Эндрю научился хорошо разбираться в швейном деле и, шаркая, входит в комнату, ныряя под дверной косяк. Он садится напротив неё и начинает есть свой бутерброд, его глаза сияют из-под маски из человеческой кожи, которую он носит. Он их редко снимает.
Она наблюдает, как он ест, слушает влажное причмокивание его губ, пока он жуёт свою еду.
Она вздыхает и закуривает сигарету, любовь и связь с её мальчиком давно исчезли.
Она смотрит на письмо на столе, адресованное её мужу, и чувствует прилив гнева.
В письме говорится, что его рак находится в стадии ремиссии.
Она знает, что это не означает, что он излечился, но это позволило ему выиграть больше времени. Она вспоминает прошедшие годы, череду похищений и убийств, и не может не быть благодарной за те времена, когда Ричард был слишком болен, чтобы это совершать. Те времена, когда он болел после химиотерапии и не мог удовлетворить свои потребности, были благословенными промежутками в постоянном ужасе.
Она думает, что если Бог существует, у него плохое чувство юмора, потому что он даёт монстру вроде её мужа второй шанс выжить.
Он сейчас там, ищет жертву, ищет того, кого можно убить.
Она задаётся вопросом, где всё пошло не так? И не может вспомнить, когда она превратилась из матери, защищающей своего сына, в одинокую изолированную женщину.
Горечь и ненависть росли в ней к ним обоим, и не в первый раз она жалеет, что не умерла в тот день, когда Ричард напоил её отбеливателем, или, по крайней мере, не умер Эндрю.
Она смотрит, как он ест, поправляя маску, запихивая бутерброд.
Она его ненавидит.
Он протягивает массивную грязную руку, чтобы схватить стакан с молоком, опрокидывает его, проливая на стол.
Он начинает плакать.
Она бьёт его по голове, сдирая маску.
- Глупый маленький мудак! - шипит она.
Он опускает голову и рыдает.
Затем она подходит к нему, прижимая его голову к груди и поглаживая его волосы.
Так всегда бывает. Перепады настроения. Любовь и ненависть.
Они слышат, как фургон Ричарда подъезжает к строению. Мэри возвращается к своему креслу и садится с холодными глазами, эмоции давно улетучились.
Эндрю встаёт, взволнованно расхаживает. Она может видеть его рот за маской. Он улыбается, он счастлив.
- Моя Бубу! Моя Бубу!
Он повторяет снова и снова, подходя к окну, чтобы убедиться, что это его отец, затем сбегает вниз, чтобы помочь ему привести их новую жертву.
Она не двигается. Она просто сидит и курит, зная, что это её жизнь, так будет всегда. Дисфункциональный союз, порождённый насилием и ненавистью.
Её взгляд упирается в письмо на столе, и она только надеется, что однажды рак найдёт в себе силы выполнить задачу, которую она не могла выполнить, и покончить с её чудовищным мужем. А до тех пор она будет продолжать помогать им, зная, что зашла слишком далеко, чтобы делать что-либо ещё, и слишком разбита, чтобы когда-либо вести что-либо, напоминающее нормальную жизнь. Она тушит сигарету в переполненной пепельнице и встаёт, морщась от протеста в её ноющем теле. Затем она вздыхает и спускается вниз, чтобы помочь.
НАШИ ДНИ. КРИСТИНА
Меня трясло, несмотря на все мои усилия. Я хотела сохранять спокойствие не потому, что я верила им, когда они продолжали говорить, что отпустят меня на свободу, что со мной всё будет в порядке и мне снова разрешат вернуться к дочери, а потому, что я не хотела доставить им удовлетворение тем, что я напугана.
Я очнулась в новой комнате. Всё выглядело так, как будто я всё ещё в том же помещении. Здесь былo больше зловония, наполняющего комнаты, если это вообще возможно. Мои руки всё ещё были скованы над головой, на этот раз выше - отсюда я никак не могу дотянуться до запястий зубами. Несмотря на головокружение, я сразу поняла, что на мне новая одежда. Моя собственная одежда была аккуратно сложена на стуле рядом с тем местом, где я лежала, как будто - в какой-то момент - мне снова разрешат надеть её; ложная надежда вселилась в мою голову, чтобы успокоить меня. Так ли это? Рядом со стулом было какое-то медицинское оборудование - что-то вроде капельницы - и окно в дальней стене, закрытое деревяшкой.
Можно использовать стул, чтобы пробить дерево.
Я чувствую себя нехорошо; не уверена, это из-за запаха в моих ноздрях или из-за того дерьма, которое он использовал, чтобы снова вырубить меня. Несмотря на плохое самочувствие, я старалась вести себя как можно тише. Я не хотела, чтобы они знали, что я уже очнулась. Я не хотела, чтобы они пришли за мной. Чем дольше я жду, тем больше шансов, что сюда попадут копы.
Пожалуйста, пусть починят систему видеонаблюдения!
Я слышала голоса за пределами комнаты. Я не уверена, насколько они близки, я просто надеюсь, что они не идут в этом направлении. Мои надежды рушатся, когда дверь распахивается и бьётся о стену. Это старуxа. Рядом с ней стоит старик.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она меня.
По тону её голоса читалось, что ей было не всё равно, но я знаю, что это не так. Она заботится только о своей семье, а не о людях, привлечённых для их удовольствия.
