Девушка развернулась и направилась к двери. Чтобы открыть ее, нажала на ключ. Наверное, подглядела у Дрю. Изнутри код не требовался, дверь с трудом проделала половину пути. Куда направлялась эта девчонка, голая, с человеческой головой, которую баюкала, будто младенца? Теперь у нее не было оружия, но Дрю по-прежнему опасался идти за ней. Но все-таки пошел.
– Подожди! – крикнул он ей вслед.
Выскользнув за дверь под нараставший дождь, увидел ее у перил балкона, она любовалась огнями города. Возможно, искала призраков, которых он видел.
– Эй, – сказал Дрю, протягивая к ней руки. – Вернись домой. Пожалуйста. Я не стану тебя отсылать. Обещаю.
Она полуобернулась, взглянула на него. По ее лицу стекала дождевая вода. Дрю увидел, что губы девушки слегка шевельнулись, будто она пыталась произнести слова.
– Пожалуйста, останься со мной, – сказал он.
Девушка снова повернулась лицом к ночи. С торжественной грацией перешагнула через низкие перила.
– Эй! – Дрю бросился вперед. И увидел, как она прыгнула в темный, влажный воздух, продолжая сжимать в объятиях его собственную лишенную тела голову.
Дрю кричал, чтобы она остановилась, даже когда видел стремительное падение бледного тела. Он привалился к перилам и таращился вниз. Девушка в полете рассекла желтый свет нижних окон. Затем исчезла в темноте, и Дрю совсем потерял ее из виду. Только услышал тяжелый удар, и ему показалось, что это его собственное разорванное сердце упало на самое дно груди.
Дрю бежал по лестницам – внешним и внутренним, пока не оказался на улице. Босым ногам стало холодно, как на замерзшем озере. Он с радостью принял это наказание.
Затем подошел к девушке и опустился на колени.
– О, Боже, – пробормотал он. – Зачем… зачем ты это сделала?
Дрю убрал с ее лица мокрые волосы, боясь того, как смерть, этот злой скульптор, могла изменить его. Но падение было не настолько долгим, чтобы изуродовать девушку. Казалось, она просто спит, повернув голову набок, даже после смерти оставаясь прекрасной. Восхитительное произведение искусства, истекающее кровью в сточной канаве.
Дрю с нежностью убрал прядь волос с ее виска. Хотя было слишком темно, чтобы разглядеть, легонько дотронулся до крошечной родинки. Пятнышка, которое их объединяло.
Дрю не бросил девушку в сточной канаве. Он осторожно подхватил обмякшее тело и начал долгий путь назад по лестнице.
Добравшись до квартиры, уложил ее в постель. Снова убрал мокрые пряди волос с неподвижного лица.
Голову без тела он забрал с собой, а теперь собирал эмбрионы, тяжелый труп распятого существа. Заодно сходил в лабораторию при мастерской и собрал органические культуры и проростки, которые в темноте девушка пропустила.
Переложил ее со всем остальным выводком в одну емкость. Но вместо того чтобы закачать фиолетовый амниотический раствор, снял с металлических полок две бутыли с химикатами.
Надев маску на лицо, Дрю вылил содержимое сначала одной бутыли, а затем другой на фигуры в резервуаре. Быстро отступил от клубов пара. Тела в резервуаре выглядели среди этих облаков расплывчатыми тенями. Казалось, все они превратились в одно перепутанное, скрученное существо. Но конечности укорачивались, тени начали исчезать, оставляя только пар… который вентиляторы высасывали прочь в ночной воздух, рассеивая пеплом погребального костра.
Наблюдая, как последние струйки поднимались к вентилятору, Дрю оплакивал девушку. Оплакивал себя.
Он чувствовал себя призраком… словно совершал самоубийство.
Розовые таблетки
Крошечный шарик игриво перекатывался под пальцами Марисоль Нуньес, будто они гонялись за ним по кругу, снова и снова, но ни у шарика не было шанса вырваться из ее плоти, ни у пальцев – ухватить это увертливое совершенство. Ведь он же совершенен? Марисоль была грузной, беспорядочной массой пульсирующих мембран, извивающихся органов, трепещущих клапанов. Она была устрицей, а ее опухоль – жемчужиной.
Сидя в поезде, Марисоль подперла подбородок ладонью и, без сомнения, выглядела всего лишь измученной после долгого рабочего дня. Так и было, но под внешним покровом ее задумчивости скрывалось нечто посерьезнее усталости. Сложенные чашечкой пальцы массировали челюсть с правой стороны, у основания. Это было почти чувственное, успокаивающее движение, лишь отчасти осознанное. На прошлой неделе Марисоль обнаружила в этом месте шарик. Ту ночь она проплакала. Этим вечером ее глаза были тускло-темными, а взгляд – отдаленней конечной остановки поезда. Державшийся за поручень молодой человек, чья промежность покачивалась перед ее лицом, взглянул на Марисоль сверху вниз и сказал, что она хорошенькая. Она его проигнорировала, и, к счастью, молодой человек вышел на парке Румфорда. Но после его ухода Марисоль запоздало ответила про себя: «Неужели? И останусь такой? Через год… или того меньше?»
