Эгль тяжело вздохнул, его доброе лицо закрывала сейчас завеса печали.
– Я всегда по мере сил старался беречь тебя, дитя, от грязи и злобы этого мира. Чтобы у мира был шанс. Потому что, если в мире нет ничего чистого и прекрасного, он обречен. Но… тьма опередила меня. И поселила в твоем нежном сердце страх. Мне лишь остается надеяться, что судьба сполна воздаст тому, – Эгль сжал кулак и потряс им в воздухе, – кто посмел сделать такое с моей Ассоль.
Но она мотнула головой.
– Нет же, не надо. Куда уж хуже – день за днем жить с такой темнотой внутри. Таких, как он, невзгоды и несчастья обозлят еще больше. Пусть уж лучше в его жизни появится маяк, который укажет путь, высветит все темное и неприглядное, чтобы он сам, увидев это, ужаснулся и постарался избавиться от них.
Эгль обнял Ассоль:
– Как же ты добра. Пока я жив, я не позволю никому осквернить тебя, погасить твой свет.
– Спасибо, Эгль, – отозвалась Ассоль, глаза ее щипало, а сердце заходилось в любви и благодарности. – Но гарпун мы все-таки найдем.
И нашли. Тогда-то Эгль извлек из кармана одну вещицу, похожую на…
– Магический прицел, – пояснил он прежде, чем Ассоль стала выдвигать версии.
– В чем его суть? – поинтересовалась девушка.
– Магический прицел направляет оружие лишь на тех, кто переполнен темной магией. На обычного человека, тем более на того, у кого благие намерения, он не среагирует. А то так можно ненароком и невинного зашибить!
Ассоль согласилась с ним: как бы она ни была зла на своего ночного визитера, калечить непричастных, разумеется, не собиралась.
Пока они сооружали защитную конструкцию, девушка спросила у Эгля:
– Откуда у тебя такая замечательная и полезная вещь?
Старик лишь загадочно улыбнулся, щелкнул ее по носу и сказал:
– У библиотекарей свои секреты.
Они приладили рыболовную снасть таким образом, чтобы, если какой-то непрошеный «моллюск» вздумает явиться на маяк и, ничего не подозревая, распахнет дверь, гарпун вонзился бы ему прямо в живот.
Покончив с этим делом, Эгль и Ассоль поспешили к общественным обязанностям: он – открывать библиотеку, куда, впрочем, почти никто не ходил, она – выполнять поручение «серого осьминога».
И Каперна сегодня поразила Ассоль. Обычно шумная, полная той деловитой суеты, которая часто свойственна приморским портовым поселениям, нынче Каперна была тиха. Редкие прохожие старались как можно быстрее пробежать мимо и скрыться в домах. Рабочие в доках таскали тюки, перебрасываясь тихими ругательствами. И даже завсегдатаи таверн сидели с постными и серьезными лицами, молча опустошая бокалы.
По улицам щупальцами спрута расползался страх.
Лишь в заведении, которое держал Хин Меннерс-младший и куда Ассоль всегда заходила с большой опаской, обычно чтобы уговорить подгулявшего Лонгрена идти домой, оказалось несколько пьянчуг, живо обсуждавших последние новости.
Сейчас за прилавком стояла жена Меннерса-младшего, Милдред, и Ассоль отважилась пройти в зал и даже заказала чаю. Поставив чайник и чашку на поднос, она отнесла свой заказ к самому дальнему столику. Здесь девушка почти не привлекала к себе внимания, но при этом отлично слышала, о чем говорят другие.
А разговор был занятный.
– Ей-ей, – твердил один пьяница, щуплый, щербатый, с нечесаными засаленными волосами цвета соломы, – пусть в моей жизни будут одни мели и рифы, если то сделали не «Серые осьминоги»!
– Да нет же, – басил другой, громадный и рыжий. – «Осьминоги» явились позже, когда бедняжка уже была мертвее мертвого.
– Дурень же ты, Пит, «Осьминоги» все и обставили так, будто это сделали не они, а кто-то еще. Я там был и видел все. Ту несчастную так переломало и перекрутило, будто ее под килем протянули. И в глазах пустота. Всем известно, такое после «Осьминогов» и остается. А ведь какой красоткой была. Жалко!
От этих откровений Ассоль бросило в дрожь. Неужели она сама была так близка к гибели? Ведь именно так, как рассказывал этот пьяница, и описал ей вчера Эгль жертв «Серых осьминогов». Но… сам «осьминог» говорил о каких-то гуингарах. Что они опасны. И что в Каперне завелся один такой. Как же понимать? Кто же хуже? Может быть, несчастная погибшая девушка – плата, которую берут «Осьминоги» за свои услуги с каждого селения? Если так, тогда над Каперной еще не раз взовьется плач. Значит, нужно скорее искать гуингара. И пусть эти «Осьминоги» быстрее убираются восвояси. Она будет стараться! Опрашивать, узнавать, совать нос везде. Только бы поскорее избавить Каперну от присутствия этих ужасных… головоногих моллюсков.
«Осьминог» сказал, что гуингар может быть кем угодно. А значит…
Ей вдруг показалось, что лицо одного из пьяниц расплывается и под ним проступают зубастые челюсти, а конечности удлиняются, превращаясь в ложноножки.
К горлу подкатила тошнота.
Она перевела взгляд на Милдред, и картина повторилась.
Ассоль почувствовала, как цепенеет от страха. Даже руки, сжимавшие чашку с чаем, застыли. А сама она будто приросла к стулу.
