ние владелец делали это невозможно трудным.
– Он не приходил на исповедь, – согласился отец Хавьер, соединяя пальцы шпилем. – Он приходил за прайминовыми ампулами для схронов на нижних уровнях… и прежде чем ты начнешь задавать вопросы, я отвечу на самые очевидные: он действительно кинетик Гармонии и делает это лишь потому, что ему так приказано.
– Ага, ясно, – рассеянно кивнул Джун, подтягивая к себе ближайший стул за спинку и бессильно опускаясь на него.
В горле пересохло. Его всегда поражало, с каким равнодушием Гармония относилась к распространению праймина на нижних уровнях, а теперь пазл сложился – последний кусочек с оглушительным щелчком встал на место. Гармония сама хотела, чтобы люди подсаживались на эту дрянь. Но какие цели она преследовала? Удержание низов в наркотическом дурмане, чтобы те не бунтовали? Или… создание прайминовых мутантов из счастливчиков с редким генетическим наследием вроде Химе?
– Так что же это, святой, мать вашу, отец… – Джун поднял голову, чувствуя, что ему трудно смотреть на замолчавшего священника. – Вы, получается, и есть тот транспортный узел, через который праймин попадает прямо на улицы? А Гармония… зачем ей это? Зачем… – он задохнулся от возмущения, не в силах закончить фразу.
Отец Хавьер поджал тонкие губы.
– У Гармонии нет выхода, Джун, – пояснил он. – Население нижних уровней растет, незарегистрированных кинетиков все больше, взломщики дополненности и зданий плодятся быстрее, чем Гармония успевает их обезвреживать… Начинаются волнения и протесты, и порядок, который пока еще хоть как-то поддерживается, находится под угрозой. Это нужно контролировать. Праймин просто справляется лучше других способов. – Он сделал паузу, отвечая на неверящий взгляд Джуна своим – спокойным и уверенным. – У меня была возможность отказаться от сотрудничества с властями. Но, взвесив все за и против, я принял это предложение.
Джун мрачно глядел на него исподлобья.
– Гармония беспокоится о себе, – медленно произнес он. – А вам-то какой толк от всего этого? Праведная жизнь наскучила? Захотелось пуститься во все тяжкие на старости лет?
Отец Хавьер едва заметно усмехнулся, но Джуну было все равно, находит ли он это смешным. Он думал о Луте, о Химе, о раздавшихся, мощных, гниющих изнутри громилах Гаса, о бесформенных фигурах у помоек, в которых уже нельзя было разглядеть их прошлое до первой ампулы.
Эти мысли не хуже дополненности меняли мир вокруг.
– Цитадель – действительно воплощение библейского сюжета. Но не Ноева ковчега, а Вавилонской башни, – после недолгой паузы сказал отец Хавьер. Его спина была идеально прямой, голос звучал иначе, чем когда он стоял за кафедрой, насыщая жаждущих душеспасительной ложью. – Наша Вавилонская башня существует вопреки здравому смыслу, вопреки тому что ее фундамент – гнилье, вопреки тому что люди – с первых ярусов и до самого Пика Галилея – давно разучились говорить на одном языке. Мы разобщены и слабы. А значит, долго наша башня не выстоит. А значит, нет смысла всем нам наблюдать этот страшный процесс.
– И вот, значит, чем вы здесь занимаетесь? – прищурился Джун, не совсем понимая, что Хавьер имел в виду. Ему и не нужно было понимание, чтобы ощущать острое желание врезать ему и столь же острую обиду: на то, что его так долго водили за нос; на то, что он так долго это позволял. На то, что родительская фигура в лице Харьера оказалась насмешливой тенью. – Рушите башни, да? Пособничаете убийствам?
– Мне жаль, что ты видишь это под таким углом, – покачал головой священник.
Джун не выдержал. Он вскочил, не помня себя от гнева, – стул с грохотом завалился набок, ударившись металлической спинкой о покрытие пола. Церковь наполнил неприятный звон, и на пороге подсобки показалась взволнованная Аня. Она так и застыла, прижав руки к груди и мгновенно поняв: происходит что-то нехорошее.
– Вам жаль? – громко переспросил Джун. – Вы пожимаете этим людям руки. – Он обвиняюще ткнул священника в грудь. – Вы советуете им не спать на холодном. Вы раздаете им гребаный бульон и пледы…
– Благотворительность решает другие проблемы, – возразил отец Хавьер, перехватывая его руку и отводя в сторону. Джун резко вырвался. – Все эти несчастные, о которых мы говорим, обречены проживать свои ужасные жизни. А церковь – единственное проявление доброты, на которое они могут рассчитывать в этом городе. – Лицо священника исказилось болью, которую он, видимо, привык контролировать, но на секунду забылся. – Минутное благо лишь продлевает агонию, Джун. Праймин же кажется инструментом зла, ведь он так разрушителен для тех, кто его принимает. Он дурманит разум и уничтожает тело, но… он поможет обреченной башне в конце концов обрушиться. Он приближает момент, когда все страдания наконец закончатся под ее обломками. Моя церковь дает всем то, в чем они нуждаются больше всего: обездоленным – пледы, бульон и утешение, а Цитадели – праймин.
