– Обычно у них есть чешуя, – добавила Доун, – но нашим клиентам не нужно беспокоиться об этом.
На каждой освежеванной, блестящей живой туше стоял свой собственный идентификационный штрих-код, нанесенный нетоксичными чернилами, что-то вроде клейма.
Это напомнило мне о глебби, которых пасла Зуль, излишне любопытная калианская народная героиня, попавшая в сети дремлющего, но все еще смертоносного бога Уггиуту.
Мне нравились люди в «Продуктах»; мой непосредственный начальник и все коллеги по обслуживанию клиентов, за исключением одного даквибца, представителя той разновидности инопланетян, с которой я никогда раньше не работал. Он напоминал борзую-альбиноса на задних лапах, его розовые глаза нервировали козлиными радужками (а от голого тела, соответственно, исходил нервирующий козлиный запах). Его наняли по какой-то правительственной программе межпланетных отношений, и всякий раз, когда он считал, что им пренебрегли, выражал свое недовольство высоким визгливым, едва связным голосом. А еще он специально выделял слизь из желез в уголках рта, а та пахла, как гниющие зубы. Однажды я видел, как он оскорбил моего босса в разгар бессмысленного спора, и начальник мягко ответил: «Федадар, я признаю ваше право выражать свое недовольство в соответствии с вашей культурой, и здесь, в «Продуктах» мы готовы приспособиться к вам всеми возможными способами. Я уверен, мы сумеем немного снять с вас давление и так далее и тому подобное». Могу сказать только, что Федадару повезло не узнать, как я выразил бы свое неудовольствие, если бы он в меня плюнул. Я надеялся оставить позади времена убийств.
(Сейчас я вижу Федадара. Он тоже сидит прямо, только вот упавшая опора потолка пробила его от плеча до самого паха, и между половинами тела зияет дыра. С уголка морды свисает резиновая струйка подсыхающей слюны.)
Через неделю после начала работы в «Продуктах», я познакомился с отцом Салит, который тоже оказался на удивление открытым и дружелюбным.
Он специально разыскал меня и представился. Я видел его раньше и уже знал, кто он такой, но слишком нервничал, чтобы подойти. Отец Салит был красив и исполнен достоинства в своем черном деловом костюме, хотя по-прежнему носил синий тюрбан. Пожимая мне руку, Петар Екемма-Ур улыбнулся и сказал:
– Приятно познакомиться, Кристофер… Значит, вы друг Салит. Как у вас идут дела?
– Прекрасно, сэр, прекрасно, спасибо. Думаю, что отлично вписываюсь в эту компанию.
– Я слышал, что у вас все хорошо. Моя дочь очень вас рекомендовала. Где вы с ней познакомились?
Несмотря на его яркую улыбку и непринужденный сленг, в вопросе явно таились острые углы.
– В калианском читальном зале библиотеки субтауна. Я, э-э, интересуюсь вашей увлекательной культурой, сэр, так что мне было приятно познакомиться с Салит и послушать, как она рассказывает о Кали и вашем народе.
– Она – умная девочка, моя Салит. Очень своенравный ребенок. – Заметил ли я хоть малейший укол сожаления или неодобрения по поводу упрямства его непокорной дочери? – Я очень горжусь тем, насколько хорошо она справляется со своей работой, хотя, конечно, беспокоюсь за ее безопасность на улицах. Это очень опасный город…
– Да, сэр, но Салит очень крепкая.
– Так и есть. Она определенно крепкая. – Он усмехнулся с притворной усталостью и покачал головой. – Итак, Кристофер, у вас самого есть дети?
Еще одна проверка. Он хотел знать, женат ли я, встречаюсь ли с кем-то еще, кроме его дочери.
– Пока нет. Когда-нибудь, я надеюсь. – Я изобразил дрожащую улыбку. Боялся навлечь на себя гнев отца моей девушки, каким бы спокойным тот ни выглядел. Как долго придется скрывать от него наши отношения… Всегда? Салит не стыдилась того, что я ее парень, обнадеживало, что она готова рискнуть разоблачением, устроив меня на работу в «Продукты», но мне все равно было ненавистно действовать тайком за спиной ее родителей, будто мы занимаемся чем-то преступным.
– Что ж, я рад, что вы стали частью нашей команды, Кристофер. Желаю удачи. – Отец Салит снова протянул мне руку, его пожатие было крепким.
– Спасибо вам, мистер Екемма-Ур.
– Крис, о боже мой, с тобой все в порядке? – Я оборачиваюсь на голос и возвращаюсь в настоящее. Голос принадлежит Тэмми, молодой сотруднице службы поддержки, с ней Мойра, сотрудница постарше, обе выглядят запыленными, но невредимыми. Позади них, в конце офиса, я вижу ряд узких окон, ту их часть, которую не заслоняют кабинки и мусор. За окнами мечутся языки пламени, поднимающиеся над горизонтом Панктауна. На фоне свинцового вечернего неба, полного дыма и отсвета пожаров, это напоминает вид на столицу ада.
Я, пошатываясь, поднимаюсь на ноги, и обе женщины шагают вперед, чтобы помочь мне. Их тревожит засыхающая кровь на моем лице, но я отмахиваюсь и заверяю:
– Со мной все будет в порядке.
– Тебе лучше убираться отсюда, – между всхлипами произносит Мойра. – В здании пожар.