Казалось, монстры сейчас окружат ее, кинутся и устроят себе пир. Вон и чья-то тяжелая лапа… уже легла на плечо.
Ассоль вскрикнула, шарахнулась в сторону, расплескивая чай.
Хин Меннерс-младший осклабился во весь рот.
– Эй, принцесска, – ехидно проговорил он, – совсем уже умом тронулась на сказочках своего Эгля. От людей прыгаешь.
Ассоль перевела дух, чуть расслабила ворот платья и сказала:
– А, это всего лишь ты, Меннерс…
Трактирщик гоготнул:
– Ну да, как видишь, не принц под алыми парусами…
– Хорошо. – Ей было не до препирательств, хотелось поскорее на воздух, к солнцу из затхлого полумрака питейного заведения. – Дай пройти, я тороплюсь.
– Ой, не ври, ты сюда явно не за своим папашей приходила. Так же? – Хин Меннерс-младший вопросительно поднял кустистые рыжие брови. – Чай вон заказала, ждала чего-то. Милдред мне сказала, что ты странная сегодня, вот и пришел сам проверить. Да нет, вроде та же полоумная Ассоль, парусиновая принцесса.
– Меннерс, – спокойно произнесла она, отступая, однако, при этом к стене, – разве твой трактир открыт не для всех? Или я не заплатила за заказ?
Трактирщик упорно надвигался на нее:
– Ты мне зубы-то не заговаривай, я вас, Лонгренов, насквозь вижу. И как никто знаю, что с деньгами у твоего папаши совсем плохо. Говорят, он даже на осветительные камни позарился. Так что говори прямо: пришла денег просить? – Меннерс подошел к ней вплотную и навис. – А я дам, я не жадный, не то что мой отец. Но, принцесска, плату потребую ту же, что и он с твоей непутевой мамаши. – Трактирщик беззастенчиво положил свою огромную, покрытую густыми рыжими волосами лапищу на грудь девушки и сжал сквозь тонкую ткань платья. Ассоль пискнула, залепила наглецу пощечину и, пока тот ругался и грозил ей, потирая щеку, вывернулась и, задыхаясь, захлебываясь возмущением и обидой, выскочила на улицу.
Она мчалась, не разбирая дороги, растирая по лицу злые слезы.
И даже не сразу поняла, что изменилось на улицах Каперны и что кричат ей вслед прохожие.
Но когда немного пришла в себя, заметила, что чуть ли не все жители от мала до велика устремились в порт, привлеченные невиданным зрелищем. Отсюда, с окраинной улицы, выходившей к обрыву, вся акватория была как на ладони. И сейчас к причалу шел корабль. Громада его парусов в лучах закатного солнца напиталась всеми оттенками красного.
Ассоль остолбенела. Она отлично понимала – это лишь иллюзия, оптический обман зрения, просто, прощаясь, закат решил плеснуть краски на первые попавшиеся паруса, но упрямое сердце ликовало и сбивалось с ритма.
Он пришел! Ее корабль! Ее принц приехал за ней! Судьба все же решила наградить ее за ожидание и веру, загладить вину за то, что заставила пережить в последние дни.
Девушка вытерла слезы – негоже показываться суженому зареванной – и со всех ног пустилась в порт. Когда она, запыхавшись и хватаясь за бок, наконец достигла цели, капитан чудесного судна уже сошел на берег и недоуменно осматривал толпу, вышедшую ему навстречу.
Ассоль же во все глаза глядела только на него. И был он именно таким, каким являлся во снах, – высокий атлет с симпатичным открытым лицом и глазами цвета самой чистейшей морской бирюзы.
– Совершенно такой, – прошептала она, закрывая лицо руками, улыбаясь и заливаясь краской.
В душе у нее счастливо мурлыкал рыжий котенок.
Глава 13Красная на белом
– Спасти Мэри? – повторил Лонгрен за странной женщиной, и впрямь походившей на королеву окрестной белизны. – А как ты докажешь, что Мэри, именно моя Мэри, здесь?
– Помнишь, какой цветок ты ей подарил в день вашей свадьбы? – поинтересовалась королева.
– Конечно, – ответил Лонгрен, – алую розу. Ведь моя Мэри решила выходить замуж в красном.
Тонкие бескровные губы незнакомки растянулись в печальной улыбке.
– Да, Мэри всегда тосковала по цвету тут, у нас. А красный был ее любимым. Это ее и погубило.
– Зачем ты спросила про цветок? – Лонгрен вернул собеседницу к теме их разговора.
– Чтобы показать тебе его. – Она вытащила… прямо из воздуха алую розу. Совершенно свежую. Цветок окутывало золотистое сияние. Это Мэри сделала розу такой. Что-то пошептала тогда в бутон, поцеловала, улыбнулась, и душистый подарок Лонгрена засветился. Роза исчезла потом вместе с Мэри. Он не мог ее не узнать.
– Откуда она у тебя? – спросил резко.
Не хотелось, чтобы она видела, как тоска и радость одновременно накинулись на него, словно собачонки, соскучившиеся по хозяину. Чтобы почуяла в нем это горько-сладкое волнение. Это его личные, глубинные воспоминания, они слишком драгоценны, чтобы кто-то посторонний и неприятный касался их.
– Мэри отдала на хранение перед тем, как вернуться в темницу.
– Мэри в темнице? Это ты ее туда отправила? – Лонгрен был готов наброситься на эту белобрысую королеву и вытрясти из нее всю правду. Раз она королева, то наверняка именно она приказывает бросать людей в застенки, притом невиновных. А в невиновности Мэри он уверен, как в прочности корабельных канатов.