И Джун вдруг с ужаснувшей его ясностью осознал: отец Хавьер спятил. Следовало понять это раньше еще когда он рассказал свою историю о добровольно снятых линзах дополненности. Уже этого хватило бы, чтобы сделать выводы, но… Джун, очевидно, не был на это способен. Ведь несмотря ни на что, тогда он отчаянно искал людей, которых мог бы назвать своей семьей. Что ж. Со стиснутыми до скрежета зубами он пообещал себе, что больше такой ошибки не допустит. Пора вырасти.
– Ты же сам говорил, что этому месту нужен локальный всемирный потоп, – напомнил отец Хавьер.
– Вы… вы серьезно? – Джун не мог поверить собственным ушам; возвращенные из прошлого слова должны были ужалить его, пристыдить, но лишь сильнее разъярили. – Вы используете это как аргумент, чтобы сделать меня причастным к вашей прайминовой мерзости? Это вы здесь безумец. Это с вашей помощью сотни людей умирают…
Отец Хавьер вздохнул.
– Когда-то люди считали чудовищами врачей, если те освобождали смертельно больных от последних бессмысленных страданий. Может, и ты назовешь меня монстром сегодня. И не будешь так уж неправ. Я взял на себя слишком большой грех, Джун. Но иногда кому-то необходимо стать монстром, чтобы сделать то, что должно.
Сначала Джун подумал, что священник говорит о нем. О Монстре, которым когда-то стал он во имя тщеславия и смутного желания отомстить всему миру за собственную трагедию. Следовало признать: в этом отец Хавьер разбил его подчистую.
– Шокирующее благородство, – покачал головой Джун.
– Не нужно притворяться, что ты не понимаешь, зачем я это делаю, – печально улыбнувшись, священник поднял стул и поставил на прежнее место в ряду. Металлические ножки царапнули пол. – Этот город убивает и тебя, Джун. Я понял это, уже когда ты пришел сюда впервые. Тебе самому нужны были помощь и утешение…
В его глазах Джун видел то, что видел: участие, сочувствие, смирение. Ни следа безумного веселья, садистского возбуждения или оторванности от реальности, типичной для маньяков. Это придавало абсурдной тираде больше веса и смысла, чем Джун мог вынести. Поэтому он прервал мучительные объяснения, ударив Хавьера.
Тот потерял равновесие и упал на колени, обеими руками зажимая окровавленный нос. Удивление проступило на его лице. Джун тоже удивился: почему не сделал этого раньше? Рука приятно гудела. И да, это его немного утешило.
– Это вам за то, что вы хреновый священник, – бросил он, подхватывая рюкзак с ампулами и направляясь в подсобку. Аня, безмолвно застывшая у двери, испуганно отскочила с его пути. Джун остановился и пристально взглянул на нее.
– Он тебя подсадил?
Аня мотнула головой, нервно поглядывая на стену над лавкой, где совсем недавно зашивала рану Кайтен. Джун проследил за этим взглядом и увидел в решетке сгелития брешь. Видимо, отец Хавьер залатывал ее до его прихода.
Не говоря ни слова, он закинул лямки рюкзака на плечи и пальцами отогнул столько чешуек, сколько смог. Внутри находилась бронированная кабина лифта-сейфа; куда-то вбок уходили металлические рельсы шахты, по которой он мог передвигаться. Джун нахмурился, раздумывая, как можно вычислить точку отправки сейфа с содержимым, как собрать дрона, способного блуждать по скрытым в стенах Цитадели транспортным лабиринтам, отправляя сигналы на одну из машин Логова… Размышления захватили его ровно до момента, пока он не вспомнил: по другую сторону этой шахты – Гармония. И Гармония раздавит его, несмотря на всю его браваду и кое-какие мозги. Он был слишком слаб, чтобы победить в этой войне.
Джун нащупал в чугунной дверце сейфа небольшое углубление и даже на ощупь без труда угадал его форму. Магнитный ключ в форме собачьей пасти заставил что-то внутри сейфа утробно защелкать, а затем он распахнулся, демонстрируя Джуну стопки обернутых пленкой коробок с ампулами.
Он медленно выдохнул, прежде чем обернуться к Ане. Ее глаза испуганно блестели за тонкой поволокой слез.
– Есть какой-то мешок? – спросил он. Рюкзак, отобранный у кинетика, был забит.
Аня поспешно вытащила из-под лавки бесформенную сумку с ручками – в такие она собирала вещи, принесенные в церковь теми из прихожан, кто имел возможность жертвовать что-то для других. Сумка оказалась великовата, но не было времени привередничать. Джун забросил внутрь капсулы, обернул их несколько раз колючей серой тканью и сунул под мышку.
Нижняя губа Ани дрожала, лоб жалобно сморщился. Прежде чем вернуться в центральный зал, Джун посмотрел на нее с сожалением. Вряд ли ей, почти совсем ребенку, нравилось то, чему способствовал ее опекун… или отец. Вряд ли это никак не сказывалось на ней.
– Лучше уходи отсюда, Аня, – выдавил он. – В центр самоопределения. Там о тебе позаботятся. Найдешь друзей, получишь нормальную работу, как-нибудь устроишься. Тебе не нужно прозябать здесь с этим фанатиком и его извращенным пониманием добра. Если кто-то из неравнодушных узнает, чем он промышляет, от вашей церкви и чешуйки не останется.
Когда он вернулся в зал, отец Хавьер уже поднялся на ноги. Его нос распух, руки были красными от крови, продолжавшей струиться из обеих ноздрей.