Он распустил команду, велев ожидать дальнейших распоряжений, а сам продолжил сидеть с бессмысленным взглядом, как будто его тоже выпил гуингар.
Циммер поставил рядом с ним чашку кофе и рюмку коньяку, а сам плюхнулся в кресло напротив.
– Давай, выпей. – Он кивнул на напитки. – А то тебя за статую можно принять.
Грэй мотнул головой.
– Не стоит беспокойства. Я бесполезный. Только и могу, что приносить беды.
Циммер встал, приблизился, заглянул в глаза друга. Там, в потемневшей радужке, плескалась бескрайняя, как океан, колоссальная, невыносимая для человека боль.
Маг не на шутку испугался.
– Э, парень, так ты долго не протянешь. Пойду-ка я за зельями, – пробормотал он.
Но Грэй резко схватил его за руку, машинально, как сбрендивший автомат.
– Я протяну… не человек… тварь, чуть не убившая собственную мать…
Циммер почувствовал, как внутри поднимается злость. Не на Грэя – на тех, кто основательно надломил его. Он был немного знаком с семьей Грэя и искренне ненавидел всех этих коронованных особ, сделавших такое с его другом. Того, через что заставила Грэя пройти собственная семья, не пожелаешь и врагу.
– Сядь, – почти скомандовал Грэй, и Циммер испуганно пристроился рядом на табурете. – Мне надо… Хочу, чтобы ты знал… Ты ведь осуждаешь Ее… Вы все осуждаете Ее…
Циммер догадался кого – Лилиан Ангелонскую, прекрасную королеву-мать.
– А между тем… – Грэй говорил с трудом, будто что-то давило ему на грудь, глухо и часто добирая воздух: – Я виноват… Обратился тогда впервые. Она увидела, потеряла сознание. А… потом… когда пришла в себя… не хотела больше видеть… Но это понятно… Ее сын… умер в тот день… чудовище не было… ее сыном… Но я рвался… к ней… мне нужно было… Она позволила… на пять минут… я был зол… сказал ей все… непростительные слова… зачем родила?.. Я не просил эту силу… что она за мать!.. Она… потребовала: убирайся… во‑о-он… не хочу знать… А я… – Грэй вцепился себе в волосы и судорожно вздохнул: – …щупальце… за шею ее… над полом… поднял… Потом слегла… а меня… бросили в тюрьму… правильно бро-о-оси-и-ли… там место… убийцам… мне не говорили… никто… как она… я боялся… что она уме-е-ерла… каждый день… слушал колокол… панихиду…
И Циммер вдруг понял, что Грэй не умеет плакать, а внутри у него сейчас клокочет истерика. Дальше слушать не стал, рванул за несессером, дрожащими руками накапал зелья и протянул:
– До дна! – потребовал строго на правах врача и проследил, чтобы беспокойный пациент выполнил требования.
Потом едва ли не силой заставил прилечь на кушетку и взял руку, слушая пульс. Грэй потихоньку приходил в себя.
Поднятые со дна души, тяжелые и темные тайны постепенно оседали, возвращались на свои места, уступали место умиротворению.
– Ты так загонишь себя, – дружески пенял Циммер. – Тебе нужно отдохнуть, развеяться… Сам же вон говорил, что завтра на площади у ратуши ожидается танцевальный вечер. Вот и сходи, найди какую-нибудь девицу и развлекись как следует. Я тебе это рекомендую как врач и настаиваю как друг.
– Эх, Циммер, – печально вздохнул Грэй, закидывая руку за голову и устремляя мечтательный взгляд в потолок, – какая-нибудь меня не устроит, а ту, что устроила бы, вряд ли устрою я.
Маг хмыкнул, встал, плеснул себе и Грэю коньяку, протянул бокал и, пригубив из своего, торжественно произнес:
– Если ты о нашей смотрительнице маяка, – а меня не проведешь, я уже давно заметил, как ты на нее реагируешь, – так вот, ты совершенно напрасно переживаешь на ее счет. Тебе уже давно следует завести с ней роман. Глядишь, и меньше дури всякой в себе бы таскал. Девчонки – лучшее лекарство от душевных болей и самое сладкое к тому же.
Грэй мотнул головой.
– Нет, – решительно сказал он, – с Ассоль я так не могу. Она особенная. Она – моя предначертанная.
– Что?! – Циммер даже подпрыгнул на месте, расплескав коньяк. – Если предначертанная, так тем более нужно ускорить процесс вашего сближения. Ведь, если я правильно понимаю смысл Предначертания, ее тоже должно тянуть к тебе, а значит, она не станет возражать.
– Но ее не тянет, – грустно признался Грэй, – а я…
– А ты скоро спятишь! – грозно предрек Циммер. – А потом сдохнешь, и это будет не самая легкая смерть. Ты же в курсе, что нельзя сопротивляться Предначертанию?
– Знаю, но лучше умру я, чем потом медленно, но неизбежно будет угасать она. Я видел, что бывает с предначертанными «серых осьминогов».
– Дурак ты, Грэй, – горестно констатировал маг, – умный вроде, дельный, первоклассный, но дурак.
– Еще какой! – вдруг воскликнул Грэй, вскакивая. – Черт! Я ведь сам позвал Ассоль на завтрашний вечер танцев!
– Это же хорошо! – обрадовался Циммер.
– Вовсе нет, – нервно отозвался Грэй. – Я сказал ей, чтобы она пришла туда и объяснилась с капитаном Грином.
Циммер зарычал и затряс головой, как большой пес, вымочившийся в воде.
