А этот запах…
С трудом сдерживая рвотный позыв, я зажал нос и рот. Свободной рукой вытащил из-за пояса «Тор». Я должен был сжечь эту богомерзость, сжечь ведьму, сжечь ее дотла, пока не лишился решимости и рассудка…
Раздался приглушенный хлюпающий звук. Что-то вроде бульканья, такое может издавать засорившийся слив. А потом я увидел, как один из темных органов внутри Габриэль шевельнулся. Сначала я подумал, что тот просто дрейфует, но затем понял, что он сам плыл, подтягивая себя похожими на медуз конечностями разной длины и толщины.
Это был не орган.
Я вскинул «Тор», прицелился и выстрелил в живот Габриэль. В то, что плыло внутри нее.
Из пистолета раздался звук, похожий на хлопок дверью. Пуля прошила Габи насквозь. Входное отверстие оказался таким маленьким, что по блестящей натянутой коже стекала лишь струйка прозрачной жидкости. Но вырвавшийся наружу запах обрушился водопадом, я упал на колени, меня вырвало.
Краем глаза я заметил, как свет внутри Габриэль сделался зеленоватым и затрепетал.
Шипение. Бурление. Я поднял взгляд и увидел зеленое инферно, кипевшее внутри темного шара. Вскочил и прижался спиной к стене, едва пламя перекинулось на кожу, отверстия начали расширяться, и поток хлынул наружу. Он вился вокруг моих ступней и лодыжек. Я быстро скользнул вдоль стены и запрыгнул на маленький комод, пинком скинув с него настольную лампу. Мне не хотелось, чтобы жидкость – или огонь, который наполнял Габи, – коснулись меня.
Огромная масса начала отступать, проваливаться в саму себя. Я прицелился чуть дальше и выпустил второй заряд плазмы. Зеленого пламени стало еще больше. В трупе появилось что-то вроде туннеля. Но эту пещеру мне едва ли захотелось бы исследовать. Поток жидкости вышвыривал органы на пол, и те превращались в красно-черные лужицы. Я не увидел и следа того существа, которое смутно разглядел сквозь кожу Габриэль.
Третий выстрел. Последняя капсула с гелем в пистолете.
Поток тоже начал отступать, сменившись клубами пенящегося тумана… возможно, испаряясь. Отлив обнажил изъеденный и промокший ковер. «Это вычтут из моего залога», – как безумный, думал я. Чуть не захохотал, но тут меня снова вырвало, и я упал с комода. Руки коснулись пола. Я ждал, что остатки плазмы разъедят ладони, но огонь здесь горел недолго и уже погас, его последние всполохи убежали в спальню, преследуя останки громадины.
Подняв весившую целую тонну голову, я в последний раз увидел Габриэль. Ее голову, которая была больше всего моего тела, сжатую в форме песочных часов – одна половина в гостиной, а другая в спальне. Слава Богу, в третьей капсуле геля осталось достаточно жизни, чтобы поглотить все. Слава Уггиуту за его жадное потребление…
Габи не стало.
Я подобрал оброненный пистолет, встал и сделал несколько неверных шагов. Пар вокруг моих ног рассеивался и исчезал, словно призрак. Зеленый огонь уничтожил даже зловоние. По крайней мере, большую его часть.
Держа перед собой пистолет, я обследовал квартиру, будто боясь, что плавающая тварь каким-то образом ускользнула, нашла убежище в ванне или под кроватью. Ничего не нашел. Это было облегчение.
Я подумал о ритуале, который мы в шутку провели, чтобы вызвать демона и заставить его выполнять наши приказы. Неужели ей это в конце концов удалось? Но приказы пришлось исполнять ей? Меня доводили до отчаяния мысли о том, как это существо полностью контролировало одержимую им Габриэль. Как ни странно, я предпочитал думать, что она по большей части сама выбрала свой путь. Каким бы постыдным ни было это чувство, я предпочитал верить, что убил человека, ставшего злом, а не запертую в самой себе невинную жертву. Ведь это было бы все равно, что выстрелить в ребенка, убивая его похитителя.
Я отбросил такую версию, как если бы захлопнул и запер на засов железную дверь. И твердил себе, что Габи сама призвала демонов и добровольно слилась с ними. Путь, который она открыла им, лежал внутри ее самой. Возможно, в буквальном смысле. А их сила переполнила и соблазнила ее. Эти силы, эти сущности подпитывали скрытое в ней ее собственное зло. Вы только послушайте меня. Зло. Демоны. Это были не иудейско-христианские демоны. И зло субъективно. Никогда не существовало демона ужаснее, чем человек, нависающий над свиньей на бойне.
Я проверил остальную часть квартиры и вернулся. Не считая пятен на полу и – куда меньше – на стенах и потолке, квартира вернулась в прежний вид. Стала могилой моей прежней жизни.
Поскольку я был здесь, то решил забрать кое-какие вещи в свое новое жилье и наполнил ими большой мусорный пакет. Компьютер невозможно было спасти – он лежал посреди комнаты, где на него упала Габриэль, раздавленный и частично расплавленный. Я засунул обломки в мусоросжигатель и полностью испарил их.
На меня снизошло вдохновение. Я мог написать предсмертную записку, а потом оставить на полу свой пистолет. Когда домовладелец вызовет полицию, они решат, что это я здесь растворился, испачкав пол. Полная свобода. Кристофер Руби был бы официально вычеркнут из жизни.
