– Не входите туда, мистер, – серьезно говорит розовый. Кивает на маленького, который трясется все сильнее, а глаза его все сильнее слезятся, он явно взволнован. – Пит расстроен. Он беспокоится о вас. И думает, что вы пробудите зло.
– Мне жаль. Правда, – говорю я. – Но я – не зло. И не один из них. Я хочу сразиться с ними. Хочу остановить распространение зла.
Впервые я слышу бульканье, исходящее от… Пита, он будто задыхается от мокроты. Розовый наклоняет голову ближе к искривленным губам карлика. Несколько мгновений спустя снова выпрямляется и выглядит мрачным.
– Пит говорит, что тогда хочет пойти с вами. Чтобы защитить вас. Значит, мы тоже идем.
– Ну… Я ценю это, но… Мне тоже не хочется, чтобы вы оказались в опасности…
– Пит настаивает.
Я киваю, наблюдая, как глаза лишенного конечностей спеленатого существа вспыхивают в моем луче.
– Ну… Ладно, – заикаюсь я. – Спасибо, Пит.
Я предлагаю подождать, пока мои новые спутники не принесут фонарики из своего лагеря, где бы тот ни был, но черный мутант Фалько бормочет:
– Нам не нужны фонарики, Крис.
Хуп, розовый, с огромной дырой в животе, первым спускается к железнодорожному полотну и входит в туннель, достаточно широкий, чтобы поместились две пары репульсорных рельс, идущих в противоположных направлениях. Я двигаюсь в середине (и мне очень нужен фонарик), а Фалько замыкает шествие, держа на одной руке своего отца Пита.
Я слышу, как кое-где вода капает с потолка, а кое-где стекает струйками по изогнутой стене. Слышу, как маленькие живые существа прежде, чем мой луч успевает их коснуться, юркают в наводящие тревогу трещины в стенах или за груды бетонного крошева. Местами из центра железнодорожного полотна выступают балки, поддерживая провисающий участок потолка. Не может быть, чтобы эти колонны находились тут, когда тоннели использовались, наверное, их установили после землетрясения, чтобы не дать обрушиться еще большему количеству зданий. Некоторые крупные трещины в стенах выглядят заделанными. И все же мне бы не хотелось находиться здесь, когда случится еще одно сильное землетрясение.
Молча мы проходим отрезок, где туннель грохочет, а воздух слегка вибрирует. Это не может быть поезд в параллельном туннеле – поезда не такие шумные. Наверное, за стеной какой-то громоздкий механизм или что-то еще. Гул исчезает позади, и атмосфера снова становится мертвенно спокойной. Никто не разговаривает, но раз или два, кажется, я слышу тихое бульканье Пита.
Хуп останавливается, и я чуть не врезаюсь ему в спину. Направляю яркий свет фонарика мимо мутанта и понимаю, что случилось. Впереди туннель до самого изогнутого потолка забит кучами разбитого бетона, перекрученными балками, грудами керамической плитки, отвалившейся от потолка и стен, будто сброшенная драконья чешуя… тут есть даже парочка почти полностью погребенных ховеркаров. Мой гид показывает на один покрытой волдырями рукой и шепчет:
– После землетрясения ремонтники расчистили только помост, чтобы выжившие эвакуировались из храма. Мы можем пройти этой дорогой.
– В храме были выжившие? – шепчу я.
– Думаю, в тот момент там было всего несколько человек, и только один умер. Давай… – Хуп на цыпочках дотягивается до металлических перил и довольно проворно забирается наверх.
С большим трудом взбираюсь на узкий помост (какими бы дружелюбными ни казались мои спутники, я не стану передавать им свой обрез) и отступаю назад, чтобы Фалько мог передать Пита в руки Хупа. Затем наклоняюсь, чтобы помочь подняться Фалько – его тяжелая изуродованная рука мешает справиться самостоятельно (когда он практически падает в мои объятия, я вдыхаю больше запаха моего нового друга, чем хотелось бы, а пахнет он так же, как и выглядит – как труп). Вернув Пита его сыну, Хуп снова встает во главе, и мы начинаем протискиваться мимо горы щебня, которая перегораживает горловину старой подземки. Проход узкий, я не раз цепляюсь пальто за металлические стойки или каменные выступы. На голову льется вода. Я кашляю от поднятой пыли, которая оседает на плечах и на лице. Пылинки мелькают в луче фонарика, словно планктон. Я замечаю, что граффити исчезли. Вокруг больше нет пустых пивных банок.
Коридор тянется очень глубоко, как ствол шахты или тесный туннель внутри пирамиды. По пути я вижу еще несколько машин, застрявших среди руин, освещаю одну – она лежит возле подиума, смятая – и жалею, что сделал это: у похожего на мумию трупа, придавленного панелью управления, уцелели все зубы, а глаз нет.
Но наконец гора начинает отступать от потолка. Здесь яснее, чем в забитой людьми подземке, видно, что после обрушения, случившегося два десятилетия назад, потолок заменили, чтобы перестроить улицы над нашими головами. Но рухнувшие обломки старой улицы по финансовым соображениям не убирали со старых репульсорных путей. Перед нами кусочек Панктауна двадцатилетней давности, почти нетронутый, сохраненный в янтаре тьмы.
