– Всякое бывало, – уклончиво ответил Грэй. – Но вот только я не вижу противоречия. Да, я путешествую на личном судне, но при этом являюсь заядлым собирателем историй.
– Хорошо, – сдался Грин, – допустим, поверю. Но разве истории в наше время кормят?
– О, вы не поверите как! На хлеб с икрой хватает.
Грин рассмеялся:
– Да вы весельчак, Грэй. С вами приятно пропустить стаканчик-другой.
– Надо же! – картинно удивился Грэй. – А те, кто близко меня знает, называют мрачным типом, и я с ними даже не спорю.
Явился Меннерс-младший с заказом, но едва только выставил все на стол, как на него цыкнули, не позволив греть уши.
Грэй и Грин выпили за знакомство, и последний сказал:
– Что же привело вас в Каперну? Это самое унылое место, в каком мне доводилось бывать. Не думаю, что здесь есть история, способная удовлетворить такого гурмана, как вы.
– О, – таинственно протянул Грэй, – вы даже не представляете, какая чудесная, восхитительная сказка ждала меня здесь!
На открытом лице Грина застыло искреннее любопытство, он едва ли не ерзал на стуле.
– Звучит интригующе! И что же это за сказка?
– Местная живая легенда о юной смотрительнице маяка, которая ждет принца на корабле под алыми парусами.
– Постойте! – Грин ударил себя ладонью в лоб. – Как я мог забыть! Верно ведь! В тот день, когда я причалил в порту Каперны, случилось настоящее столпотворение. Я крайне удивился такой встрече, и тогда мне рассказали про эту девушку. Солнце в тот день решило пошутить и на закате выкрасило паруса моего корабля. Вот все и прибежали. Была там и девушка, о которой вы говорите. Нужно признать, премиленькая.
Грэй сощурился, вцепился в бокал так, что тот лишь каким-то чудом не треснул, и произнес резко похолодевшим тоном:
– Чего же вы не подошли к ней и не заговорили? Возможно, это ваша судьба.
Грин грустно усмехнулся.
– Скорее ирония судьбы, – сказал он. – История и впрямь очень трогательная, и девушка, как я и сказал, весьма хороша. Скорее всего, я был бы счастлив с нею… Если бы пару лет назад не женился на ангельском создании, моей бесценной Аннет. – Он полез в карман, достал снимок и протянул Грэю: – Вот, взгляните. Разве не ангел?
Грэю было сложно судить, поскольку с некоторых пор при взгляде на любое женское личико он видел только один прелестный образ. Вот и теперь он улыбнулся своему видению и произнес:
– Безусловно, ангел. Притом хранитель. Дарит свет заблудшим путникам. – Он поднялся. На душе скребли кошки. – Извините, Грин. Обещал другу отменную попойку сегодня, нужно быть в форме. Так что, пожалуй, пойду.
Грэй вышел на улицу и подставил пылающее лицо вечернему ветру.
«Что я наделал? Глупец! – корил себя он. – Ассоль придет на танцы, а капитан Грин не пригласит ее. Снова она станет посмешищем всей Каперны. И все из-за меня».
Грэй уже собирался основательно побиться головой об стену, когда раздался крик.
Чертыхнувшись, он ринулся в Незримый коридор. Тот вывел его к магазину игрушек, у двери которого, уставившись стеклянными глазами на красивую нарядную куклу, лежала «оболочка», судя по всему, принадлежавшая молодой бедно одетой женщине. Как выяснилось позже, то была молодая мать, которая мечтала купить красивую игрушку своей малышке. Долго собирала деньги и вот наконец пришла за покупкой…
И это усложняло задачу: первой жертвой стала нищенка возле ювелирной лавки, потом Клэр – ее, помнится, нашли возле кондитерской, куда она бежала за булочками для больной родительницы. Теперь эта юная мать у дверей магазина игрушек? Где связь? Что притягивает гуингара в таких разных женщинах?
Найти ответы на эти вопросы Грэю нужно было как можно скорее.
А тем временем Каперну затягивал ароматный серо-зеленый туман…
Глава 21Алая
Разумеется, он обманул.
Ассоль бежала к маяку со всех ног в надежде увидеть пробудившегося отца. Чудилось, Лонгрен выйдет к ней навстречу, как в детстве, протянет руки – а у него такие большие сильные ладони, – подхватит и закружит свою принцессу. Она будет хохотать, ласково колотить по косматой макушке и просить отпустить, но на самом деле хотеть остаться у отца на руках. Всегда-всегда.
Она добежала до задней двери, ворвалась в маленькую комнату, служившую им с Лонгреном пристанищем, и замерла, оглушенная тишиной. Тикали старые ходики, шуршали мыши за печкой, жужжала назойливая муха, и храпел, выводя рулады, старый смотритель маяка. Спал и не думал просыпаться.
Вот тогда-то морок слетел окончательно.
И осталась только горькая досада.
Поверила! Кому?
Тому, чья суть – обман и манипуляции?
Как гадко!
Прежде он убил ее Грэя. А сегодня…
Ассоль даже задохнулась. Он вывернул ее наизнанку, вынул ее мечту и вытер о ту ноги! Все самое сокровенное, самое светлое, то, что делало ее счастливой!
Она почувствовала себя ограбленной, нищенкой, стоящей в лохмотьях на ветру, голодной девчонкой, которая глотает слюнки у витрины кондитерской лавки.
