На следующей неделе Фитцпатрики устраивали ужин по случаю Дня благодарения. Я бы не пропустил его ни за что на свете, но совершенно по иным причинам, ни одна из которых не имела никакого отношения к фаршированной индейке от семейного повара.
– А теперь прошу меня извинить… – Никс нырнула под моей рукой, пытаясь ускользнуть.
Я двинулся вперед и прижал ее к стене. Если бы не легкое подрагивание ее подбородка, я бы мог поклясться, что она совершенно спокойна. Но ее выдала едва заметная дрожь, и я, воспользовавшись возможностью, приподнял ее лицо за этот самый подбородок и заставил посмотреть на меня.
– А как насчет поцелуя? – предложил я, спустил ладонь с ее талии к округлости крепких ягодиц и, сжав их, притянул ее ближе.
Мне не нравилась произошедшая между нами смена власти, и хотелось напомнить ей, кто здесь главный. Я чувствовал, как ее бедра подрагивают под моими пальцами от готовности и желания, а едва прижал ее ближе, эта дрожь передалась и мне. Ее тело было мягким, нежным, женственным. С формами, о которых я не имел права думать и должен был в упор не замечать, за что мне и платили.
Жар ее тела ощущался через одежду, и я, подавив стон, дернул ее за косу, заставляя запрокинуть голову и посмотреть на меня.
– Поцелуй будет считаться подходящей формой оплаты? – тихо проговорил я, скользя губами вдоль ее шеи.
Она промолчала, ее сердце бешено колотилось возле моего, моля о большем.
Я запрокинул голову, а потом набросился на ее губы в карающем поцелуе, презирая Эшлинг за то, что вызывала у меня страстное желание вкусить ее, и самого себя – за то, что поддался этому искушению.
Поцелуй был грубым, с зубами и языком, призванным унизить ее и напомнить, кто из нас двоих у руля.
Податливые и мягкие губы Эшлинг тотчас прильнули к моим. Она издала тихий стон, отвечая на каждое касание моего языка, будто мы трахали ими друг друга. Вцепилась пальцами в ворот моей рубашки, притягивая ближе. Я впился зубами в ее нижнюю губу, пока не треснула кожа и мой рот не наполнил металлический привкус ее теплой крови. Она напряглась, но не разорвала поцелуй.
Разорви чертов поцелуй, Эшлинг.
Покажи, что тебе меня не вынести.
Я высасывал ее кровь, вобрав в рот всю нижнюю губу, и она, как настоящий маленький монстр, позволила мне.
– Ты на вкус как пепельница, – промурлыкала она мне в губы.
Ее слова сочились змеиным ядом, но она продолжала жадно пожирать меня, отказываясь отпускать.
– Может, и так, но ты на вкус как доступная девка, мой самый нелюбимый тип женщин. – Я мрачно усмехнулся и сильнее прильнул к ее губам, целуя крепче, чувствуя вкус ее крови, слез и страданий и наслаждаясь ими, потому что все это принадлежало мне.
Такая чертовски соленая. Такая чертовски сладкая.
Я был возбужден. Возбужден так сильно, что всерьез рисковал взять ее прямо на операционном столе, на котором всего несколько минут назад она подлатала двух работающих на меня придурков. Я оторвался от ее губ и провел большим пальцем по щеке. Она пошатнулась вперед, потеряв равновесие. Я позволил ей припасть к моей груди, но не помог встать прямо.
– Теперь мы в расчете. – Я засунул кошелек обратно в карман и с удивлением заметил, что ее лицо было сухим, а его выражение спокойным, хотя я только что чувствовал ее слезы.
– О, ты думал, что сможешь расплатиться поцелуем вместо одиннадцати тысяч долларов, которые ты мне должен? Ох, господи… – она вцепилась в жемчуга на шее, демонстративно теребя их, как делала ее мать, – прошу прощения, мистер Бреннан. Я не принимаю оплату натурой. Это по части моего отца, и я очень сомневаюсь, что он будет заинтересован в том, что вы можете предложить. Я все же хотела бы получить деньги в День благодарения. Какой процент обычно берут ваши ростовщики? Сорок пять? Меня устраивает. А теперь желаю вам хорошего дня, мистер Бреннан. Всего доброго.
Пятая
Следующим утром на прикроватной тумбочке в моей спальне меня ждали одиннадцать тысяч долларов, сложенные толстой аккуратной стопкой и прижатые золотой пулей. Рядом лежал один пенни и записка, нацарапанная небрежным размашистым почерком.
«Держи. Купи себе что-нибудь красивое».
Меня должно было повергнуть в ужас, что Сэм был рядом, в моей спальне, пока я крепко спала. Он мог вспороть мне горло, если бы захотел. Но вместо этого я ощутила, как по венам разлилось раскаленное добела возбуждение, пока я представляла, как его внушительная фигура отбрасывала тень на мое спящее тело, а его руки, способные переломать мои кости, словно тонкие веточки, оказались так близко к моему позвоночнику.
Он был совсем рядом, пока я спала в одной только тонкой ночнушке, разметав волосы по атласной подушке, и видела во сне, как лежу под его сокрушительной тяжестью, пока он занимается со мной любовью.
