Тил обхватил руками ее бедра, словно собираясь забросить их на плечи, и сильно прижался губами к мягкой белой плоти ее живота. Забрался языком внутрь пупка. Уткнулся носом в ее пахнущие ароматом мускуса блестящие завитки. Она держала его голову, его короткие волосы топорщились между ее растопыренных пальцев, которые от удовольствия выгибались, как и ее спина.
Когда Тил посмотрел на Нимбус снизу вверх, в его зрачках ярко вспыхнули оранжевые отблески обогревателя. Тил унаследовал мутацию, из-за которой его зрачки были серебристыми, похожими на металлическую катаракту. А радужки вокруг них казались фиолетовыми ореолами. Он утверждал, что прекрасно видит, что зрение у него совершенно ясное, а восприятие цвета нормальное, но Нимбус нравилось думать, будто у него в глазах линзы, которые помогают фокусировать воображение и творить. Она любила, когда эти специальные линзы обращались на нее, хотя сейчас они светились несколько жутковато, пока Тил с улыбкой полз вверх, чтобы растянуться на ее теле. Когда они оказались лицом к лицу, Нимбус увидела в этих ярких дисках свои отражения, похожие на двойную камею.
Оказавшись внутри нее, Тил приподнялся на руках, чтобы посмотреть туда, где они соединялись, и окинуть взглядом все тело Нимбус. Как художник он любил формы и очертания. Она же гадала, как именно могла вдохновлять его в этот самый момент, и чувствовала огромную нежность к его загадочному разуму. Гордилась тем, что он – при всей независимости его видения – позволил ей соединить ее искусство со своим, как сейчас сливались воедино их тела.
Те художники, которым она отдавала свое тело до встречи с Тилом, утверждали, что видят в ней источник вдохновения. «Вдохновение для их собственного желания», – мысленно фыркала она. Даже воспевая ее изящно вылепленную фигуру, они в пылу страсти все равно могли лишь бессвязно мычать. Вожделение красоты, а не благоговейная оценка Тила. Ладно… в нем тоже было вожделение. Но это было некое благоговейное вожделение. Тил не был позером ни как любовник, ни как художник.
Впервые они встретились в кафе «Пар». Она участвовала в разных представлениях с тех пор, как бросила и среднюю школу, и школу танцев. К моменту своих еженедельных выступлений в «Паре» Нимбус почти полгода жила на улице.
Поначалу в труппе их было четверо, но когда на них наткнулся Тил, уже трое. Нимбус и еще одна девушка носили трико, которые ушедший из труппы парень оклеил тысячами замысловато вырезанных фрагментов моделей военной техники, автомобилей и электронных схем. Они покрывали всю поверхность тел, но при этом не скрывали изгибов. На девушках были головные уборы такого же серо-голубого цвета, что и остальной наряд. Созданные тем же художником частично из пластика, частично из легкого металла, они были рогатые, зазубренные, изящные и барочные, похожие на головные уборы какой-то древней расы, в пирамидах которой размещались лязгающие и грохочущие фабрики. Последним участником труппы был нечеловек, удоту’ут, чьи неистовые конечности обвивались вокруг девушек во время бешеных танцев, сменявшихся периодами странных слияний, когда две женщины и похожее на цветок существо плотно переплетались, превращаясь в живые скульптуры и оставаясь неподвижными по целому часу. Эту неподвижность нарушали лишь отрывистые возгласы: «Масленка… Масленка…» – часть диалога из древнего фильма «Волшебник страны Оз».
Тил позже признался, что визуальные эффекты их шоу «Масленка» были, на его взгляд, впечатляющими, но лишенными смысла. Вспышкой без тени мысли.
Но как бы экзотично ни выглядела Нимбус в костюме, условия жизни приводили ее к более мрачной трансформации. Она все больше болела, теряла вес, ее губы покрылись коркой язв. У ее партнерши по танцам появился парень, и она не могла позволить Нимбус пользоваться диваном. Спать в подземке было страшно. Картонные прибежища в переулках были ненамного безопаснее, а тут еще и зима наступила. По будням, в перерывах между выступлениями, Нимбус бралась за другую работу, просто чтобы иметь возможность поесть и сходить в уличную клинику за лекарствами от желудочной инфекции, с которой ей было трудно справиться. Новая работа тоже предполагала использование тела.
Однажды Нимбус разговаривала с Тилом – к тому времени она уже выделяла его в лицо в толпе, – сидя в своей текучей мозаике из пластикового хитина (но без головного убора) за его столиком за бокалом купленного им вина. Он еще предложил как-нибудь вечером сходить в кино, но она отказалась. Нимбус чувствовала себя слишком запачканной, чтобы ходить на свидания, будто старшеклассница.
Но в следующий раз, когда она присоединилась к нему уже за чашечкой кофе в своей обычной одежде, они снова поговорили. Тил рассказал еще больше о своих творческих начинаниях. Воодушевленная, Нимбус открылась ему. Призналась в серьезности своего положения, хотя и не сообщила о своем втором – на самом деле основном – заработке. Тил предложил ей спальный мешок на полу своей квартиры в доме, которым владел его дядя. По непонятной для нее самой причине Нимбус снова отказала ему, вырвавшись из-под власти нервирующего, но завораживающего хромированного взгляда.