- У меня болит голова, - сказала я ей.
Так и было. Голова была тяжёлая, в висках пульсировало. Ещё один побочный эффект от того дерьма, которым он меня усыпил.
- Ты, наверное, хочешь пить, - сказала старуxа. - Важно не допускать обезвоживания, и, несмотря на попытки поддерживать порядок в этом помещении, в этом здании довольно пыльно, особенно внизу, никакая уборка не помогает, - она вошла в комнату. Старик задержался в коридоре за дверным проёмом. - Теперь пришло время для вечеринки, но прежде чем я проведу тебя, мне придётся пройтись по некоторым основным правилам, хорошо?
- Когда я смогу вернуться домой? - спросила я.
Я пыталась сохранять спокойствие, но слеза навернулась мне на глаза.
- Скоро, - сказала она.
- Моя дочь будет волноваться. Могу я хотя бы позвонить ей? Пожалуйста?
- Мне очень жаль, но это невозможно.
- Я сделаю всё, что вы хотите, я просто хочу позвонить ей и сообщить, что со мной всё в порядке. Пожалуйста. Я ничего не скажу о том, где я нахожусь и что происходит. Я буду кратка. Я просто хочу сказать ей, что люблю её и скоро увижу. Пожалуйста! Вы мать, вы должны понять!
- Ш-ш-ш, - она поднесла палец к моим губам.
Он был холодным и костлявым.
Откуси его!
Она убрала палец.
- Даже если бы я позволила тебе воспользоваться телефоном, боюсь, это было бы невозможно. У нас нет подключённой телефонной линии.
- У вас должен быть мобильный... Пожалуйста! Я умоляю вас!
- Ты знаешь мой ответ, и он будет окончательный. Как я уже говорила, хотя ты так грубо прервала меня, нам нужно пройтись по основным правилам до начала вечеринки.
- Я не хочу идти ни на какую грёбаную вечеринку, - прошипела я.
Женщина сильно ударила меня по лицу, схватила меня за щёку и заставила мои глаза расшириться больше, чем они уже были.
- Веди себя хорошо. Ты - женщина, ты должна вести себя как леди. Мой сын не подружится с такой хамкой, ты меня понимаешь?
Скажи этой старухе трахнуть себя!
Я снова хотела открыть рот, но на этот раз она ударила меня сильнее.
- Достаточно простого кивка. Ты понимаешь?
Я кивнула.
- Теперь важно, чтобы ты послушала, - продолжила она, как будто ничего не произошло. - Ты видела, как легко расстроить Эндрю. Мы не хотим, чтобы он расстраивался в свой день рождения, особенно учитывая, что это такой важный день для него. Имея это в виду, мы собираемся провести тебя в комнату для вечеринок и дать тебе немного побыть там одной, чтобы ты могла приспособиться к своему окружению и людям, с которыми ты будешь... - продолжала старая сука.
Подождите? Другие люди? Может быть, кто мне поможет?
- Если ты что-нибудь попробуешь сделать, ты больше никогда не увидишь свою семью. Кроме того, согласно моей угрозе ранее, мы позовём твою дочь, и вместо этого она может быть почётным гостем. Ты понимаешь меня?
Я снова кивнула, боясь открыть рот. Старуxа улыбнулась. Я бы отдала всё, чтобы стереть эту улыбку с её лица. Ударить её так сильно, чтобы она потеряла несколько зубов.
- Мы приложили много усилий для этого, и мы не хотим, чтобы что-то пошло не так, точно так же, как я уверена, ты не хотела бы, чтобы что-то или кто-то испортил вечеринку, устроенную для твоей дочери. Я права?
Я снова кивнула.
- Хорошо, - она повернулась к мужу. - Инвалидное кресло у тебя?
Он кивнул и притянул его в зону моей видимости; грязное старое кресло, какое можно найти в больничной палате. Я догадалась, что его тоже украли. Старуxа перегнулась через верёвки, обвитые вокруг моих запястий, и начала возиться с узлами.
Оттолкни её, попробуй воспользоваться моментом и разбить чем-нибудь деревянную доску на окне!
Первая верёвка развязалась легко, в то время как со второй нужно было немного повозиться, чтобы снять. Несмотря на то, что мне подсказывал мой мозг, я не двигалась с места, когда наконец получила возможность это сделать. Женщина вкатила инвалидное кресло в комнату и велела мне сесть на него.
- Мы собираемся прокатиться.
- Я могу ходить.
- Садись.
Я села в инвалидное кресло. Она повернула его так, чтобы я оказалась лицом к двери, и вытолкнула меня в коридор. Коридор выглядел так же, как тот, по которому я сбежала, когда впервые освободилась от оков. Насколько я поняла, это могло быть то же самое помещение, и я всё ещё была внизу, просто в другой комнате. Я так дезориентирована, что могу быть где угодно. Старик прошёл в большую комнату; стол в центре, устрашающе окружённый манекенами. Внутри комнаты были заколоченные окна и висели транспаранты с поздравлениями с днём рождения. Моё сердце ёкнуло, когда я увидела другого заключённого, лежащего в центре стола; его грудь была залита кровью, свечи торчали из мышечной ткани, его голова наклонена вбок, а его кожа была такой бледной и влажной.