Но что, если однажды я захотел бы вернуться к ней? Что, если мне понадобились бы те абстрактные идентификационные номера, подтверждающие легальность моей физической личности? Денег до конца жизни не хватит. Как бы я ни отбрасывал такую смехотворно прозаичную концепцию, как работа, однажды мне снова придется за нее взяться. Нет, я не осмелился убить Кристофера Руби.
А что, если домовладелец все равно вызовет полицию, чтобы пожаловаться на пятна? И если они придут, насколько внимательно будут осматривать квартиру? Я этого не знал, но все лучше, чем если бы они нашли тело Габриэль.
Тело Габриэль, которое я когда-то целовал, ласкал, входил в него. Ждал, что сейчас почувствую раскаяние и жалость, но испытывал скорее отвращение. Ведь она так изменилась. Та женщина, которую я оплакивал, была другим существом, отличавшимся от уничтоженного здесь. Существом, созданным из воспоминаний. Все дело во времени и пространстве.
Я сбежал из квартиры, сбежал в подземный мир во второй раз.
В читальном зале калианцев поддерживалась высокая температура. Влажность была тропической – я подумал, что могу упасть в обморок в одном из душных гробов-проходов, и мне пришлось поскорее пройти и сесть за один из центральных столов с несколькими книжками, взятыми с полки наугад. Все равно что сидеть рядом с духовкой в разгар лета. Но я знал, что внутри меня тоже был жар.
Удушливо пахло потом, сбрызнутым слишком сильным одеколоном. Как макияж на разлагающемся трупе. Неужели вчера здесь было так же жарко? Накануне я бродил тут, словно во сне, и казалось, проснулся в этом зале. Вчера я не задержался – просто побродил несколько минут в поисках знакомого лица. Которое так и не появилось.
Сегодня я снова сонно бродил здесь. Но на этот раз решил остаться. Куда еще мне было идти?
Вдруг я осознал, что надо мной стоит чья-то фигура – краем глаза я заметил мерцание золотистой ткани. Я повернулся и, с тревогой подняв голову, увидел серое лицо с едва заметной натянутой улыбкой. Характерные похожие на клеймо шрамы. Но эта женщина была старше и тоньше той девушки, которая восхитила меня недавно, и на ней был синий бархатный тюрбан. Она протянула поднос, уставленный миниатюрными чайными чашечками, из которых могла бы пить кукла. В другой руке несла чайник, из носика которого шел пар.
– Нет, спасибо, – произнес я с улыбкой.
Мужчины за другими столами резко оторвались от своих книг, газет и игр в желтые палочки. Уголки тщательно вылепленной улыбки этой женщины дрогнули? Я допустил ошибку, заговорив с ней или отказавшись от предложения? Смутившись, покраснев еще сильнее, я кивнул и выбрал изящную чашечку. Калианка наполнила ту прозрачным чаем и уплыла прочь. Взгляды по-прежнему были устремлены на меня. Я осторожно отхлебнул, будто ожидая, что меня отравят или, по крайней мере, ошпарят. В чае ощущался едва уловимый привкус аниса. Вкусно. Я снова отхлебнул. Взгляды отступили.
Книги, которые я выбрал, были на калианском. Неудивительно, что никто, кажется, не возражал против того, чтобы я их взял. Там даже фотографий не было. Я закрыл книги и отодвинул их в сторону.
Древесина стола была желтовато-белой, похожей на кость, и густо покрытой лаком, но сквозь его блеск все еще отчетливо просматривалась текстура. Возможно, какая-то калианская порода. Я потер стол, но ладони вспотели и скрипели, сопротивляясь и размазывая пятна влаги. Я убрал руки и смотрел, как пятна становятся все меньше и меньше, исчезают. Исчезают, как Габриэль. Как я.
Она не просто умерла, что само по себе было трагедией, – выглядело так, будто ее никогда и не существовало, что казалось мне еще хуже. Отец умер – самоубийство. Мать пропала где-то в городе, возможно, тоже умерла. Через некоторое время Габи забудут ее друзья.
Можно ли было считать меня убийцей человека, которого никогда не существовало? Меня не обвинили в преступлении – я как будто тоже не существовал. Никакие форсеры меня не разыскивали. Потеря работы раздражала, но не подкашивала – меня заменят и забудут.
Мои родители были в разводе. Мать, ветеринар, жила с мужчиной неподалеку, в Миниозисе, который, даже превышая размерами Панктаун, не был настолько колоритным. Отец, профессор истории искусств в Пакстонском университете (старый добрый ПУ), жил с женщиной в квартире возле Овальной площади. Мать занималась своими избалованными зверюшками. Отец занимался своими несметными богатыми детишками. Ни одного из родителей я не видел с Рождества. Еще у меня был старший брат. Он перебрался на Землю.
Хотелось позвонить им и сказать: «Я убийца», причем таким тоном, которым другой сын сообщил бы о помолвке или повышении. Хотелось бегать по улицам, выкрикивая эту фразу. Но люди обратили бы на меня не больше внимания, чем на старого чум, которого я обогнал по пути сюда, пока он ковылял по тротуару в грязной пижаме, выкрикивая что-то о приближении крылатых китов, будто человек, не отошедший от страшного сна.