Две ночи спустя Тил возвращался сквозь метель из магазинчика на углу и обнаружил Нимбус – та лежала без сознания, свернувшись калачиком на пороге его дома.
Она очнулась в его постели. Поняла, что Тил снял с нее одежду… но лишь для того, чтобы вымыть. И переодел в собственную чистую пижаму. Сначала Нимбус с усталой покорностью судьбе предположила, что он занимался сексом с ее бессознательным телом… но это оказалось не так. Тил всего лишь расположился рядом на стуле и сделал ее набросок. В следующие дни он рисовал ее и обнаженной, и одетой, но за все это время ни разу к ней не прикоснулся. Любимой зарисовкой тех дней у Нимбус было пойманное им выражение ее спящего лица. Сейчас этот портрет висел на стене в рамке. Даже с разбитыми губами ее лицо на нем было нежным и прелестным.
Тил отвез ее в клинику получше. Лекарства, которые там прописали, поначалу мало помогали, но благодаря отдыху и хорошему питанию Нимбус мало-помалу начала выздоравливать. Становиться сильнее. И все это время она оставалась моделью Тила. Он создавал ее маленькие изваяния из умного металла и видеоролики. Она была только рада платить этим за его доброту. Но в конце концов заплатила и иным способом. К тому моменту это стало важно и для нее самой, и для Тила.
Тогда она уже призналась ему в том, как жила раньше. Его это обеспокоило, но не оттолкнуло. Более того, после их первого раза Тил признался, что с самого начала хотел этой близости, но стеснялся, чувствовал себя недостойным ее красоты. Нимбус рассмеялась, но в то же время была впечатлена. По ее предыдущему опыту и с художниками, и просто с ухажерами, которые, как считала Нимбус, были взаимозаменяемы, восторги обычно звучали до или во время секса, а не после.
И вот сейчас они лежали рядом в постели, выжатые и блестевшие от пота, разгоряченные и тяжело дышавшие. Лежали в своем безопасном пузыре вне пространства и времени, в теплом уголке посреди огромного холодного города, летевшего в огромном и холодном космосе.
В дверь постучали.
– Тил? – раздался за ней голос дяди.
Домофона у них не было. Тил и Нимбус вскочили с кровати, снова натянули пижамы, затем Тил направился к двери.
Вместе с дядей в холле стоял мужчина в дорогом костюме-тройке, смотревший на одеяние Тила с неодобрительной усмешкой, которую либо не замечал за собой, либо ему было все равно. Тил взглянул на себя и понял, что эрекция все еще создает бугорок на его штанах, не говоря уже о влажном пятнышке на конце.
– «Электросети Чейс», мистер Тил, – произнес мужчина.
– Прости, Тил, – беспомощно начал его дядя. – Я…
– Мистер Тил, наши агенты отследили незаконное подключение к электросети в этой квартире. Вы подключились к ресурсам производителей керамики по соседству, и они недовольны тем, что последние два года платили за вашу электроэнергию.
Тил поймал себя на том, что смотрит на булавку для галстука с двумя драгоценными камнями, которая указывала на ранг мужчины в его департаменте.
– Сеть уже была такой, когда я переехал, сэр.
– Не лгите мне, пожалуйста, мистер Тил. Вы живете в этой квартире уже три года. Наши записи показывают, что в первый год у вас был легальный аккаунт, но его закрыли из-за отсутствия оплат.
Тил поднял взгляд. Когда он злился, его глаза могли вселять тревогу.
– Но в конце концов я расплатился!
– В конце концов – да. Но вы по-прежнему должны нам за последние два года, мистер Тил. И сумма составляет тысячу двести мунитов с процентами… мы должны получить ее к концу этого месяца, если вы хотите избежать судебного разбирательства.
– Послушайте…
– Нет, это вы послушайте, мистер Тил. Если хотите наслаждаться бесплатным электричеством, то можете делать это в тюрьме. А у нас бизнес, который нужно вести.
– Могу ли я оформить рассрочку?
– Только не с вашим послужным списком нарушенных соглашений. Одолжите денег у друзей, мистер Тил. Возможно, ваш дядя, который утверждает, что два года ничего не знал о преступлении в здании, которым владеет и в котором сам живет, даст вам в долг. Но доставьте всю сумму в наш офис к концу месяца, иначе очень пожалеете.
– Я и так очень жалею, что приходится жить в одном мире с прожорливыми акулами вроде вас.
– Может быть, я и акула, мистер Тил, но и вам не стоило заплывать на глубину в чужой лодке, не так ли? Хорошего дня. Мисс. – Мужчина послал полунасмешливую, полупохотливую улыбку в сторону Нимбус и кивнул ей. В ответ она вонзила в него зеленые лезвия своих глаз.
Проводив мужчину, дядя Тила вернулся один.
– Мне жаль, детишки… Я пытался напустить немного дыма, но они вас подловили. Слушайте… Я могу одолжить вам пару сотен, но Рождество выбило меня из колеи, и я…
Тил вздохнул и поднял ладонь, призывая его к тишине.
– Не волнуйся. Что-нибудь да подвернется… Я что-нибудь придумаю.