к детям. А Л. тем временем совсем взял власть над К.
5 мая
Говорила с ТФ, одной ей я только и могу рассказать о некоторых своих бедах, и она опять так горячо убеждала меня в том, что я и сама думаю: это не К., это влияние Л. Без него бы он никогда этого не сделал. Без него мы бы были счастливы. К. был бы со мной как муж и отец наших детей. Что же делать? Как отогнать Л., эту змею, от нашего дома?
Хлопнула входная дверь, и Алис очнулась. Осторожно встала, доковыляла до кухни. Эва и впрямь куда-то ушла вместе с Ребельоном. На плите стоял еще горячий кофейник, а на столе – корзиночка с печеньем. Алис налила себе кофе и пошла обратно в комнату, наслаждаясь минутой покоя. Тихим поскрипыванием половиц, тиканьем часов на стене. В тишине, в старом доме. Он придет вечером. А ночью… Алые языки пламени вспыхнули внутри, сладко растеклись внизу живота и замерли в предвкушении.
Алис снова устроилась в кресле, придвинула снимки. Отхлебнула кофе.
25 мая
Я так надеялась, что с появлением малышей К. придет в себя. Увидит, что его страхи были беспочвенными. Что я люблю его, люблю наших детей, что я никуда не собираюсь уходить. Казалось бы, самое страшное позади, роды прошли прекрасно, насколько это возможно для моего случая, и значит, впереди нас ждет только счастье. Такое, какого мы оба хотели, – в тишине и покое, в простой размеренной жизни. Но К. стал еще более мрачным и подозрительным. Еще более… неуравновешенным. Его ничего не радует, напротив…
Я должна признаться в этом хотя бы самой себе: я боюсь, когда он подходит к детям. Чаще всего я просыпаюсь не от их плача, а от какого-то предчувствия беды. От внутреннего ужаса. Или я просто схожу с ума? Буду честна с самой собой. Я не отхожу от детей ни на шаг, я устала, я не высыпаюсь. Однажды мне даже померещилось совсем странное. Б. как-то подарил мне свою книгу, подписав ее «Милой Беатрис с любовью», и эта надпись еще тогда вывела К. из себя. И вот теперь я хотела взять книгу при К. Он как раз вернулся после общения с Л., был на взводе, как обычно случается после их встреч. Книга лежала на столе, я протянула руку, и тут она словно отлетела от меня и упала на пол. Думаю, конечно, что мне это лишь показалось, что я просто как-то неловко к ней потянулась. И все же. К. столько говорил о возможностях, про которые ему постоянно твердит Л., что я действительно испугалась, будто это он сам в ярости отбросил книгу. Но как? Не силой же мысли. Смешно… Л. просто манипулирует его неуверенностью в себе и склонностью к мистике. И, скорее, это уже не смешно, а страшно. Да, мне страшно. Меня до дрожи пугает их дом в лесу, их непонятные встречи. Б., кажется, совсем не может на это повлиять. К. скрывает от него, не рассказывает правды, а тот со своей философией и принципами невмешательства и ненасилия предпочитает не настаивать. «Каждый выбирает свой путь», – так сказал мне Б.