– Ничего не понимаю, – сказал он. – Ты отправил свою предначертанную объясняться с другим мужчиной. Ты ненормальный?
– Возможно, – согласился Грэй. – То был бы лучший вариант для нее. Только вот незадача: Грин женат, и Ассоль очень расстроится, когда придет туда и узнает об этом.
– Вот и хорошо! А тут ты! Обогреешь! Утешишь! – Циммер похлопал Грэя по плечу.
– Я не стану утешать ее тем способом, о котором ты думаешь. Ассоль – чистая, непорочная девушка. Нужно быть последним мерзавцем, чтобы развлечения ради замарать ее.
– Да ну, замарать! – усмехнулся Циммер. – Ты, можно сказать, ей честь окажешь. Сам, – он поднял указательный палец вверх, – старший принц Ангелонии обратил на нее внимание! Уж ты-то точно и содержание нормальное положишь, и обижать не станешь. Чем плохо?
– А тем, – произнес Грэй, недобро прищурившись, – что так я поставлю крест на ее мечтах.
– Это глупые мечты! Несбыточные! – заметил Циммер.
– Это прекрасные мечты. На таких мечтателях держится мир! – резко ответил Грэй, показывая, что он все решил и обсуждать свое решение не намерен. – Но на вечер мне все же придется пойти. Нужно будет предупредить Ассоль, чтобы не наделала глупостей.
Циммер сдался, поставил на стол несколько склянок, дал рекомендацию, как употребить зелье, и удалился к себе.
Грэй же подхватил бокал, вышел на балкон, оперся о парапет и, потягивая спиртное, рассматривал звезды. Сегодня они были удивительными. Очень крупными, яркими, агрессивными. Перемигивались, будто подавая друг другу сигналы, как делают моряки, попадая в шторм.
Вызывающе-зеленые и фиолетовые, очень красивые и абсолютно мертвые. Злые звезды разрушенных мечтаний и загубленных жизней.
Глава 27Алая
Она проснулась взволнованной. Сердце колотилось, будто накануне важного события. Впрочем, так оно и было. Сегодня ей предстояло пойти на танцевальный вечер и встретиться там с судьбой. Это будоражило, заставляя, с одной стороны, радоваться, а с другой – переживать. А понравится ли она? Ведь тогда, в порту, капитан того чудесного судна просто прошел мимо нее, хоть и был совершенно такой.
Но если Грэй мог издеваться над ней, убеждая пойти на танцы и поговорить с капитаном, чтобы потом посмеяться над ней, то это Эглю зачем? Поэтому к его совету сходить на танцевальный вечер стоило прислушаться.
В ее голове все еще звучала та музыка из сна, яркая и страстная. Но Ассоль никогда бы не решилась повторить па, которые видела ночью. Нет-нет, такие танцы нельзя исполнять на людях. Только вдвоем, слишком уж они откровенны и интимны. От одного лишь воспоминания пламенели щеки и становилось нестерпимо жарко в груди.
Поэтому, скользя по жилищу, она напевала под нос веселую и милую матросскую песенку, которой ее когда-то научил отец, и приплясывала в такт.
Словом, Ассоль ждала сегодняшний вечер, ждала и боялась его. Она старалась занять себя множеством разных мелких дел, чтобы отвлечься от мыслей о предстоящих танцах. Она затеяла уборку в своем убогом жилище – вытирала пыль, подметала полы, мыла лестницу и окна. Конечно же, приготовила еду, чтобы Эгль, который вызвался посидеть с Лонгреном, пока она будет на вечере, мог накормить отца. Теперь благодаря заботе доброжелателя Ассоль могла сделать несколько вкуснейших блюд: и кашу, и салат, и суп…
Пением она заглушала в себе раздумья о Нем, ее капитане, мужчине из мечты. О ее предначертанном. Как там сказал Эгль: присмотрись? О да! Она будет смотреть! До бесконечности! Не отрывая глаз!
Эти размышления тоже рождали волнение, но иного толка. То, которое предшествует первому признанию. Первому поцелую. То, что заставляет летать по комнате, кружиться и напевать. Ликующая, нарядная, алая радость наполняла ее сердце в такие мгновения. Вырывалась из нее смехом и бессмысленными, но счастливыми вскриками… Так кричат чайки, когда восхищение бескрайностью моря не вмещается в их птичьи сердца.
Ассоль представляла, как он подойдет, как пригласит, что скажет. Ах! Нужно будет что-то ответить. Сможет ли она? Ведь все будут смотреть на них, шушукаться, обсуждать. Но разве ей будет до этого дело, когда в ее глазах загорятся звезды, чтобы сиять только для него?
А их танец? Они будут буквально парить над площадью. Она – в пламенеюще-красном. А он? Как будет выглядеть ее капитан? Почему его образ, столько раз виденный во снах, сейчас расплывался, утекал, шел зыбью? И, словно щупальце осьминога, ее цепляло и утаскивало к себе вчерашнее сновидение. В нем она не видела, с кем танцует, только чувствовала – его силу, его власть, его страсть. Она горела вместе с ним.
Ближе к вечеру явился Эгль. В руках у него была странная шкатулка, и он заметно нервничал. Вместе они поднялись в комнату Ассоль, и старик проговорил, усаживая ее на табурет перед зеркалом:
– У меня тоже для тебя подарок, малышка.
Эгль открыл шкатулку, и взору девушки явились баночки и флакончики: в одних искрилась радуга, в других переливался перламутр, в третьих поблескивала душистая жидкость.