Наши враги – и люди, и гуманоиды – могущественны. Почти как сами боги. Они разносят гибель…
..но сегодня мы с Салит сами принесли немного гибели.
– Да, – говорю я, обнимая ее за плечи. – Мы ведь сегодня хорошо поработали? Лучше, чем могли себе представить…
Следующие две недели воодушевленные крупной победой – которая должна была стать сокрушительным ударом по нашим врагам, – мы с Салит вдохновили друг друга на дальнейшие действия (для начала установили систему безопасности на двери и окнах у меня и у Салит, на случай, если наши враги выяснят, где мы живем, и на случай, если моих формул окажется недостаточно, чтобы уберечься от всевозможных марионеток и слуг богов).
Как Салит и предложила, я в ее присутствии обошел вокруг здания на улице Морфа «Б», где размещались «Голубиные книги» (магазин пустовал, его еще не сдали новому арендатору), чертя специально купленной для этой цели тростью невидимый узор и одновременно читая распечатанные песнопения из книги Скретуу «Вены Древних».
Я провел тот же ритуал на гораздо более широком плацдарме корпорации «Цефалон». Во время этого из парадных дверей вышел сотрудник службы безопасности в серой униформе и с пистолетом в кобуре, чтобы подойти ко мне, но вперед выступила Салит в своей гораздо более впечатляющей униформе, перехватила его, сказав, что все под контролем и что охранник должен вернуться внутрь. Позже она рассказала мне, что сотрудник взглянул на ее значок, как будто хотел выяснить номер, но пока ничего не произошло: никаких звонков от начальства и, что еще тревожнее, никаких визитов мстительных агентов «Цефалона».
Как и обещала, она провела меня в мою старую квартиру, когда рядом не было домовладельца, который узнал бы меня. Нынешним жильцам, молодой паре чум, Салит сказала, что поступали жалобы на громкую музыку и скандалы. Пока те протестовали в одной комнате, я в другой занимался своими формулами, а когда они сменили комнату, я сделал то же самое. Укол глубокой печали заставил мое горло сжаться, когда я оказался в спальне, где когда-то мы с Габриэль занимались любовью. И где она зажгла восемь свечей в углах… в восьми углах, где я теперь торопливо рисовал узор своим верным бальзамом для губ.
За это время Салит поговорила еще и со своим отцом, руководителем компании «Пищевые Продукты» на Промышленной площади о работе для своего друга. Полагаю, она преуменьшила эту «дружбу», чтобы не привлекать внимание к романтическому характеру наших отношений. Отец заверил Салит, что замолвит словечко перед отделом обслуживания клиентов, и в сообщении на мой компьютер начальник отдела лично предложил мне прислать свое резюме. Я прислал. Так что завтра у меня, вообще-то, собеседование.
Возвращаясь к работе, я чувствую себя немного лучше. «Цефалон» больше не может отрицать катастрофические масштабы ущерба, нанесенного нами… каждый их энцефалон, как в жилых домах, так и в компаниях, которые их приобретали, почернел и разложился. Даже расположенные аж на самой Земле превратились в черную слизь. Ходят слухи, что компания не переживет эти катастрофические потери и объявит о банкротстве. Так что я ощущаю кульминацию, блаженство. Удовлетворенную месть… за Габриэль, за Елену, за бог знает кого еще, кто отдал свои жизни Пришлым и их разношерстной пастве. Чувствую, что теперь могу вернуться к обычному образу жизни, не ощущая вину и эту навязчивую личную ответственность.
Мы с Салит по-прежнему планируем вернуться позже в Храм Горящего Ока и провести еще один из моих ритуалов, но прямо сейчас оба чувствуем, что многое сделали. Все, на что были способны, если оценивать трезво. Да… мы могли бы выследить и убить каждого управленца, работающего на «Цефалон». Насколько широко разошелся яд в их стенах? Повлиял ли он на того охранника, который начал приставать ко мне? Мы записали имена ведущих сотрудников «Цефалона», но не хотим становиться убийцами, если только не возникнет безвыходная ситуация. Мы будем бдительны и внимательны, мы – часовые и стражи. Но нас только двое, два крошечных краба-отшельника лицом к лицу с бескрайним бурлящим океаном, и замечательно, что мы сделали столько добра, сколько сумели.
Несмотря на всю нашу активность, мы уделяли время и личной жизни, и я рад сообщить, что теперь Салит спокойнее относится к собственной страсти. Примерно каждую третью ночь она спит у меня (хотя я никогда не сплю у нее).
Мы пробуждаемся от кошмара, и холодный пот высыхает на нашей коже, сменяясь горячим, который мне нравится гораздо больше.
Сегодня вечером снова приедет погостить Салит, хотя завтра днем она не повезет меня в «Пищевые Продукты». Думаю, не хочет, чтобы отец увидел меня в ее машине. Поеду до Промышленной площади подземкой. Да, я нервничаю… но чувствую, что начинаю новую жизнь.
Ну, теперь уж точно все? Лучше подготовлюсь к встрече со своей женщиной.
Прихожу в себя. Мир вокруг вопит.