Я знала, что он не отправит вместо себя никого другого. Нет. Для этого не сгодился бы ни один из его солдат. Он бы ни за что не позволил им ко мне приблизиться. Сам он, конечно, вторгался в мое личное пространство, но я знала, что между нами существовали границы.
Неписаные правила, которые позволяли мне чувствовать себя в безопасности.
Я взяла в руки пулю – холодную, металлическую и оказавшуюся тяжелее, чем я ожидала, – и задумалась, держа ее в ладони.
Задержался ли он, чтобы посмотреть на меня? Прокручивал ли в памяти наш поцелуй в клинике? Мы чуть не порвали друг другу рты.
Я до сих пор чувствовала легкую пульсацию на губах.
Порой я подозревала, что Сэм тоже это чувствовал. Бешеное электричество, которое трещало между нами каждый раз, когда мы оказывались рядом. Стоило ему бросить на меня взгляд своих серебристых, словно луна, глаз, он задерживался на мне и наблюдал.
В иные времена он бывал рядом, ужинал с моим отцом или пил пиво с Дэвоном, Киллианом и Хантером, но так старательно, так убедительно не обращал на меня внимания, что я забывала, что тоже находилась с ними в комнате.
Сэм был полон тайн, а тайны должны быть обнаружены и раскрыты. Я наконец-то сумела завладеть его вниманием, привлечь против его воли, вцепившись в него окровавленными пальцами, и была полна решимости не отпускать.
Я намеревалась бороться изо всех сил, вступить в противоборство с королем преступного мира, чтобы заполучить его. Доказать ему, что я достойна его внимания и любви.
А потому решилась на единственное, что было в моих силах, зная, что мне предстояло еще целую неделю ждать ужина по случаю Дня благодарения, на котором я увижу его снова.
Это было безумно, опасно, к тому же незаконно, и все же настолько в духе Сэма, что я не смогла устоять перед искушением. Показать ему, что я Никс во всех отношениях. Коварный монстр, которому по воле случая шли платья.
Следующим вечером после того, как он оставил деньги на моей тумбочке, я поехала в «Пустоши», нашла потайную дверь в переулке за зданием, сложила перед ней фальшивые деньги – ровно одиннадцать тысяч – и положила сверху один-единственный пенни, который он мне оставил. А потом облила их бензином и подожгла.
Я знала, что он ни за что не заметит разницы. Подумает, что это были настоящие деньги, которые он мне дал и которые я пожертвовала выбранной мной благотворительной организации. Мисс Би хотела бы, чтобы я это сделала.
Я побежала обратно к машине, пригнулась и, украдкой глянув в окно, увидела, как открылась задняя дверь, в щель вокруг которой уже сочился дым от горящей бумаги. На пороге появился Сэм в компании Тупого и Еще-Тупее. Тупой помчался обратно в кабинет за огнетушителем, а Еще-Тупее, чья рука все еще была в повязке, отчаянно пытался потушить огонь водой и снегом.
А Сэм просто стоял с дьявольской ухмылкой и наблюдал, как горят деньги.
Он и без всякой записки прочел оставленное в моем поступке послание: «пошел ты».
Он понял.
Семейство Фитцпатриков всегда праздновало День благодарения с большим размахом.
Подозреваю, все потому, что нам было за что быть благодарными.
Мало того, что мы были одной из богатейших семей в стране, но к тому же благословлены племянницами и племянниками – розовощекими, здоровыми и едва достигшими дошкольного возраста.
В День благодарения дворецкие суетились вокруг длинного стола в нашем обеденном зале, расставляя глубокие золотые тарелки в форме кленовых листьев, тыквы, бокалы для шампанского и украшения. Стоящие в центре стола плоские вазы ломились от осенних и зимних фруктов. Все было украшено золотом и серебром. Комнату освещал теплый и манящий свет свечей, а с кухни доносился запах корицы и сдобного теста, от которого щекотало в носу.
Расхаживая по залу в оранжевом платье с открытыми плечами от Givenchy – знала, что, надев его, порадую маму, которой в последнее время было невыносимо трудно угодить, – я остановилась у окна и стала наблюдать, как мой брат Киллиан с величественно строгим видом выгружает из машины свое семейство.
Он открыл дверь Персефоне – Перси, как мы ее называли, – и посадил маленького Астора в эргорюкзак, который повесил на плечи. У меня перехватило дыхание и сжалось сердце, пока я наблюдала, как мой по обыкновению равнодушный и замкнутый брат непринужденно делает что-то с такой заботой и нежностью.
Как только Астор был надежно прижат к его груди, Киллиан наклонился и поцеловал сына в макушку.
Я поняла, что завидовала. Завидовала своей хорошей подруге Перси, которая как никто другой заслужила такую жизнь, и все же я хотела иметь то же, что было у нее.
Само собой не мужчину, с которым она все это обрела – я, конечно, чокнутая, но не из тех, кто не против инцеста, – но я хотела всего этого с тем, кого не могла заполучить. С Сэмом.
Отвернувшись от окна, я сделала вид, будто переставляю безупречно расставленные в центре стола украшения.
Сэм должен скоро приехать, и мне нужно собрать все силы, чтобы встретиться с ним с высоко поднятой головой и гордо расправленными плечами.