Поезд на воздушной подушке продолжил движение – пробирался сквозь внутренности Пакстона, огромного города, основанного землянами на планете Оазис, но давно заселенного множеством других рас. Даже чум, которые жили здесь до появления первых землян, стали называть этот город его прозвищем – Панктаун.
По блестящим туннелям, покрытым чешуей плитки, змеились кабели, трубопроводы и канализационные трубы, подобные сложной кровеносной системе, извилистому пищеварительному тракту. Некоторые трубы, треснувшие или лопнувшие, выпускали клубы пара, сквозь которые поезд проносился, будто сквозь облака. Марисоль увидела, как отдельные провода осыпали искрами мостки для техперсонала. В прерывистом свете технических ламп она разглядела фигуры съежившихся людей, которые то ли спали, то ли умирали на этих узких дорожках. Мимо проехал встречный поезд, в окнах замелькали лица, до того размазанные и призрачные, что Марисоль не могла сказать, люди это или иные виды. Внутри по стенам поезда бесконечной чередой бежали анимированные рекламные ролики. Трейлер последнего фильма о серийном убийце. Реклама сети оружейных магазинов. Реклама таблеток от депрессии. Реклама таблеток, которые помогут побороть зависимость от других таблеток. Убивай и спасай. Инь и ян. Что угодно, лишь бы ты обрел равновесие. Компенсаторное насилие. Пистолет под подушкой или полная таблеток ладонь. Что это – сохранение собственной жизни или избавление от нее?
Поезд с тихим шелестом остановился на подземной остановке, ведущей в Больницу Милосердия.
Марисоль прижалась гладким лбом к окну, наблюдая за посадкой и высадкой пассажиров. Когда-нибудь и она выйдет здесь. В последний раз.
Она жалела тех, кто сходил с поезда, будто они покидали баржу Харона. А пассажиры, которые садились… это, наверное, те, кто скорбел об умирающих, или кому дали краткую отсрочку от смерти. Смерть неизбежна. В ней нет ничего уникального, особенного, иначе каждый съеденный Марисоль стейк становился бы трагедией. Хотя, возможно, так оно и было. «А мне всего двадцать шесть, – подумала она. – Мне всего двадцать шесть, и я никогда не была замужем». В ней никогда не зарождалось чудо новой жизни. Кроме этой гадкой «жемчужины»… этой безупречной ошибки.
Марисоль смотрела на пожилого мужчину, медленно и неуклюже пересекавшего платформу, и сердце сжалось у нее в груди. Она следила за тем, как старик поднимался по ступенькам в поезд. Затем отодвинулась от окна и встретилась с отражением своих широко распахнутых глаз. Будто собственное отражение и вызвало у нее ужас. Но Марисоль была очень хорошенькой, как и говорил тот парень. Маленькой, похожей на куклу. Копна темных кудряшек, собранных на затылке в непослушный конский хвост. Огромные блестящие черные глаза под изогнутыми тяжелыми бровями. Маленькая, почти надменная мордашка. И кожа цвета слоновой кости. Дары одной лишь слепой природы. Не инженерия, не косметология. Бесцельная случайность. Шанс. Но опухоль… Марисоль почти ощущала ее разум, зловещую осознанную решимость. Точно у демона, который намеревался ею овладеть. Заменить ее.
Марисоль слегка повернулась на сиденье, чтобы посмотреть, как в вагон садится старик. Боялась увидеть его так близко, но по-мазохистски не могла сопротивляться.
У старика была та же опухоль, которую диагностировал у Марисоль ее ВПМП (врач первичной медицинской помощи)… но на поздней стадии. Она росла прямо между лопатками, сгибая старика, точно горбуна, под своей тяжестью. Вырасти такое могло где угодно. Марисоль видела фотографии в сети. У одного ребенка не старше восьми лет опухоль росла в орбите глаза. Розовая сфера размером с теннисный мяч, переливавшаяся белым, будто затянутая полосами облаков розовая планета в космосе. Она блестела, словно мраморная, и напоминала шар, отколотый от навершия могильного памятника. С одной стороны, больше одной никогда не вырастало. Только одна. Но с другой, опухоль нельзя было вырезать («Изгнать», – подумала Марисоль). В ее основе клубок нитей, настолько разбросанных по всему телу, настолько причудливо переплетенных, будто плющ на шпалере, настолько слившихся с нервной системой даже на микроскопическом уровне, что их невозможно было извлечь, разве что с большими усилиями, посмертно. Отсечение паразита у основания приводило к гибели хозяина. Хитроумная конструкция, своего рода механизм самозащиты, привел к тому, что некоторые назвали опухоль инопланетной формой жизни, своего рода существом, но это было не так, заверил Марисоль врач. Опухоли были безмозглыми. И это делало ситуацию еще страшнее. С ними нельзя было спорить, их нельзя было уговорить.
Даже ее новообразование – маленькое, как мраморный шарик, – уже внедрило свои ядовитые, словно у медузы, щупальца, в тело, притворяясь его частью, вплетая в этот гобелен собственные нити, становясь с Марисоль единым целым. Подключаясь к ее сложной нервной сети, а оттуда – к мозгу.
«Почему ее нельзя отсеять с помощью телепортации?» – умоляюще спрашивала Марисоль. «Вот почему», – отвечал ее ВПМП, но его объяснения были слишком расплывчатыми или техническими, чтобы она могла их усвоить.