Я лежу на боку, больно прижимаясь щекой к полу, усеянному битым стеклом и осколками потолочной плитки. В шоке от пробуждения судорожно вдыхаю полную грудь пыли и начинаю яростно кашлять, что запускает цепную реакцию ломоты во всем теле… а череп взрывается новой вспышкой расплавленной агонии. Какая-то рана выше шеи ужасно кровоточит, лицо покрыто запекшейся кровью; я нерешительно нащупываю, откуда она, и вздрагиваю, наткнувшись на липкую и шероховатую рваную рану у линии роста волос. Я боюсь сесть, чтобы не вызвать еще один ядерный взрыв в голове, поэтому просто лежу и слушаю вопли и стенания грешников.
Не знаю, почему лежу на полу, где нахожусь или что вызвало этот разрушение. Но думаю, могу догадаться, как бы ни было мне страшно это делать…
Звезды медленно повернулись, словно шестеренки космического хронометра, и наконец встали на свои места, прозвучал гонг судьбы. Древние, Пришлые были вызваны из мертвых некромантией их сект и приближенных. И восстановили свое господство в нашей галактике, а возможно, и во всей Вселенной, во всех временах и измерениях. Из гнева или из чистой бездумной силы они сравняли Панктаун с землей, как человек растоптал бы муравейник. Те, кого я слышу, – это другие выжившие, такие же как я, раненые и обезумившие, полураздавленные муравьи, которым повезло выжить в ужасном Новом мире, вечно снующие, таящиеся и прячущиеся от огромных теней Уггиуту и его собратьев. Панктаун, который когда-то воплощал в себе это дремлющее богоподобное существо, теперь не более чем сброшенный панцирь цикады, остатки его кокона.
Разбитая кофейная кружка возле моего лица придает реальности перспективу; осколки помогают собрать воедино куски разрозненной памяти. Кружка принадлежит мне. Салит купила ее в подарок на удачу в мой первый рабочий день в «Пищевых Продуктах». Теперь я вспоминаю, где нахожусь.
Древние не вернулись. Насколько мне известно. Но я точно знаю, что произошло землетрясение.
Переворачиваюсь на спину и снова задыхаюсь от резкой боли. Когда немного проясняется, вижу, что потолок наполовину обвалился. В офисе тут и там горят несколько ламп аварийного освещения. Вдалеке, за стенами здания раздаются крики, воют сирены полиции и скорой помощи.
За несколько минут собравшись с силами и мужеством, я со скрипом сажусь и чуть не теряю сознание от боли. Но в этом положении мне отчетливее видны разруха в окружающем огромном офисе, наполовину разрушенные соты звуконепроницаемых кабинок, бессмысленные взгляды компьютерных мониторов. То тут, то там звонят видеофоны, по ним никто не отвечает, что в обычных обстоятельствах крайне не одобрялось в отделе обслуживания клиентов.
Да, теперь я все вспоминаю…
Я работаю в «Пищевых Продуктах» уже около месяца. На Панктаун туманным серым погребальным саваном опускается зима.
После собеседования, когда меня приняли на работу, начальница отдела кадров, Доун Эндрюс, которая сама лишь недавно начала работать в «Продуктах», провела для меня экскурсию по офисам и огромному заводу. Для директора по персоналу она была искренне дружелюбна, и мне понравился ее жизнерадостный британский акцент. Доун даже отпустила несколько забавных шуток о жалких немертвых животных, которых я видел во время своего тура и которые заставили бы меня стать вегетарианцем, будь моя воля посильней.
В длинных аквариумах, наполненных зеленоватым питательным раствором, были навалены друг на друга псевдо-цыплята без голов, ног и перьев, каждый с трубкой, тянувшейся к округлому обрубку шеи. Они больше походили на омаров в супермаркете. А еще казались пародией на расчлененных человеческих младенцев, заспиртованных в формальдегиде. В стены были вмонтированы ряды таких емкостей, причем их можно было выдвигать на направляющих, чтобы собирать цыплят или добавлять новых.
Прогуливаясь с Доун, я сказал:
– В школе мы посещали завод в Миниозисе, где выращивают универсальных человеческих клонов для получения частей тела и органов. Мне было всего семь. Я просто заглянул в дверь первого помещения и так испугался, что не стал заходить внутрь, поэтому так и не увидел всего этого вблизи. Одного взгляда издалека на эти бледные тела, плавающие в желтой жидкости, хватило, чтобы долгие годы мучиться кошмарами.
– Они оскорбляют что-то в нас на самом примитивном уровне, – призналась Доун. – Наша биологическая программа восстает против этого. Во всяком случае, поначалу. Но все делается во благо. Клоны страдают не больше, чем наш маленький зверинец.
Там были помещения с высокими потолками, похожие на склады, где из безголовых поросят выращивали больших безголовых свиней. В стойлах, выстроившихся вдоль стен самого большого зала, на рудиментарных, полусформировавшихся, похожих на ласты ногах стояли коровы. Без своих массивных голов и спокойных морд они выглядели уже убитыми, хотя слегка перетаптывались и можно было разглядеть, как пульсируют их бока (это кабели, вставленные в обрубки шей, накачивали воздух в легкие; ведь у них имелись легкие?).
Там были калианские глебби, хотя и немного.