Старая улица возлежит на толстом неровном слое из бетона, грязи и камня, несколько покоящихся на нем строений едва не задевают крышами темный потолок. Мы карабкаемся вверх по этому ровному плато. Тротуар в основном уцелел, за исключением тех мест по краям, где он обломился об изогнутые стены туннеля. Здесь есть маленькая пекарня тиккихотто, от которой по большому счету остался только остов – плоская крыша провалилась, а из внутренностей торчит большая разорванная канализационная труба, но я вижу рекламу, все еще висящую на покореженной, но уцелевшей пластиковой витрине. Рядом стоит почтовый ящик, прикрученный к сохранившейся полоске тротуара. Интересно, лежат ли внутри письма, ожидая попасть в руки влюбленных и сборщиков счетов?
За пекарней кирпичное многоквартирное здание, у которого срезан второй этаж (вероятно, не во время землетрясения, а позже ремонтными бригадами, чтобы заново заделать потолок), на нижнем этаже аптека тиккихотто (в витрине сохранились вывески – некоторые на английском, а другие нет)… и, видимо, вокруг самого большого из этих заброшенных зданий есть и другие в разной степени разрушения, но нам нужно именно это, оно – наш пункт назначения. Мы добрались до Храма Горящего Ока.
На самом деле у него всего один этаж и плоская крыша, которая в основном уцелела, хотя кое-где прогнулась, а груды щебня на ней угрожают сровнять с землей другие секции. Окон мало, украшений совсем нет – неприглядно для храма. Похоже, когда-то это была небольшая школа или детский сад. Я сразу же замечаю кое-что – нигде нет символа вроде того, что нарисован на моей футболке, знака Старейшин, богов, которым поклоняется эта малоизвестная секта. Я нигде не вижу пятиконечную звезду с глазом внутри и колеблющимся пламенем вместо зрачка.
– Глаза убрали, да? – шепчу я Фалько.
– Да. Демоны. Или люди в мантиях.
В мои барабанные перепонки словно вонзаются ножи для колки льда. Я роняю фонарик и закрываю уши ладонями, морщась от боли. Мозг разжижается, превращаясь в дымящуюся кровь, которая вот-вот потечет у меня между пальцами. Я опускаюсь на колени, собираясь заплакать. Но тут ножи исчезают, я задыхаюсь, всхлипываю и падаю на четвереньки.
Хуп приседает рядом, кладет руку мне на спину.
– С тобой все в порядке? – шепчет он.
– Что это было? – Тяжело дыша, я подтягиваю к себе фонарик.
– Это Пит. Он увидел позади нас одного из демонов. – Хуп поддерживает меня, помогая встать. – Того уже нет.
– Если он снова это сделает, на нас обрушится потолок, – говорю я, глядя на дрожащего маленького мутанта с заплаканными глазами. Пит, кажется, смотрит на меня.
– Давайте выйдем на открытое место, – предлагает Фалько, направляясь к дверям храма. Створки наполовину сорваны с петель. – Пусть лучше Пит войдет первым.
– Да, – соглашаюсь я, нервно оглядываюсь по сторонам и следую за ним. Хуп держится за мной.
Вестибюль и первый зал пусты. Мебель вывезли, или ее вообще никогда не было? Никаких картин, гобеленов, мемориальных досок, идолов, подсвечников или курильниц для благовоний – ничего доказывающего, что здесь было место поклонения. Хотя я замечаю, что все потолки выкрашены в черный цвет, а стены и полы – в белый. Мы проходим по коридору в большой центральный зал, похожий на классную комнату без парт, но здесь нет ничего, наводящего на мысль о богослужении.
Посреди зала стоит кровать с красивым латунным изголовьем и простынями, которые выглядят так, будто они из белого атласа под толстым слоем черной крови, похожей на огромный струп. На кровати лежит обнаженный торс молодого человека с зияющей дырой в груди. Из раны торчит погасшая толстая свеча белого цвета. Я слишком рано заявил, что здесь нет подсвечников. Кажется, от тела лучами расходятся нити паутины, и я отслеживаю одну лучом фонарика. Паутина тянется от свечки до стены справа от меня. Там к штукатурке прибито человеческое сердце. Я следую за другой нитью, больше похожей на белый пластиковый шпагат, – она прикреплена к человеческой голове, прибитой шипами к стене через глаза и уши. Я знаю, к чему еще крепится опоясывающая зал паутина. К руке. К другой руке. К ноге. К еще одной ноге. К одинокому пальцу, указывающему на черный, похожий на разверстое ночное небо, потолок. Кровь стекает по стенам там, где прибиты части тела, словно жуткие артефакты, выставленные в каком-нибудь музее. Какой паук сплел эту кошмарную паутину?
– Мы не одни, – шепчет Фалько.
Я начинаю оборачиваться. Ожидаю снова услышать жуткую беззвучную атаку Пита. Вместо этого раздается знакомый голос:
– Здесь ты и Елену убил, Кристофер?
В дверном проеме стоит фигура в черной униформе, направляя на нас зловещую двуручную штурмовую машину, которая способна стрелять практически любым снарядом или лучом, который только можно представить. Причем одновременно. Лицо фигуры скрывает блестящий шлем, похожий на голову муравья, и я знаю, что он обеспечивает владельца ночным зрением, позволяя видеть в полной темноте. Но, несмотря на шлем и искаженный голос, я узнаю…