А как мерзавец Грэй, должно быть, потешается над ней сейчас со своими дружками-«моллюсками»!
Стало невероятно холодно и пусто.
Она кое-как добралась до постели отца, легла рядом, положив голову ему на грудь, и сказала:
– Клянусь тебе, папочка, я больше не буду мечтать. Все! Хватит! Довольно! Вот ты проснешься, а я уже совсем-совсем взрослая. Серьезная-пресерьезная. И никаких больше принцев! Все они – лишь мираж на водной глади. А присмотришься чуть вернее, все, поплыл принц, как свечной огарок. Пшик, и нету. Хватит.
Ассоль не плакала.
На нее вдруг накатили апатия и равнодушие. Даже если за ней завтра явится этот гуингар (а теперь она была уверена, что никакого чудовища нет, тот мерзавец выдумал его, чтобы мучить ее, Ассоль) и решит ее съесть, она бы не станет возражать и сопротивляться. Пусть бы ел. Все равно ее, Ассоль Лонгрен, полную сказок и радужных сияющих мечтаний, давеча выпростали, как икряную рыбешку, и бросили, распотрошенную, умирать.
– Не прощу! Никогда не прощу! – говорила она, когда отчаяние, будто отлив, отступало, обнажая голые глыбы злости, твердые и бездушные. Такие ни сдвинуть, ни разбить. Только самому разбиться о них вдребезги. Ведь Ассоль больше не намерена зажигать свет на маяке для всяких там «осьминогов»-потрошителей.
Но в одном тот негодяй (не Грэй, он не Грэй!) был прав: ей следует поговорить с тем капитаном. Выяснить все. Если он – ее (а она уверена, что это так, он ведь прямо из грез), то, значит, пророчество Эгля оказалось верным и она уплывет отсюда с любимым. Если нет – что ж…
Но поговорить в любом случае будет лучше. Расставить точки над «i» и раз и навсегда избавиться от своей зря-мечтательности. Да, именно так – зря. Больше так не будет.
Убедив себя в этом, она решительно размазала слезы, которые все-таки покатились от жалости к себе и разбитой мечты, удобнее устроилась под боком у спящего отца и уснула сама.
Впервые за долгие годы ей снились не принцы под алыми парусами, а мама. Она гладила по волосам, нежно улыбалась и пела песенку. Лучшая мама на земле. Самая добрая и красивая. Рядом с ней было так тепло, надежно и верилось исключительно в лучшее.
Утром Ассоль проснулась полная сил, радостно улыбнулась, чмокнула в бакенбарду отца и направилась в закуток, служивший им кухней, чтобы приготовить легкий завтрак. Она заглянула в корзинку с продуктами… и сразу же приуныла. В треволнениях последних дней Ассоль совсем забыла пополнить семейные припасы, и теперь они иссякли – ни одного яблока, ни ложки меда, ни зернышка крупы.
Ассоль так и села с пустой корзинкой в руках. Придется идти в Каперну, на базар. А она страшно не любила эти походы. Во-первых, в них она почти всегда встречала неприятных себе людей – обзывал и задир из детства. Во-вторых, деньги на рынке буквально утекали сквозь пальцы. А после того, как она отказала старейшине, он перестал выплачивать Лонгрену даже то скудное жалованье, полагавшееся за присмотр за маяком. И сейчас реальность смотрела на Ассоль жалкой горсткой медных монет с рельефным профилем короля.
Девушка грустно вздохнула. Пересчитала скудные сбережения, и захотелось плакать. Даже если экономить на всем, такой ничтожной суммы хватит лишь на пару походов на рынок. А что дальше? Голод? Нищета?
Только теперь Ассоль поняла, как опасно заигралась в сказки: ведь она не владеет никаким ремеслом, чтобы хоть как-то прокормить себя и старика-отца, у них нет надежных друзей-покровителей, способных поддержать в трудную минуту. Эгль не в счет. Он сам едва сводит концы с концами.
Ассоль стало страшно. Захотелось зажмуриться, представить, что это лишь дурной сон, и проснуться под ворчание Лонгрена, перебирающего рыбацкие сети. За окном будет солнечно, а на столе – аппетитный завтрак.
Но Ассоль только горестно вздохнула. Жизнь будто говорила ей: вырастай, спускайся на землю, возвращайся в реальность, она вот такая, совсем не сказочная.
Девушка встала, взяла корзинку, накинула на плечи шаль, бросила печальный взгляд на отца, а мелочь – в карман передника и вышла на улицу.
День встретил ее промозглым туманом, от которого одежда тут же сделалась сырой и неприятно липла к телу.
Ассоль старалась быть как можно более незаметной, выбирала обходные безлюдные улицы, значительно удлинявшие путь. И когда подходила к базару, окончательно продрогла. В ее нищенской ситуации не хватало еще заболеть: денег и на еду-то нет, а уж на дрова и лекарства и подавно.
Ассоль сразу направилась в ряды, где обычно продавался залежавшийся и подпорченный товар. Было противно рыться в гнилье, но иного выхода девушка не видела. Выбрав несколько более-менее сносных картофелин, пару луковиц и три помидора, она распрямилась, чтобы рассчитаться с продавцом, но встретилась нос к носу со своими бывшими одноклассницами. Непонятно, что привело этих расфуфыренных богатых девиц в ряды для нищих – наверняка желание поглумиться над Ассоль.