– Так и сделаю. Идите… давайте…
Они направляются к незагороженному выходу из офисов, который приведет их прямо на завод. Я скованно поворачиваюсь к своей кабинке и вижу, что мой компьютер по-прежнему безмятежно работает. Ожидая в блаженном бездумье моего возвращения, он запускает слайд-шоу, которое я запрограммировал: чередующиеся диаграммы хромосом, которые выглядят как сложные печатные платы, и картографические виды человеческого генома, похожие на замысловатые схемы огромного города. Директор по персоналу Доун как-то невзначай поинтересовалась, почему у меня такая заставка, и я ответил, что являюсь в некотором роде ученым-любителем. Хотя тут, возможно, больше подошло бы «чародей-любитель».
Снимаю со спинки стула пиджак, без особого энтузиазма стряхиваю с него пыль, просовываю руки в рукава и начинаю выбираться из «Пищевых Продуктов».
Выход в кафетерий заблокирован рухнувшим потолком, выход в приемную тоже не выглядит многообещающим, поэтому я решаю последовать за Тэмми и Мойрой на завод и поискать там другие способы выбраться из здания.
На заводе с его высокими потолками, с перекрестьями из голых металлических балок, с распорками и прогонами стоит пелена дыма, в которой мигают огни аварийного выхода, и я слышу сквозь вой клаксонов, где-то впереди мужчина кричит рабочим: «Сюда! Сюда!» А еще чувствую запах барбекю. Нетрудно представить его происхождение – по всему заводу, без сомнения, прямо сейчас обугливаются ряды псевдо-свиней и квази-коров, у которых нет голосов, чтобы выразить боль (я могу только надеяться, что боль им недоступна), и нет ног, на которых можно убежать.
Любопытство берет верх, я ковыляю к ближайшей двери, которая при обычных обстоятельствах была бы закрыта и, возможно, заперта, но при пожаре, уверен, автоматически разблокировалась, как и остальные, чтобы сотрудники не оказались в ловушке. На пороге вглядываюсь в затянутый дымом адский мрак, слабо освещенный аварийными лампами и небольшими пожарами. Лопнувшая труба под потолком с шипением выбрасывает клубы пара, а на полу извивается потрескивающий, искрящийся силовой кабель. Еще один, оборванный, упал в неглубокий питательный бассейн, в котором покоится шарообразное туловище хетреки, одомашненного животного тиккихотто, очень похожего на доисторического ленивца, с глазами-усиками, как у самих тиккихотто (хотя по этому безголовому экземпляру и не скажешь). Бедный комок дергается и корчится в судорогах, паутина зеленоватого электричества танцует по его шкуре, которая из обычной белой с черными вкраплениями стала хрустящей и коричневой. Питательная ванна бурлит, кипит.
Другие сферические корпуса уцелели. Один, достигающий мне до плеча, возвышается совсем рядом, я даже могу видеть толстые извилины вен, пульсирующие под кожей (на которой были бы волосы, будь это настоящий хетреки). А еще одного, немного впереди, придавило потолочными плитами и проткнуло какой-то трубой, точно гарпуном, темно-красная кровь широким потоком стекает по его боку, окрашивая неглубокий бассейн и переливаясь на пол. Кровь – невероятно настоящая, невероятно живая – настолько контрастирует с трупной полуживой плотью жалкого существа, что меня почти тошнит.
Я брожу между рядами зомби-хетреков, осторожно обхожу извивающийся силовой кабель, ныряю под выпирающую секцию частично обрушившегося потолка. Что я делаю? Сейчас не время для экскурсии по зоопарку. Что, если огонь распространится у меня за спиной и я не смогу вернуться назад? Что, если потеряюсь, окажусь в ловушке, задохнусь или меня раздавит следующее обрушение? Но мне приходится продолжать. Ловлю себя на том, что прислушиваюсь к чему-то… однако, возможно, не столько ушами, сколько мысленно. Меня тянет в конец мясного коридора, к другой двери, в помещение побольше, где находятся увесистые тела земного скота, их тазовые кости выступают шестами, поддерживающими кожаные шатры шкур. Они похожи на коров, которые пасутся, опустив головы так низко, что их не видно. Существа не плавают в растворе, а опираются на свои короткие, широкие, похожие на плавники отростки. Но и здесь одни горят, другие истекают кровью, а умирающие так же спокойны, как и невредимые. Никто не пытается освободиться от ярма и узды своих систем жизнеобеспечения. Ни мычания, ни стонов. Самое большее, что я слышу иногда, – нечто вроде бульканья, когда рвутся питательные шланги. Один раз раздается тревожный хрип одного животного с глубокой раной в верхней части груди, возможно, там, где находятся (или должны находиться) легкие.
Вздрогнув, я отрываю взгляд от хрипящей туши. Ко мне бежит мужчина, зажимая рукой кровоточащую рану на щеке. Он пристально глядит мне в глаза и, не сбавляя шага, шипит:
– Убирайся отсюда!
Отчасти это похоже на взволнованное предупреждение, а отчасти на строгий приказ. Но мужчина не задерживается, чтобы посмотреть, как я отреагирую, а в мгновение ока исчезает в конце коридора.
Там, из открытой двери, раздается ужасный крик. Напоминает вой животного, хотя я знаю, что это невозможно. Ужасно, но это крик то ли испуганного, то ли умирающего человека. Или то и другое одновременно.